…Именно поэтому Ахильчиев-волк приказал своим нукерам вырезать весь аул до последнего старика.

…Именно поэтому Ахильчиев-волк словчил в разговоре с наибами Шамиля Талгиком Аргунским и Тарамом Сунженским, заручившись их грозной поддержкой, обсказав все так, что люди Аргуни якобы предали Газават и взяли сторону русских.

…Именно поэтому в беседе с самим имамом Джемалдин-бек умело сыграл на его верности своему слову, своим «железным» низамам⁷⁹, которым следовали все горцы от последнего поденщика до знатнейшего наиба.

* * *

− Перед лицом Аллаха, Пророка и твоим, о Всесильный правитель… я готов поклясться здоровьем своих детей… Дзахо Бехоев, полукровка из Аргуни, похитил нашу Бици… Ужели дозволишь коршуну унести голубку в своих когтях из родного гнезда? Ужели отступишься, о неотступный имам, от своих низамов и дозволишь опозорить честь нашего рода, который предан тебе, как кинжал ножнам?

− Ты утверждаешь, что аул Аргуни протянул руку помощи нашим врагам? Как это может быть, чтобы народ предал свою родину? За их спинами родное ущелье, родной аул… следовательно, их колыбель, их совесть…

− Но, повелитель!

− А этот, как его, полукровка?.. − Шамиль, не шевелясь, пристально посмотрел на своего мюршида.

− Дзахо Бехоев, мой повелитель.

− Он осетин?

− По крови матери, повелитель.

− Так значит, Дзахо? И ты точно знаешь, что он увез ее в свое ущелье?

− У меня есть свидетели. Известный тебе алдары Тахир, племянник уважаемого Ханпаши, уже отправился со своими людьми в Аргуни… Но родственники Бехоева… их много, имам… Они могут не выдать вора… Как бы не пролилась кровь.

− Старая история… − Шамиль глубокомысленно задумался. − Но, может быть, они любят друг друга? Девушка нашла себе жениха… Ушла с ним. Не лучше ли вам ждать почетных гостей и приглашения на пир? За кукурузными лепешками и жирной бараниной вы быстрее договоритесь о маслаате, чем с оружием в руках?

«Событие, не выходящее из ряда вон для наших гор, − подумал имам. − Обычное дело, что родственники оценивают девушку, как доходную статью, и хотят поиметь побольше. Возможно, ахильчиевский род попусту беспокоит меня?.. Вайнахи жадны до денег…»

− Все так, повелитель, но ее ведь у нас похитили! − не унимался разгневанный Джемалдин-бек. − Не по своей воле… похитили! Разве твой низам о запрете похищения невест не распространяется на всю Чечню?

− Закон для всех один⁸⁰, − потирая колено, усмехнулся Шамиль и обернулся к обступившим его мюридам. Прославленные горцы одобрительно загудели на разные голоса. Имам пригубил пиалу с зеленым чаем, смакуя душистую чашу, и снова посмотрел в мерцавшие возбуждением глаза родовитого чеченца.

Имам не вполне верил Ахильчиеву. Чувствовал его скрытое напряжение, ужиную изворотливость, желание выгадать свой интерес, перехитрить, упрятать поглубже правду, до которой хотели добраться вопросы ближайших помощников Шамиля − дибиров и муфтиев. Однако тот не мог допустить и мысли поставить под сомнение собственный свод законов, именуемый в народе низамами − «кодексом Шамиля».

Ко всему прочему, Джемалдин-бек был известный и почитаемый мюршид в наибстве Талгика Аргунского, из богатого кинжалами и папахами ахильчиевского тейпа; бесстрашный, проверенный воин, преданный Газавату; его джигиты доставляли немало бед и хлопот карательным отрядам гяуров в Черных горах Чечни и надежно держали «на замке» Аргунское ущелье. А кто такой был Дзахо Бехоев?.. Безродный полукровка? Чечен? Осетин? До сего дня Шамиль и не знал о таком… Впрочем, однажды он, кажется, слышал краем уха не то от Адахана, не то от Занди, не то от Солтамурада или еще от кого-то из тех мест о смелом юноше, ходившем в набег за Терек… у того юноши тоже как будто было странное имя… Ну так мало ли славных джигитов знают горы Чечни и Дагестана? «Если я откажу Джемалу, − решил имам, − меня неправильно поймут. Кому чабан люб, люба и его собака. Не плюй в яму, где вода… быть может, придется из нее пить».

− Закон для всех один… − растягивая слова, повторил Шамиль.

− Вот и я о том же! − вспыхнул чеченец. − Уо! Дай дорогу моим нукерам, Справедливый Шамиль, рабом твоим стану до конца дней своих! Волла-ги, билла-ги!… Иначе Ахильчиевым за ворота нельзя будет выйти. Каждый аулец отвернется от нас: разве они люди, разве мужчины они? Не сумели уберечь свою девушку, защитить свою честь! Бабьи шальвары им! Платки на головы! Ва-а!!

− Довольно. − Имам охладил пыл горца. Передал пустую пиалу в руки стоявшего за его спиной молодого мюрида; задумчиво посмотрел на едва черневшего в облаках орла, который казался недвижимым на своих распластанных крыльях, потом задержал взор на погруженных в дневной сон охристых скалах и вдруг бросил в лицо просителя: − Ты считаешь меня глупцом? Почему я должен верить твоему языку? Мои уши слышат голос только одной стороны.

Джемалдин-бек окаменел скулами; от неожиданности, против воли, подался назад. Неподвижные глаза имама − вершителя судеб − сурово взирали на него и, казалось, прожигали насквозь, издевались и сулили ему одно − поражение.

− Я твой слуга, имам… − глухо, почти зло прорычал Ахильчиев.

− И что же? − сдержанно, не повышая голоса, прикрыв веками свои широко расставленные глаза, спросил Шамиль. − Разве слуги не могут врать?

Тертый, стреляный волк Ахильчиев собрал волю, хотел ответить в свою защиту, но слова набились во рту, мешая друг другу, а глаза видели перед собою лишь огненно-красную гущу стриженой бороды, которую разрезала кривая ухмылка.

− Я твой мюршид, Повелитель. Прикажи прыгнуть в пропасть…

− Знаю. Прыгнешь. Куда ты денешься… − все так же монотонно продолжал имам. − Впрочем, у тебя есть выбор… Умереть сейчас же − тебе вырвут язык, а потом отрубят голову… или испытать волю Аллаха.

− Что я должен сделать? − хрипло проклекотал Джемал, проталкивая репьи слов сквозь пересохшее горло. Глаза его затравленно бегали, словно искали, откуда последует удар.

За спиной имама стояло не менее двадцати мюридов, и все они держали шашки наголо.

− Тебе оставят кинжал и бросят в яму к голодным волкам… такова воля Аллаха. Скажи правду, Джемалдин-бек, так будет лучше и для тебя, и для меня.

− Я готов, − безлико прозвучал ответ.

− Сказать правду?..

− Прыгнуть к волкам! − вновь закипая ожесточением, пузырящимся голосом огрызнулся мюршид.

− Теперь… верю тебе. − Имам провел ладонями по лицу. − Успокойся, достойный. И камень смеется раз в году. Знаю, велик и богат ваш аул. Люди его никому не платят дани. Мечеть вашего рода всегда была на поле брани, а свободные сыны ваши закалены, как булат, в огне Газавата. Дела их громки и в нижних, и в верхних аулах, и сердце уруса ни разу не миновал их меткий свинец. Теперь же слушай и делай выводы, Джемалдин-бек. Люди часто спрашивают у мудрецов: говорят ли с нами голосами праотцов горы и родники, могилы и руины боевых башен… Или нам − живущим − это просто кажется…

Имам остановил свою неторопливую речь, щупая взглядом ледниковые папахи гранитных великанов, стоящих на страже горных перевалов, затем улыбнулся глазами.

− Не труди свой лоб, послушник. Не ищи ответов в рокоте водопада. Не всем смертным дан этот дар… Следуй зову своего сердца. Ведь оно приказывает тебе выполнить волю предков. От себя скажу: проявившим в бою трусость мы пришиваем на одежду кусок войлока. Только пролитая кровь или смерть, только храбрость, проявленная в сече, может снять с труса презренье людей. Но ничто не может быть оправданием предательству. Изменникам лучше находиться в земле, чем на земле. На этом все. Да обрадует тебя Аллах… да будет быстр твой конь и остра твоя сабля на тропе мести.

* * *

…А потом пролилась кровь беззащитного Аргуни. Невинного Аргуни…

Но с того рокового дня − потерял ахильчиевский тейп покой. Просчитался Джемалдин-бек. Смертельно просчитался, будто и не чеченцем был… Не всех смогли, не всех мужчин сумели вырезать его шашки…