Сейчас, впервые за долгое время — ей было совершенно непонятно, сколько прошло — она, похоже, была так близко к своеобразной трезвости ума.

— Слышишь ты, журнашлюшка?

Последовавший толчок в плечо она не столько почувствовала телом, сколько поняла, поскольку по инерции её опрокинуло на спину, и от этого всё вокруг начало вдруг стремительно вращаться.

— Очнись!

Анете отвесили тяжелую, остро полоснувшую, отдавшуюся болью в затылке пощечину. Её голова, терзаемая пьяным кружением и оглушительным шумом в мозгу, свесилась на сторону, и от этого внутри, поднимаясь откуда-то, что вовсе не казалось частью её тела, а чем-то инородным, чужим, отдельным, образовалась новая волна тошноты. Блага смогла приоткрыть глаза, и перед её затуманенным взглядом показался неровный цементный пол, усеянный бетонной крошкой и мелким строительным мусором. Сил обернуться и посмотреть на ударившего её у Анеты не было.

Это вовсе не было похоже на паркет в её квартире, а значит, Блага была не дома, хотя именно там, кажется, она и должна была быть. Она с боем прорвалась к этой четко сформулированной мысли сквозь тягучий, густой дурман, но её поволокло обратно. Дома. Дома был кот, и он смотрел на неё из-под стола, и глаза у него были непривычные, а Гелена этого не замечала и почему-то не верила ни единому слову Анеты.

Милослав Войтех — вдруг возникло посреди непрерывно вращающегося калейдоскопа. Это имя сначала повисло в голове плоским и пустым словосочетанием, а затем рядом с ним обнаружилась слабая ассоциация с видением широкой обнаженной спины. Кто такой Милослав Войтех?

Но ответ, как и сам вопрос, стремительно вымыло внезапно обрушившейся на Анету ледяной волной. Она неожиданно для себя взвизгнула и резко дернулась, рефлекторно подтягивая колени и пытаясь укрыть руками голову. Опрокинутый на неё холодный поток возымел долгожданное отрезвляющее действие, и первой внятной мыслью стало именно понимание того, что на неё вылили воду. Анета подняла ватные, утратившие чувствительность руки и растерла ладонями лицо, пытаясь остановить изворотливые, колючие змейки влаги, затекающие в уши, глаза и рот. Её облили водой, она промокшей, недвижимой, стремительно замерзающей грудой непослушно обмякшего тела валялась на цементном полу просторного помещения, и в его пустоте эхом отдавались два разных ритма шагов. Тяжелая голова была заполнена оглушительным гулом, во рту стоял горький привкус, из спины, шеи и затылка приходили невнятные импульсы пока едва различимой боли.

Анета отчетливо вспомнила, как открыла дверь полицейскому, и как тот сзади ударил её по голове, отталкивая и прижимая к стене, удерживая её обездвиженной и беззащитной. Она пыталась вырваться и отбиться, но сил не хватало, и после неприятного жжения в шее её стремительно поглощала темнота. Выдававший себя за патрульного сделал ей укол чего-то очевидно наркотического, а затем похитил Благу прямо из-под носа детектива. Да, Милослав Войтех, так звали следователя криминальной полиции, поняла Анета. Вместе с этим именем возникало упрямо повторяющееся видение спины, и Блага не могла с уверенностью отличить, было ли воспоминание о сексе с детективом настоящим или лишь очередной галлюцинацией.

Кто-то подошел к ней — под подошвами заскрипела мелкая бетонная крошка — и наклонился. Она открыла сопротивляющиеся, остро реагирующие на свет глаза и увидела над собой напряженное, злобно играющее желваками лицо.

— Просыпайся, твою мать! — процедил сквозь плотно сжатые белоснежные зубы, резко контрастирующие со смуглостью морщинистой кожи, силуэт. — Ты, сука, что себе возомнила? Думаешь, тебе хватит яиц со мной тягаться?

Вместо этого яростного оскала возникла одобрительная улыбка Милослава Войтеха. Он сидел, обернувшись к ней на водительском сидении, перегнувшись через подлокотник и весело мерцая глазами, не теряющими силы и глубины даже за бликующими стеклами очков.

— Вы не просто на глотку наступили, Вы буквально оттоптали ему яйца, — сказал он, и Анета вдруг коротко истерично хохотнула. Получалось так, что у Марцела Ржиги больше не осталось яиц, раз он столь трусливо и неосмотрительно пустил вслед за Анетой двух вооруженных бугаев, но на смену этой развеселившей её мысли пришла сильная острая боль. Склонявшийся над ней глава правления компании «CNR Mining Group» собственной персоной — она узнала водянистость его глаз и седой короткий ежик волос — резко выпрямился и с размаху впечатал Анете в живот носок своего тяжелого ботинка. Она сперто выдохнула и сдавлено застонала, скручиваясь в клубок вокруг очага горячей болезненной пульсации и пытаясь откатиться в сторону.

— Смейся, смейся, тварь! — зашипел Ржига. — Недолго тебе осталось. Последуешь за тупоголовой подружкой. И хахаля своего легавого за собой прихватишь.

Тадеаш Седлак, застреленный в штреке угольной разработки финансовый директор, обвиненный в махинациях и якобы покончивший с собой. Камил Гавел, первый заместитель главы правления компании «CNR», погибший во взрыве вместе с адвокатом Штепаном Блажеком, немецким аудитором Ханслем Бирманом и случайно задетой студенткой из Украины Анной Гавриленко. Зарезанный в своей квартире администратор ресторана «Эль Торо Негро» Давид Барта и сбитый машиной во время прогулки с собакой журналист криминальной хроники Вит Элинек. Вот за кем, помимо самой Гелены Марешовой, могла последовать Анета. Могла и последует, подумала она. Оказавшись в руках Марцела Ржиги и его наемника с таким длинным — и гарантий того, что он полный, не было — списком жертв, Блага с отстраненным равнодушием понимала, что отсюда — где бы она ни была — живой уже не выйдет. Это было дурманящее, угнетающее умственную деятельность и эмоциональность действие введенного ей препарата или такое смиренное безразличие было естественной реакцией на необратимость нависшей угрозы — Анета не знала, но не боялась смерти. Почему-то куда больше беспокоило то, как её трясло в сильном ознобе и как остро вращался в животе тяжелый шар нестерпимой боли. Вместе с ней самой жертв станет девять, если не больше, но Блага не пыталась придумать способ спастись, позвать на помощь или хоть кратковременно отстрочить исполнение вынесенного ей приговора, и только извивалась на твердом полу в поисках позы, в которой боль незначительно слабела.

Кожа на всем теле, мелко дрожащем от холода, саднила, казалась воспаленно чувствительной, раздраженной, исцарапанной. К ней морозной влажностью прилипла отяжелевшая ткань, она твердыми, неудобными складками собралась под спиной, впиваясь в ребра и лопатки. Пальто. Анета отчетливо видела собственные руки, снимающие с вешалки пальто, и помнила, — хоть в каком-то неуместном, некомфортном стеснении надеялась, что это было неправдой — как натянула его поверх голого тела. Подвязавшись поясом, сейчас завившимся вокруг её ноги скользкой холодной змеей, она намеревалась встретить полицейского, пригласить его выпить кофе на кухне или расположиться на диване в гостиной, и отправиться в душ, и вовсе не предполагала, что в таком виде окажется похищенной. Но разве теперь это имело хоть какое-то значение?

— Что он знает? — Марцел Ржига пнул её в плечо, и на этот раз этот удар отдался в её теле резким спазмом, покатившимся от ключицы к шее и хребту волной судороги. Он наклонился к ней и — голос неспокойным эхом прогремел над цементным полом, а на пылающую в лихорадке кожу лица Анеты приземлилось несколько капель слюны — прокричал: — Что известно этому поганому детективу?!

Она дернулась, брезгливо морщась и пытаясь утереться непослушно сотрясающейся ладонью. Ей и самой не было понятно, насколько много знает Милослав Войтех помимо того, что сообщила ему она, но надеялась, что достаточно. И что после её смерти у него окажутся необходимые доказательства для того, чтобы засадить Ржигу за решетку безоговорочно и надолго. Одним сильным порывом голова Анеты оторвалась от пола, и она почувствовала вокруг своей шеи удушливо натянувшуюся петлю воротника. Марцел ухватил её за шиворот и резко тряхнул, повторяя требовательно и со злобной отдышкой: