Однажды нас заметил немецкий конный патруль. Мы с капитаном были одеты в крестьянскую одежду, которой снабдил нас один сердобольный старик. Он же дал нам уздечки и веревки, вроде мы ищем сбежавших коней. Немецкий офицер долго наблюдал за нами, но мы не выказали никакой паники, а просто дергали свеклу на подвернувшемся нам поле. Это был последний наш день выхода из окружения. Едва немецкий патруль скрылся из виду, мы бросились бежать. Потом один старый мельник переправил нас через реку Хорол, и мы оказались в объятиях советских пограничников. Можешь представить, какие это были объятия. У нас с капитаном не было ни документов, ни оружия, ни военной формы. Но вскоре все прояснилось и нам выдали обмундирование. У меня открылась плохо залеченная рана, и я попал в госпиталь…
Я слушал рассказ отца и чувствовал, что мое сознание опять куда-то уплывает. Перед глазами возник полутемный коридор, уставленный койками. Коридор был полон людьми. Бежали медсестры, едва обращая внимание на просьбы раненых, лежащих на койках. Они спешили в операционную, где врач делал очередную экстренную операцию. Кто-то ковылял на костылях, скручивая на ходу из обрывка газеты «козью ножку» для махорки. Где-то громко стонал тяжелораненый боец. Я испуганно тряхнул головой, стараясь прогнать наваждение.
– На фронте я оказался вновь только в январе 42 года, – голос отца был тверд и спокоен. – И как говорится – из огня да в полымя. Советские войска получили приказ контратаковать немцев. Мы должны были освободить город Старая Русса, а потом взять в «котёл» несколько немецких дивизий возле города Демянска. Это были жестокие бои. Нам удалось окружить восемь немецких дивизий вместе с моторизованной дивизией СС «Тотенкопф». Но немцы беспрепятственно получали и боеприпасы, и продукты, вплоть до свежих подкреплений, ежедневно по воздуху. Мы же были лишены самого необходимого. В феврале был отдан приказ захватить город. Мы по три-четыре раза в день ходили в атаки. Кровью была пропитана вся земля. Было столько убитых, что трудно было пройти. Я не был под Сталинградом, не могу сравнивать, но там, под Старой Руссой и Демянском, было столько пролито нашей крови, что кровожадней битвы я больше не видел за все остальные годы войны.
Немцам тоже не удалось прорвать «котёл», и окружение приняло затяжной характер. Я был награжден орденом Красной Звезды и отправлен на курсы воздушно-десантных войск. Немцы широко практиковали высадку десанта при наступлении. Советское руководство тоже решило укрепить войска десантными соединениями.
Я получил звание лейтенанта и попал на службу в генеральный штаб Красной Армии. И там я встретил твою маму. Ей тогда было всего двадцать лет. У нее была такая длинная коса, что казалось, будто большая толстая змея любовно обвивала стройный стан девушки. Это было так неожиданно: в армии встретить девушку с косой. Одного ее взгляда было достаточно, чтобы поразить меня прямо в сердце…
Я вспомнил фотографию матери в молодости. Тонкие черты лица, большие серые глаза – она была по-своему красива. Лишь слегка приплюснутый нос, как говорили в народе «картошкой», нарушал идеальную картину.
– Молодость и веселый характер, – продолжал звучать отцовский голос, – придавали ей такое очарование, что вскоре я не мог больше думать ни о чем, кроме этой девушки. Она работала машинисткой в штабе армии, и я под разными предлогами старался попасть в этот штаб.
Дуняша сначала категорично отвергала всяческие знаки моего внимания. Но я был упрям и твердо знал: девушка должна стать моею…
Тут же в памяти всплыли фронтовые фотографии отца. Выглядел он тогда лихо: стройный, как кипарис; волнистые черные волосы, выбивавшиеся из-под офицерской фуражки; на груди боевой орден. Его и без того темная кожа просмолилась солнцем и морозами. Лишь горящие глаза да белые зубы выделялись на смуглом, словно у негра, лице.
– Девушка и слыхом не слыхивала, что в Советском Союзе живут еще и казахи. Для нее что казах, что казак звучало одинаково. Тем более, что и звали меня на фронте по-русски – Валентином…
Я знал, что мать до войны закончила курсы Осоавиахима по вождению грузового автомобиля. Когда началась война, военкомат мобилизовал всех бывших курсантов. И она, вместе с подругами, должна была отправиться на фронт водителем грузовика. Я слышал сам от матери историю о том, как ее, девятнадцатилетнюю, заметил пожилой полковник и решил взять к себе личным шофером. Но мать наотрез отказалась: только грузовик, она не сядет за баранку легкового автомобиля. Она со смехом рассказывала нам, детям, как говорила полковнику: «Я же вас в первый кювет переверну!» Выяснилось, что, кроме автомобильных курсов, она окончила курсы машинописи. Полковник взял ее в штаб машинисткой. Видимо, девушка пришлась по сердцу старому офицеру, и он спас ее от верной гибели. Ни одна из подруг матери не вернулась с фронта.
Что касается замечательной косы девушки, то полковник запретил резать ее с одним условием – следить за волосами и не завести вшей.
– Целый год я ухаживал за твоей матерью, сынок. В 43 году мы решили пожениться. Я даже получил разрешение своих родителей на этот шаг. В тот год мне дали краткосрочный отпуск. Я узнал, что из Москвы во Фрунзе летит истребитель. Я связался с летчиком, и он согласился взять меня с собой. Но пока я добирался до Москвы из Дмитрова, где был наш штаб, самолет уже улетел. Я опоздал буквально на несколько минут. В довершение моих бед, пока я покупал билет на поезд, у меня украли все деньги. Хорошо, что мир не без добрых людей. Иначе бы я умер с голода, пока добирался на поезде до Фрунзе. Оттуда на попутке я доехал до Рыбачьего…
Перед моими глазами все поплыло. Мое собственное «Я» сжалось до крохотной точки, уступая место в сознании отцу. Было удивительно ощущать себя моим молодым отцом и одновременно видеть его, как бы со стороны.
Я осмотрелся и понял, что стою под палящими лучами солнца. Слева за горизонт уходила голубая полоска озера. Иссык-Куль, окруженный горами с белыми шапками ледников. Я находился на перекрестке дорог. На запад дорога через Боомское ущелье вела к городу Фрунзе. На восток, вдоль северного берега Иссык-Куля – к городу Пржевальску. Нужная мне дорога уходила прямо на юг и скрывалась в проходе между высокими горными хребтами. Там была Кочкорка, а еще дальше перевал Долон, за которым прятался Нарын, где жили мои родители. Минимум двести километров. Я вспомнил, что торчу уже третий день на этом перекрестке – и ни одной попутной машины! Шоссе словно вымерло! Неужели я так и не увижу отца и мать? Отпуск кончается, скоро мне нужно возвращаться в часть!
Я беспомощно огляделся. Горы стояли на своих местах, спокойно блестела в лучах солнца аквамариновая поверхность горного моря, весело щебетали пичужки, перепархивая с куста на куст. Словно не было Великой войны, будто не гибли ежедневно сотни и сотни людей там, откуда я приехал. Лишь отсутствие людей и машин возвращало к действительности – далеко на западе шла жестокая война.
Откуда-то появился старик на ишаке. Он с интересом рассматривал меня. Я расправил плечи и подтянул гимнастерку, выпячивая грудь с боевым орденом.
– Чего ждешь, балам? – спросил старик, остановив ишака.
– Попутку, ага. Мне надо в Нарын к родителям, – ответил я и добавил: – С фронта еду.
– В ту сторону машины не ходят, – проговорил старик. Увидев отчаяние на моем лице, тут же предложил: – Ты, бала, в погранотряд ступай. Они на заставу иногда ездят. Может, повезет тебе, возьмут они тебя с собой.
– Мне повезло. Как раз следующим утром выезжала смена на заставу, и вечером я уже был дома, – это опять был голос отца.
Старик на ишаке, озеро на горизонте, белоснежные горы растворились в полумраке моей комнаты. Лишь закрыв глаза, я видел петляющую по склону дорогу, серпантином взбирающуюся на перевал, свечки елей, бьющуюся о скалы реку глубоко в ущелье. Ветер трепал мои (отцовские?) волосы, а я отвечал на вопросы пограничников о своей жизни там, на фронте, куда они рвались всей душой, но вынуждены были нести службу здесь, в горах Тянь-Шаня.
