— Не припомню, чтобы ты прежде обращалась ко мне за советами по этому вопросу, — севшим голосом отвечает Шарп. Его лицо становится белее снега, постепенно заметающего дорогу на Аллердейл Холл.

— Мне показалось, что её участь интересует тебя чуть больше, чем участь её предшественниц, — по тону Люсиль нельзя уловить, какой накал эмоций бушует внутри неё, однако глаза горят безумным огнём. — Так почему бы тебе не приложить руку к решению её судьбы?

— Тебе показалось, — эхом отзывается баронет, чувствуя, как ладони становятся влажными от пота.

— Ты мог бы, по крайней мере, сам вернуть мне кольцо, — губы Люсиль искажает нервная ухмылка. — Я ведь говорила, что оно мне дорого.

Вернуть кольцо. Значит, отрубить палец.

— Люсиль, в этом нет никакой нужды! — с этими словами Томас, не выдержав, стремительно покидает кухню, а сестра, комкая тряпку в руках, провожает его диким взглядом.

— Любовь, — шепчет она. — Наша любовь нуждается в этом.

Шарп мечется по коридорам дома, не замечая, куда его несут ноги. В сознании звенящим, оглушающим колоколом бьётся мысль: Люсиль обдумывает жестокое убийство Эдит — его Эдит, — и она ни перед чем не остановится. Томас никогда не отрицал, что сестра безумна, он знал это, он привык принимать это, как должное, но сейчас ему впервые пришло в голову: а не безумен ли и он, раз допустил такое? Раз сам завлёк в их сети девушку, с первого мгновения запавшую ему в душу? Баронет тщетно пытается отмахнуться от этой идеи, но нарастающая паника завладевает им без остатка. Он спускается в главный холл, чтобы выйти на улицу, вдохнуть свежего воздуха, как вдруг, уже почти достигнув двери, слышит за спиной тяжёлый вздох. Шарп резко оборачивается, готовясь увидеть сестру, но холл пуст — и лишь огонь, разведённый в камине, внезапно разгорается ярче. Томас загнанно озирается по сторонам.

Он не верит в призраков, иначе давно бы уже тронулся умом. Но в его теперешнем состоянии Шарп становится слишком восприимчивым. Ощущая, что не может сопротивляться новой волне паники, он выбегает из здания и, почти не помня себя, зачерпывает голыми ладонями снег, чтобы приложить его к пылающим щекам.

Чудовищная истина, навалившаяся на Томаса, едва ли не буквально придавливает его к земле. Он не знает, как спасти Эдит — и как открыть ей эту истину, ведь ни одной из его жён так и не стало известно до конца, как глубоко они с Люсиль погрязли во тьме.

Однако в этом он заблуждается.

***

Одним поздним вечером третья миссис Шарп негромко входит в мастерскую, не осыпая Томаса проклятиями, вопреки обыкновению. Она прислоняется к стене и устало смотрит, как муж, склонившись над столом, старательно выводит что-то на бумаге, не поднимая глаз.

— Твоя сестра сказала, что убьёт меня, как других твоих жён, — спокойно проговаривает Энола, ожидая, что её слова всё же заставят Томаса обратить на неё внимание. Он бледнеет и откладывает чертёж в сторону.

— Я сказала, что уеду домой, — продолжает Энола свою речь. — А Люсиль отвечала, что я останусь с вами навсегда, как все, кто был до меня. Сколько?

— Сколько? .. — переспрашивает Шарп глухим голосом, взглянув, наконец, жене прямо в глаза.

— Сколько было таких же несчастных, как я? — спрашивает Энола. Её непривычно тихий, проникновенный тон заставляет Томаса вздрогнуть.

— Двое, — отвечает он мрачно.

Шарп думает, что она обречена повторить участь этих двоих — ведь Люсиль не скрывает от него, что вновь начала подмешивать яд в её чай. Но для Энолы угрозы невестки кажутся чем-то несбыточным, в её представлении убийство непременно связано с кровью, криками, жестокостью, но никак не с чашкой горячего терпкого чая. «Едва ли Люсиль способна хладнокровно заколоть меня, — думает Энола. — Особенно после того, как мы вместе положили столько сил на то, чтобы выходить её дитя…»

И всё же отныне ей открылось, что у неё были предшественницы — и они были убиты. Шарпы списывают свою очередную жертву со счетов, дожидаясь, пока отравленное питьё сведёт её в могилу, а она, между тем, начинает по крупицам восстанавливать правду, желая разобраться в том, что творилось в стенах поместья. Яд изматывает её крепкий организм, но она уверена, что подхватила обычную простуду, и, пока ноги ещё не подводят её, Энола незаметно для Шарпов обходит комнату за комнатой, ища свидетельства о существовании прежних жён.

Томас никогда не держал их фотографии и документы о наследстве на видном месте, но и никогда не старался тщательно их спрятать. Ящики старых комодов и письменных столов со скрипом выдвигаются, потревоженные деятельной Энолой, даже в болезни не растерявшей окончательно свою кипучую энергию, и на свет всплывают пожелтевшие от времени, неестественно застывшие на бумаге лица Памелы и Маргарет. Несколько дней спустя в Аллердейл Холле раздаются и их голоса — Энола обнаруживает фонограф и записи, которые были сделаны ещё тогда, когда женщины не догадывались об истинных намерениях Шарпов.

Чем яснее предстают перед ней образы почивших жён, тем отчетливее она осознаёт, на что способна сестра Томаса. Последней каплей становятся найденные отрезанные локоны, которые Люсиль аккуратно заплела в косы и свернула в кольца.

Надо бежать!

Однако та, словно хищник, чуя малейшее изменение в поведении жертвы, добавляет в чай увеличенную порцию яда, и последние силы оставляют Энолу.

— Пей, — склоняется над ней Люсиль с неизменной фарфоровой чашкой. – Пей, и боль отступит.

Потому, что ты умрёшь.

И, хотя Люсиль не произносит эту фразу вслух, зрачки Энолы вдруг расширяются от ужаса запоздалого осознания. Ей уже не спастись, потому что смерть давно струится по её венам. Лишь мысль о том, что вслед за ней в ловушку может попасться ещё не одна несчастная, помогает третьей мисс Шарп, еле волочащей ноги, добраться под покровом ночи до фонографа и оставить своё послание.

Чай… Они добавляют яд в чай.

***

В глазах Эдит Томас безошибочно читает — она узнала правду. Он не может взять в толк, как ей это удалось, но она узнала правду. Полуживая, замёрзшая, его жена лежит под тяжёлым пуховым одеялом и дрожащей рукой отодвигает от себя чашку, которую настойчиво предлагает Люсиль. Эдит, бедная маленькая птичка, попавшая к ним в клетку. «Вы давненько женаты, сэр», — звучит в её голове хрипловатый голос Финли. Слишком поздно, почему же эти слова не всплыли в памяти раньше…

Шарп и сам ощущает себя запертым в клетке. Сейчас он бы всё отдал за то, чтобы увезти Эдит из дома, но как сделать это в обход сестры? Он с отчаянием просит супругу никогда не пить чай, но эта просьба — лишь бесплодное сотрясание воздуха, ведь все трое прекрасно понимают, что Эдит больше не прикоснётся к напитку. И Люсиль уже придумала, что делать с непокорной невесткой. Жалкая попытка отговорить её проваливается, и Томас остаётся наедине с собой и вихрем раздирающих его душу мыслей.

Эдит нужно отвезти к доктору, вне всяких сомнений, но баронет не может устроить поездку, не вызвав подозрений у сестры. Шарпу чудится, что он и вовсе не может шагу ступить из этого проклятого дома, занесённого снегом, и обречён смотреть, как жена тает, исходя кровавым кашлем. Он сказал ей однажды, что в любви нет места совершенству – о, как он был прав! Невидимая связь между ним и Эдит превратилась в тончайшую нить, натянутую до предела, и, кажется, Томас действительно умрёт, если она разорвётся. Да, такая связь есть и между ним и Люсиль — вот только он умрёт, если она, напротив, не разорвётся.