«Проклятье! Иваны ранили меня в ногу!» – пронеслась мысль.

Меня охватила ярость, и я, уже лежа на земле, направил пулемет под танк, а затем выпустил длинную очередь в том направлении, где заметил дульные вспышки. Это, похоже, подействовало – стрельба прекратилась.

Тогда, опираясь на пулемет, я со стоном поднялся и увидел на сапоге два отверстия – судя по всему, пуля прошла навылет, но кровь из голенища едва сочилась. Заметив это, Рашак подозвал проходивший мимо открытый вездеход, а затем помог мне в него взгромоздиться. Уже лежа в машине, отвозившей меня на перевязочный пункт, я наблюдал, как мое отделение спускалось к ручью.

«Дорогие мама и папа!

Из житомирского госпиталя я уже написал вам о своем ранении и о том, что произошло со мной до этого. Остается только надеяться, что мое письмо дошло до вас и избавило от ненужных забот в эти насыщенные событиями недели.

Теперь мне захотелось рассказать о пережитом мною после ранения. Его я воспринял не так спокойно, как могло показаться. Почему-то принято считать, что при возвращении в строй после лечения с солдатом уже ничего не может произойти. Как бы не так! Совсем наоборот! Получив ранение, я впервые оказался в положении, когда не на шутку испугался.

Изложу все по порядку. После того как меня ранили, мы переночевали в том же населенном пункте, который только что взяли. Я впервые за долгое время спал на удобных носилках, приняв изрядную порцию снотворного – меня и еще одного раненого навестил фельдфебель из пятой роты и угостил вином. На другой день нас перегрузили в санитарную машину и отправили в обоз. Нашим войскам пришлось сражаться в окружении, так как русским удалось создать новую оборонительную линию в нашем тылу и занять ее крупными силами. Несколько дней сквозь них не могла проскочить даже мышь. С ума можно сойти от такой войны!

Несмотря на ужасную качку, я проспал до обеда как убитый – сказался длительный недосып. Однако пробуждение оказалось не из приятных.

Параллельно автостраде, по которой мы двигались, выехали два танковых взвода, русских конечно, и принялись плеваться своими снарядами по нашему обозу. Когда ты лежишь в поле под огнем артиллерии противника, это не очень приятно, но там, по крайней мере, можно найти укрытие. И даже если оно совсем крошечное, все равно чувствуешь себя защищенным – ты думаешь, что снаряд в тебя не попадет. Другое дело – находиться запертым в клетке и не иметь возможности выбраться наружу и убежать. Ведь захлопывающиеся двери в санитарной машине изнутри открыть невозможно. Вы можете только представить, что чувствует запертый там раненый солдат, глядя через узенькое окошко кузова на стреляющий из всех орудий танковый взвод и ложащиеся рядом разрывы снарядов. Это было уже слишком!

Прямо в грузовик позади нас угодил вражеский снаряд, и осколки пробили стенки нашего санитарного автомобиля. Тем временем санитары залегли в придорожной канаве, в страхе позабыв обо всем. Им и в голову не пришло нас выпустить. Слава богу, что вскоре подоспели наши танки и открыли по русским огонь, заставив убраться восвояси.

После этого санитарную машину под завязку загрузили тяжелоранеными, и мы направились на дивизионный медицинский пункт, развернутый неподалеку от Житомира, недавно взятый нами внезапным ударом. Там мне стало гораздо лучше. Население, среди которого было немало фольксдойче, снабдило нас в большом количестве куриными яйцами и молоком. Поскольку мне разрешалось сидеть, то меня назначили учетчиком. Естественно, я не забыл про себя, припрятав минимум пятнадцать яиц.

Вечером нас перевели в новый дивизионный медицинский пункт уже в самом Житомире. Здесь меня поместили вместе с двадцатью двумя ранеными товарищами в комнате ужасного вида кирпичного дома. Матрацы были набиты тонкой древесной стружкой и лежали прямо на полу. Единственным развлечением являлись обеды, а наше настроение служило мерилом качества их приготовления. Имелся и граммофон, на котором мы постоянно крутили пластинку с мировым шлягером и столь любимой мною песней «Материк». Правда, через десять дней она мне настолько осточертела, что я уже едва переносил ее.

Именно столько времени мы провели в Житомире. А потом нас погрузили на грузовики и отправили в глубокий тыл – к тому времени вся территория за спиной наших войск была очищена от частей противника. На санитарном поезде мы прибыли в Люблин. Собственно, он направлялся в Бреслау[16], но поскольку мои раны уже стали подживать, то мне разрешили выйти в Люблине и здесь дожидаться окончательного выздоровления. По правилам, если раненый пребывал в госпитале более трех недель, то его направляли в запасную воинскую часть, а этого я не хотел допустить ни в коем случае.

Вчера мне впервые разрешили выйти в город, и в кинотеатре я посмотрел «Вохеншау»[17]. Если вы видели этот выпуск, то получили лишь слабое представление о неприятеле, его методах ведения боя и о наших успехах. Русские, бесспорно, являются самым упорным противником, с которым нам, немцам, до сих пор приходилось сталкиваться. Поэтому на фронте на счету каждый солдат, и я рад, что мне выпала честь, пусть в качестве маленького винтика, вновь участвовать в судьбоносной борьбе немецкого народа.

Будьте там, на родине, сильными. И если, возможно, все пойдет не так быстро, как бы хотелось, все равно русских мы победим.

С наилучшими пожеланиями,

ваш Гельмут».

После десятидневной одиссеи я благополучно вернулся в свою роту. К тому времени первый взвод понес большие потери – на плацдарме возле перевоза под Ирпенем (недалеко от Киева) русские на рассвете внезапно атаковали его позиции, и несколько моих старых боевых друзей были заколоты штыками в своем блиндаже. Мой же второй пулеметчик старший стрелок Пшибыльский попал в плен. Возможно, русские оставили его в живых потому, что, как уроженец Верхней Силезии, он смог с ними объясниться. Позднее ему удалось сбежать, и его вновь определили ко мне вторым стрелком.

Рулл тоже остался в моем экипаже, и, таким образом, мы снова были вместе. А вот моим новым командиром отделения стал унтер-офицер Пфайфер, которого я не очень любил. Радовало только, что мой друг Таперт был рядом, а кроме него на месте остался и бывший учитель танцев из Стендаля Винклер, здоровенный парень, командовавший нашей половиной отделения. Мы входили в состав второго взвода, командиром которого являлся ненавистник кандидатов в офицеры обер-фельдфебель Хильски, тоже не относившийся к числу моих друзей.

Унтер-офицер Пфайфер рывком открыл дверь в нашу избу и с порога заорал:

– Марш на улицу, недоноски! Сегодня вам придется потрудиться, чтобы заслужить свои ржаные хлебцы!

На некоторое время в душном помещении воцарилась суматоха, как в муравейнике, а потом отделение с оружием выскочило на улицу. Командир отделения поманил к себе пулеметчиков, командиров обеих групп, в каждую из которых входило по три мотоциклетных расчета, и принялся водить былинкой по своей потрепанной карте. Это была трофейная русская карта с надписями на кириллице. Пфайфер что-то искал на ней, но явно не мог найти.

– Где же это проклятое село? – наконец в ярости вскричал он.

– А где оно должно располагаться?

Тут ефрейтор Винклер ткнул пальцем в карту:

– Похоже, это то, что мы ищем. Однако далековато – целых пятьдесят километров!

– Какими силами располагает боевая группа? – поинтересовался Таперт.

– О какой боевой группе ты мелешь? У тебя мозги размякли? – раздраженно рявкнул Пфайфер. – Нам предстоит произвести там разведку!

– Вот те раз! – посетовал я. – Видимо, нашему отделению придется завоевывать Россию в одиночку.