Отступая под натиском великана, Шамиль бесшумно лавировал, ловил удобный момент, чтобы напасть на противника, а тот сослепу рвался туда и сюда, махал топором, рассекая со свистом воздух. Он смёл и разворотил все, что попалось ему на пути.

− Ну где же ты, храбрец? Ненавистник урусов, любимец мюридов, которые, как безмозглые псы, кидаются на свою смерть? − неистово ревел гигант. − Где ты, удачливый хитрец, о котором трубят повсюду в горах? Где ты прячешься, трус? Иди, свяжи мне руки, померься силой со своей судьбой! Или ты, зрячий, боишься слепого? Или твой Аллах забыл о тебе?!

− Я здесь! − громко крикнул имам и тотчас отскочил в сторону. Тяжелый топор со страшной силой глубоко врубился в стену, опрокидывая развешанные тазы и котлы из меди, кувшины и миски, как раз в том месте, где секундой раньше находился Шамиль. Улучив минуту, имам прыгнул барсом на своего врага. Но тот был много сильнее, лютее, выносливее; закрутил его на своей спине, будто буйвол. Начал кидать и швырять, успел несколько раз поранить кинжалом. Но ловкость и быстрота Шамиля всякий раз выручали, ему удавалось избежать рокового удара. Поединок на кинжалах длился более двух часов. И все же ослепленный башибузук загнал Шамиля в угол, схватил за пояс, вскинул над головой и хотел размозжить о каменный пол…

Но поднятый в воздух Шамиль изловчился и в последний момент успел вогнать кинжал в горло злодея. Тот дико захрипел, истекая кровью, пошатнулся и рухнул. Кинжал и топор выпали из его страшных рук. Утром нашли их обоих в растекшейся луже крови. У Шамиля, говорят, оказалось девять ран после той схватки! − закончил свой рассказ дервиш. − Имаму еще целый месяц пришлось лечиться вместе со своими джигитами в том ауле, пока он вновь не стал сильным, как тур, храбрым, как лев, и горячим душой, как огонь.

− Ты сам-то веришь в эту историю? − глядя в застывшие бельма дервиша, отрывисто спросил Шамиль.

− Ка-ак не верить, брат? − искренне удивился странник. − Если об этом говорят горы!..

Имам не стал ни в чем разубеждать нищего, хотя, как мудрый и образованный человек, сразу уловил нить народной аллегории в сем рассказе. «Моя борьба… борьба всего Кавказа с могущественным Белым Царем и его войсками, − подумал он, − и вправду во многом напоминает эту схватку… Противник в незнакомых ему горах действует, как тот слепой великан. Мои же горцы ловко увертываются от смертоносных ударов и вгрызаются, как волки, то в спину, то в ребра, то в холку неповоротливому врагу… Еще бы суметь нанести тот сокрушительный, последний удар… Но сколько уж было их!.. Рука устала поднимать окровавленный кинжал, а царских войск становится все больше и больше, как листьев в лесах Ичкерии, как песку в кумыкских степях…»

…Усмехнулся имам и тому, что дервиш назвал даже количество ран на его теле… В бою с русскими еще молодой Шамиль и его учитель Кази-Магомед⁶⁷ были заперты в Гимринском ущелье, в боевой башне.⁶⁸

…Только ошибся «немного» в подсчете ран бродящий пустынник… Не девять, а девятнадцать ран получил тогда Шамиль из Гимры, но все же сумел уйти от смерти и бежал в горы.

Благодаря слепого дервиша за рассказ, имам с горечью подумал и о том, что в его земной власти есть право лишить человека зрения, но не наоборот…

Уже ставя ногу на стремя, он оглянулся, услышав истошно-всторженный вопль слепца:

− Во имя Аллаха, милостивого и милосердного! Нет никакого божества, кроме Аллаха… как нет в наших горах и другого имама, кроме Шамиля!.. Скажи, о щедрый человек, несчастному калеке… Правду ли шепнул мой поводырь о тебе? Ты − Шамиль из Гимры?!

− Встреча наша да будет к счастью, − ответил имам. − Да продлится твоя жизнь, смиренный… а дорога будет прямой.

− Хвала Аллаху, Господу миров, что свел меня, ничтожного, с тобою, о Великий! Айдар много прошел… Где только не был… Знай, господин, что кланяются тебе люди из верхних и нижних аулов, и Кабарды, и Карачая… Чегемское ущелье и Баксанское! Знай, великочтимый Шамиль, для тебя народ все отдаст: и реки, и пастбища, и скот, и лошадей, и жизни! Ничего не жаль для тебя − Защитник. Честь и хвала тебе! Честь и хвала!

…Грохот движения туменов⁶⁹ Шамиля растоптал голос потрясенного дервиша, но не заглушил смысла сказанного. «Мы как гвозди вколочены в родные скалы… И никто не имеет права вытаскивать нас из наших гнезд». «Бейся, Шамиль, с неверными! Сбереги наши горы и очаги… И пусть звон гнева твоих сабель усладит могильный сон павших героев!»

Решительность этих призывов радовала и окрыляла измученного бесконечной войной имама, но сердце умиротворить не могла. Оно болело о своем народе, как может болеть только сердце горца-отца о своих детях. Ввергнутый в кровавую пучину войны, разделив с людьми горе утрат, Шамиль уже давно не выделял ни свой тухум, ни свое племя, ни свой язык из общего многоголосья Кавказа⁷⁰: даргинцы, андийцы, лакцы, лезгины, ногайцы, табасаранцы, аварцы, кумыки, чечены и ингуши, черкесы и кабардинцы − отныне все были его детьми: руби любой палец на руке, любой будет больно и жалко!

Шамиль с детства усвоил: аварское слово «миллат» имеет два значения − род и забота. «Кто не заботится о семье, тот не может заботиться и обо всем народе», − учил его отец.

* * *

О Кавказе говорят: «Страна гор и гора языков». К Дагестану это относится в первую очередь. Жестокие враги, приходившие с огнем и мечом покорить Дагестан, называли его «Тысячеглавый дракон». Соседи-горцы, приезжающие обнять старых друзей и поклониться могилам усопших, называют его «Многоветвистым деревом». И то справедливо: нет на земле другого такого удивительного места, где было бы так мало народу и так много народностей и племен. Каждый дагестанец знает старинную легенду о том, как Создатель одарил его племя языком.

А было это так:

«…Ехал однажды по земле посланник Аллаха на муле и раздавал из огромного хурджина всем народам их языки. Долог был его путь, как сама дорога… Побывал он у тех и других. Китайцам он дал китайский язык, индусам индийский. Побывал у арабов и подарил им арабский язык. Греков одарил греческим, французов и немцев своими языками, русских − русским и так далее…

Разные были языки: один певучий, другой твердый, третий красочный, четвертый нежный, пятый сухой…

Народы радовались такому дару и тотчас начинали говорить по-человечески, каждый на своем языке. Благодаря своим языкам люди лучше узнавали друг друга, а народ лучше понимал другой, соседний народ.

…И вот доехал на своем муле тот Божий посланник до гор и долин Дагестана. Только что он вручил языки грузинам и осетинам… и надо же было случиться такому! − в горах Дагестана в тот день бушевала снежная буря. Колючий снег крутился в ущельях и поднимался до неба, ветер ревел, как раненый зверь, и ничего не было видно − ни дорог, ни жилья. Слышно только, как во мраке завывает ураган, временами обрушиваются скалы да неистово гремят четыре горных реки…

− Нет, − заключил раздаватель языков, у которого уже начали леденеть усы, − не буду я ломать руки и ноги, карабкаться по этим скалам, да еще в такую метель.

Взял он свой хурджин, в котором на дне лежали еще пригоршни две-три нерозданных языков, да и высыпал все языки на дагестанские горы.

− Берите кто хочет, − сказал он и скрылся во мгле.

Высыпанные языки подхватила буря, начала носить и метать по ущельям, скалам и пропастям. Но тут выбежали из своих домов все дагестанцы. Торопясь и отталкивая друг друга, побежали они навстречу благодатному золотому дождю, которого ждали тысячи лет. Начали хватать, собирать драгоценные зерна, кому какое досталось. Каждый тогда раздобыл себе свой родной язык. Разошлись горцы со своей добычей в сакли дожидаться, пока не кончится ураган.