Все, на что Алексея хватило – это добраться до двери спасительного кабинета. Куда он ввалился, словно пьяный матрос. В побеге от жестокой реальности, начинающейся сразу за порогом.

Здесь можно было сидеть на мягком диване или жестком подоконнике, любуясь серым пейзажем больничного двора. Пить какао, которое Юджин приносил в термосе. Читать книги или рисовать. Или вот так лежать, тупой бесчувственной колодой, под сочувствующим взглядом лечащего врача.

Врача, который, по мнению всего остального персонала клиники, Алексея не лечил.

Он отменил все препараты и процедуры, показанные для шизофреников. И назначил вместо них непонятные индивидуальные занятия и арт-терапию. Хотя даже санитаркам было известно, что арт-терапия лишь усугубляла состояние этого психа – он начинал записывать непонятные тексты на несуществующих языках или латыни.

И назначение препаратов вернулось – уже по наставлению главного врача. И порой санитары готовы были выполнять его волю даже вопреки любым моральным законам. Скрутить легкого и слабого Лешу им ничего не стоило. А еще его можно было припугнуть, чтобы лишний раз не жаловался Юджину Владленовичу. Тут даже не приходилось ничего делать самим – достаточно было подсадить за завтраком нужного психа, и он в красках рассказывал Алексею все то, что творилось за стенами некоторых палат под покровами ночи и заговора молчания.

Впрочем, Алексей и без подсказок знал куда больше, чем ему бы того хотелось. Достаточно было обратить внимание на то, какими сальными взглядами один из санитаров провожал пациенток.

А еще были глаза Юджина, полные неподдельной тревогой и заботой. Было знание, что тот слишком часто не спал ночами (и дело тут было не только в пациентах), были тревожные звонки на телефон и горькие морщинки в уголках его красивых губ. И Леша предпочитал молчать, не тревожить своего друга-врача (и что-то большее?) понапрасну. Воспринимая часы «индивидуальных занятий», как мгновения радости посреди серых безнадежных будней. Не смея просить чего-то большего.

Тем более что занятия действительно помогали.

Юджин учил его справляться с собственной силой, как он сам называл галлюцинации. Управлять ею, закрываться от навязчивых слов и строк, прогоняя их прочь тогда, когда они были не нужны. И вызывая что-то конкретное, если появлялась необходимость.

Обучение шло трудно, хотя Леша старался. Ему мешало понимание, что все это волшебство – всего лишь иллюзия, плод его больного воображения. И у Юджина пока не получалось объяснить, что это на самом деле. В первую очередь от того, что он всегда что-то недоговаривал, словно пытался уберечь Алексея от какой-то неприятной истины.

Леша не спрашивал лишнего, доверяя лечащему врачу безгранично и оставляя за ним право даже лгать. Только бы была возможность в любой момент сбежать из палаты в светлый кабинет и отлежаться на диване, спрятавшись от всего мира под теплым пледом.

Только все больнее и страшнее было каждый раз возвращаться в пропахшие безумием и отчаянием коридоры. Все труднее засыпать в одиночестве в гулкой пустой палате, на жесткой койке, скрипящей от каждого движения и даже порой без него. И все тревожнее прислушиваться к шагам санитаров за хлипкой дверью, гадая, не решат ли они зайти к нему именно сегодня.

Леша ненавидел ночь.

– Они придут. Они придут за мной, – шептал Алексей сквозь слезы, не замечая, что давно уже проговаривал все свои страхи и мысли вслух, сбиваясь и захлебываясь.

Он скулил и прятал лицо на груди Юджина. Он плакал и отчаянно просил друга не оставлять его, не покидать его, не… Теплые руки успокаивали, вытирали со лба холодный пот, усмиряли напряженные мышцы прикосновением.

Алексей затихал в кольце этих рук, позволяя препаратам завершить свою работу.

– Так, – сказал Юджин, укладывая задремавшего пациента на диван и укрывая пледом. – Пора тебя выписывать.

Для Алексея прошло время. Время, когда стены наваливались, а ударные дозы лекарств забирали у него все, оставляя звонкую пустоту. Он почти привык, он почти научился не замечать ни колеблющейся реальности, ни монстров за углами и под кроватями. Он научился не плакать, не кричать и не вздрагивать бесконечными ночами. Он приучил себя спокойно пережидать периоды кошмаров и теней, когда Юджина не было рядом, закрываясь от враждебных строк белыми страницами собственного сознания. И радоваться минутам, проведенным с новоприобретенным другом, в его микро-царстве света и покоя.

Он не спрашивал ничего у Юджина, довольствуясь тем, что тот хотел рассказать сам. Друг учил его управлять инфополем, справляться с наплывами слов и, главное – с паникой от этих наплывов. Постепенно у Алексея действительно начало получаться.

– Тебе не нужно учиться, – то и дело повторял Юджин. – Ты умеешь. Это твой дар, Книжник. Тебе просто нужно вспомнить.

– Почему ты называешь меня Книжником? – спрашивал Алексей.

– Расскажу, когда ты выпишешься. Или сам вспомнишь.

Но Алексей не мог вспомнить. Точнее, не хотел.

Казалось, воспоминания пчелиным роем кружили над ним, но он упрямо ставил незримые щиты, защищаясь от… от чего-то страшного и печального. Ему хватало иных горестей, помимо неясных образов, то и дело прорывающихся в его сны.

А потом пришел момент, когда Юджин вывел его под руку из серого здания клиники.

Перед этим он долго о чем-то говорил с главным врачом и прочими коллегами. Показывал какие-то документы, спорил. Все, что Леша смог понять из неясных отголосков, слышимых через неплотно закрытую дверь – это, что его хотят перевести в другую клинику. В другом городе, а может быть, даже в другой стране.

Это показалось настолько невозможным, что Алексею на мгновение почудилось, что пространство коридора снова грозит свернуться обожженной бумагой. Но он испуганно сморгнул, и все встало на свои места.

А Юджин вышел из ординаторской и победно улыбнулся.

У ворот клиники был припаркован черный автомобиль с затемненными окнами. Из приоткрытого окна со стороны водительского сиденья вырывался сигаретный дымок.

Юджин открыл перед Алексеем заднюю дверцу.

Прежде чем сесть, Леша в последний раз оглянулся на психушку. Трехэтажное строение равнодушно смотрело на него темными окнами и показалось на секунду даже заброшенным, нежилым. Домом-призраком, населенным кошмарами. Леша передернул плечами и поспешно забрался в салон, пахнущий кожей, синтетикой и дорогими сигаретами. Юджин сел рядом.

Водитель – широкоплечий массивный мужчина с густой гривой темно-каштановых волос, самую малость не достающих до плеч – затушил сигарету в пепельнице.

– Как все прошло? – спросил не оборачиваясь.

– Прекрасно, – ответил Юджин, приобняв заробевшего Алексея за плечи. – Но советую не задерживаться здесь дольше необходимого.

– Согласен, – хмыкнул мужчина.

Машина тронулась. Выехала на трассу и стремительно набрала скорость.

– Мы едем домой, Леш.

Алексей кивнул, все еще с трудом веря, что палата, санитары и все кошмары остаются позади. Водитель поймал его взгляд через зеркало заднего вида – глаза у него оказались красивого голубого цвета. Редкое сочетание черт показалось Леше смутно знакомым. Так же смутно, как все те воспоминания, что норовили пробиться к нему через тревожные сны.

– Поздравляю с выпиской, Книжник, – в голосе водителя звучала улыбка. – Постарайся впредь так не встревать. А то Лютнист потерял покой и сон, когда тебя там нашел.

– Его зовут Алексей, – напомнил Юджин, вздохнул слегка. – Он еще ничего толком не помнит.

Водитель на мгновение обернулся:

– И меня не помнишь?

Алексей виновато покачал головой.

– Хреново, – заключил мужчина и тут же бодро добавил. – Ничего, прорвемся. Я Мечник. По паспорту Максим Образцов. Будем знакомы.

– Алексей, – представился Леша.

Леша глубоко вздохнул, стараясь расслабиться и избавиться от желания обернуться.