Литмир - Электронная Библиотека

Попутчики менялись, но чаще других рядом с командующим оказывались Федосюткин и Мартынов. Заодно появлялась лишняя минутка, чтобы частности обсудить, без отрыва от бурной деятельности. А частности — это совсем не обязательно мелочи. Скажем, сорок пять тонн ГСМ — это внушительно. А ежели учесть, что до них всего-то полчаса пути, так и вовсе подарок судьбы. И не успеть толком воспользоваться им — идиотизм, если не преступление. Так что еще пару машин в деревню с красивым русским именем Лубянки направить просто необходимо.

…Годунов понятия не имел, насколько был прав, мысленно поименовав содержимое лубянских складов подарком. Тем паче, представить себе не мог, что одним только своим распоряжением аккумулировать горючее в Дмитровске внес дополнительные коррективы в историю. Никаких хитрых взаимосвязей, никакого эпического, высокого эффекта бабочки; все просто, приземленно — эффект гусеницы, которой вместо ветки с сочными листьями подсунули сухую. Ибо в прежней истории "быстроходный Хайнц" был настолько стремителен и пока еще непуганно нахален, что оставил тылы далеко позади и в город вошел с почти опустошенными баками. Час-другой — вроде, пустяк, да не тогда, когда счет идет на эти самые часы. А тут — лубянская горючка, подарок если не царский, то уж княжеский — точно. На той дареной горючке и двинули к Орлу.

История пока еще не отклонилась от известного Годунову маршрута, но уже замедлила шаг.

Александр Васильевич не подозревал об этом, даже смутного ощущения — и того не было. Ведь на его глазах, в спешке, в грохоте и ругани, в слезах разворачивалась вечная трагедия под названием "Исход".

Движутся к железнодорожной станции вереницы людей. Ходят от дома к дому патрули из ополченцев; дядьки — ровесники Годунова и мальчишки, едва ли намного старше его юнармейцев. На лицах — тревога и сосредоточенность, разве что видно — мальчишки все еще немножко продолжают играть в войну и поручение для них равно приключению.

А им навстречу спешит барышня в приталенном жакетике, береточке набекрень и с коричневым фанерным чемоданчиком, шустро ковыляет укутанная в расписной, наверняка праздничный, полушалок бабулька с двумя холщовыми сумками, связанными и перекинутыми через плечо, толкает доверху нагруженную скарбом тачку белобрысая девчонка, а следом за ней мать тащит упирающуюся девчонку поменьше, другой рукой прижимая к груди младенца в одеяльце. Тележка дребезжит, девчонка кричит, младенец плачет, но во всеобщем шуме эти звуки не кажутся слишком громкими.

Глухое "плюх" — это у барышниного чемоданчика оторвалась ручка, замки от удара оземь раскрылись, выпуская на волю — удивительно, но не наряды, а десятка два книг и множество фотографий. Серо-желтые карточки незамедлительно подхватил ветер и понес вместе с пожухлой листвой. Исход…

Девчонка сноровисто закатила тележку под дерево и кинулась на подмогу. Меньшая, одной рукой растирая по лицу слезы, другой принялась собирать книги.

Женщина в стареньком, но опрятном пальто, старательно закрывает ставни, как будто бы делает что-то очень значительное, а на лавочке перед домом как-то уж слишком чинно, даже по росту, сидят четверо ребятишек. Женщина, скорее всего, понимает, что ее труд не имеет смысла. Но всем им так спокойнее.

Монашеского обличья старушку сводят под руки с высокого крыльца девушка и мальчонка, следом тетка в сбившемся на затылок платке чуть не волоком тащит огромный узел и плачет. Кажется — просто от усилий.

Сурового вида дед, нетерпеливо прикрикнув на замешкавшегося у калитки подростка с двумя плетеными корзинами, ставит на землю оцинкованное корытце с какой-то едой и по-мальчишески свистит. Через пару минут у корытца — с десяток дворняжек всех размеров и мастей. Дед глядит на них, как будто бы ему некуда торопиться.

К патрулю бежит пожилая женщина, в пуховом платке и летнем платье, кричит издалека:

— Миша! Миша, ты Ванятку моего не видел?

— В райкоме комсомола были? Ну так подите поглядите.

Федосюткин слушает, безрадостно усмехается. Добровольцев моложе семнадцати лет велено гнать в три шеи, но понятно: беспокоится партсекретарь, что кто-нибудь вздумает потеряться по дороге от райкома комсомола до дома.

— Послушайте, Андрей Дмитриевич, а не пора ли в райкомах двери на запор? Мобилизация по партийной и комсомольской линии завершена? Завершена…

Годунов осекся: секретарь глядел с таким настороженным удивлением, как будто бы подозревал, что его просто испытывают.

— Так люди же ж идут, кому какая помощь нужна.

Вот те на! Задал вполне невинный вопрос, а по сути…М-да, никогда еще Штирлиц не был настолько близок к провалу. Вон и Мартынов исподволь косится через плечо… или просто разговор слушает? Интересно, а как тебе, Матвей Матвеич, годах в восьмидесятых нравились партработники-чиновники и комсомольские вожаки, желающие быть не солью земли, а белой костью?

Издержки послезнания.

А символы дня сегодняшнего — вот они, у тебя, Александр Василич, на виду: двери церкви, которые снова открыл прямо-таки иконописный старик отец Иоанн, чтоб дать кров над головой погорельцам, и двери райкома, которые упрямо не желает закрывать этот парень простецкого вида — и молодец, каких поискать.

— Убедили, — Годунов улыбнулся. — Подбросить вас до райкома?

И машинально посмотрел на оттягивающие запястье часы. Время! Было бы время пораскинуть мозгами, наверняка утвердился бы в мысли, что этот девайс, подаренный ему нынешней реальностью вкупе с той одежонкой, в которой он себя здесь обнаружил, как-то связан с перемещением, а может быть, и способен на такого рода фантастические процессы влиять. Хронометр — что может быть тривиальнее и символичнее? Только хронометр, который непрерывно напоминает: драгоценное время идет и тратить его на пустопорожние размышления — роскошь мирных дней и благоглупость. Так что мысль промелькнула — и застряла на периферии сознания, глухо беспокоя. Часы, солидные такие, значительные, похожи были на те, которые Саньке-отроку подарил на память дед. Они долгие годы выполняли роль талисмана и на экзаменах, и в походах, разве что от рутины не спасали… да и затерялись при одном из переездов, совершенно странным образом, как будто наскучило им сопровождать раздолбая, до сорока с лишним лет так и не постигшего истинную цену времени. А теперь копьевидные стрелки старшего собрата того хронометра попирали змееподобную цифру "шесть". Пора возвращаться на станцию — встречать людей и грузы из Орла. И сразу же место определять и для тех, и для этих.

На вокзале наблюдалось вполне предсказуемое столпотворение вавилонское, поначалу еще сохранявшее какое-то подобие упорядоченности и целеустремленности, но сейчас изрядно их порастратившее: с отправкой очередного, второго по счету состава, пришлось погодить, чтобы пропустить встречный. Замотанные, обозленные тетки и десятка полтора ополченцев гоняли мелюзгу от железки. Годунов достаточно долго проработал в школе, чтобы уяснить: попытка аккумулировать такое количество детворы в одном месте и надолго — аж на пару часов — найти всем и каждому занятие, препятствующее активному (и далеко не всегда безопасному) освоению мира, — это фантастика. Так что оставалось надеяться, что обойдется без происшествий. Старики сидели на баулах, на узлах, и негромкий говорок вплетался в общий гомон. На лужайке за дощатым станционным домиком сухонькая бабулька доила козу, а стайка малышей, загодя вооружившись кружками, ждала поодаль. Девчата, усевшись рядком на скамейке, слаженно выводили: "Дан приказ: ему — на запад, ей — в другую сторону…" — и почему-то у них выходило радостно и задорно. Мужичок-с-ноготок деловито тащил от колонки ведро воды — по ту строну путей, на утоптанной площадке с остовами футбольных ворот, уже развели костры, что-то жарили, приготовлялись раздувать самовар.

Годунов разом ощутил и горечь, и гордость. Напортачил он с эвакуацией и до сих пор не знает, что можно было бы сделать иначе, дабы не допускать такой анархии и, к тому же, не доставлять военный груз на виду у мира. Но вот ведь люди, а? Золотые люди! Мигом ко всему приспосабливаются!

37
{"b":"656838","o":1}