Она входит в кухню, жадно вдыхает разливающийся запах, только теперь осознав, что тоже проголодалась. Он жарит яичницу, неспешно помешивает её на сковородке. Она отправляет простынь в стиральную машинку, и, подойдя вплотную к нему, сунет руки под футболку, укрывая его в капкане из объятий. Не то, чтобы он выразил как-то свою радость от её присутствия, но не отталкивает, и остаётся весьма спокоен.

— Гарри — шепча его имя, она ласково целует его в затылок, щекочет дыханием его волосы.

— Есть будешь?

— Угу.

— Хорошо.

Он делает огонь сильнее, отходя на полшага от печки.

Джуд обвивает его за шею, утыкается головой ему в плечо, закрывает глаза. Так она готова стоять вечно, вдыхать запах его тела, что всегда сильнее после секса, щекотать волосинки на его спине, ныряя в них носом, целовать родинки на его позвоночнике. Он не противится, дышит спокойно, помешивает яичницу, переворачивая её на другую сторону.

И снова в её мысли врывается картинка, поразительно зримая, которая уводит её от реальности далеко-далеко, на другую планету. Маленький мальчик, которого мать называет Тетой, носится по красным полям, воздевая руки в небо, заливаясь смехом, и счастливо жмурится, глядя на палящее солнце. Ощущение свободы, которое он при этом испытывает, так реально, так зримо, чувственно, что передаётся и ей, каждой её клетке. Её накрывает волной свободы и радости, и тоже хочется счастливо хохотать, покрывая его быстрыми, торопливыми поцелуями.

Это имя — Тета — пришло к ней внезапно, впервые ворвалось в её память, и сладко ласкает слух. Оно тёплое, приятное, пахнет детством и беззаботным теплом.

— Кто такой Тета? — когда она попробовала его на слух, то рассмеялась, радостно и свободно.

Оно восхитительно звучит, лучше даже, чем когда просто о нём думаешь. Оно родное.

Яичница готова, Гарри выключает печь, поворачивается к ней и, взяв её лицо в ладони, внимательно смотрит в глаза, проникновенно, заискивающе. Она уже хорошо знает этот взгляд — он заинтересован.

— Что?

— Я словно видела перед собой маленького мальчика, который бегал, счастливый, по красным полям, и заливался смехом. Мать звала его Тетой.

Он вдруг отворачивается — резко, быстро. Если бы такое вообще было возможно, Джуд бы сказала, что он словно боится расплакаться. Оба сердца в груди тут же замирают, она дышит тяжело, словно крадя каждый вздох у собственных лёгких.

— Я, значит, не сумасшедшая, — почти твёрдо, почти уверенно, говорит она, — скажи мне, что ты тоже понимаешь, о чём я говорю, что это не просто воображение моё разгулялось.

Взяв в ладони его гладко выбритое лицо, она пристально смотрит ему в глаза, встревоженные, воспалённые внезапной, резкой болью, не давая шансов отвернуться.

— У нас с тобой, у обоих, по два сердца в груди, и я не встретила ни в одном справочнике, ни на одном сайте, описания такой болезни. Когда я рассказываю тебе о своих определенно реальных фантазиях, ты начинаешь волноваться, и даже не пытайся сказать мне, что это не так, потому что я не поверю. Я знаю, никто не поверит мне, но эти фантазии так же реальны, как и то, что вчера вечером я ходила в магазин, и кормила за углом его голодного грязного кота. Это словно происходило со мной однажды, в прошлом. Я уже испытывала это. Все эти события уже были.

Он хочет отвернуться, наверное, стоит ей только ослабить хватку, убежит. Но нет, она умеет быть цепкой и хищной, если ей действительно что-то нужно.

— Я сейчас вернусь. Погоди.

Она почти убегает, врывается в спальню, где ещё пахнет его потом, открывает верхний ящик стола, который стала с некоторых пор запирать, швырнув ключ на стол, судорожно вцепившись в толстую тетрадь с пейзажем гор на обложке, несётся назад, громко хлопнув дверью.

Его она застаёт уже абсолютно спокойным, сидящим за столом, и накалывающим яичницу на вилку. Он бросает на неё удивлённый небрежный взгляд, по губам пробегает быстрая, почти мимолётная, ухмылка.

— Прочти это — твёрдо выдохнув, она кладёт тетрадь перед ним, в миллиметре от его тарелки, и смотрит на него максимально категорическим взглядом. — Я хочу, чтобы ты прочёл это.

Он насмешливо улыбается, но тетрадь в руки всё же берёт, и шуршит страницами. Джуд подходит к окну, поворачивается, опираясь о подоконник, слушает, как медленно он листает страницы, и его сосредоточенное дыхание.

Он встаёт, подходит к ней, обжигает её кожу жарким вздохом, аккуратно обнимает за талию, привлекая к себе, поворачивая лицом к своему лицу, чтобы она видела его глаза, и целует в висок, нежно и осторожно, так, что она чувствует, как щемит сердце в сладостном ритме.

— Джуд, — шепчет он, и имя её звучит в его устах, словно бархат, — эти истории хороши, хотя им и не хватает литературной хватки, я считаю. Но ты же знаешь, дорогая, что Доктор — выдумка. Никакого Доктора нет. Не позволяй каким-то, даже настолько масштабным фантазиям, сводить тебя с ума. Детство, когда верить в сказки было положено, давно закончилось.

— А если это не сказки, Гарри? — медленно покачав головой, она с отчаянной мольбой глядит на него, прямо в глаза. — Что, если это правда, и он, этот Доктор, существует?

Он улыбается, подносит её запястье к губам, целует.

— Не обманывай себя, Джуд. Как бы не был обман прекрасен. Это всё равно лишь обман.

— Тогда скажи, — она снова ласково гладит его по щекам, — почему ты так встревожился, когда я рассказала тебе о Тете? И ещё раньше, когда сказала о Галлифрее, ты ответил, что это забавное название, но я помню, как ты до крови прикусил губу. Почему, Гарри? Ответь.

— Это совпадение.

— Ты кусаешь губы, когда сильно нервничаешь, либо встревожен. Не думай, будто я не заметила, не поняла этого.

— Тем не менее, тогда, когда ты впервые заговорила об этом Галлифрее, это было лишь совпадение. Можешь и дальше не верить мне, а верить своим придумкам, Джуд.

— А сейчас, с Тетой? Тоже спишешь на совпадение, или что мне почудилось, или что я просто фантазёрка, выдумала то, чего нет?

— А сейчас, — он вырвался от неё резко и, кажется, даже брезгливо как-то, — это просто тоска по матери. Ты помнишь, я рассказывал, что она умерла, когда я был школьником? Я вдруг подумал, могла бы моя мать вот так звать меня, играющим в полях.

Воспалённый взгляд, кажется, говорит о том, что он не лжёт.

Что ж, сегодня Джуд поверит в сказку о том, что они честны друг с другом, хотя бы изредка.

Она вздыхает, отпускает его тёплую ладонь из своих пальцев, но отойти подальше, сесть, оставить его, не решается.

На его губах появляется улыбка, добродушная, будто и не было этого напряженного разговора и риска очередной размолвки. Он целует её в висок снова, а потом чуть ниже, и в веки, по очереди.

— Этот Доктор — ложь. Он лишний. Я хочу, чтобы ты избавилась от него, Джуд. Сожги тетрадь.

— Что? — она вдруг хочет ударить его, изо всех сил хлопнуть ему по щеке, чтобы видеть, как хрустнет такая тонкая его шея. Она чувствует злость, что с каждой секундой, вместо того, чтобы отступать, только нарастает.

— Я хочу, чтобы ты сожгла тетрадь.

— Нет — это словно прозвучало как вердикт, больно разрезав собою воздух напополам. — Нет, я не сделаю этого.

Он делает шаг навстречу, так, что они снова оказываются стоящими вплотную друг к другу. Теперь её черёд брать её лицо в свои ладони, твёрдые и прохладные. Она чувствует, как расцветает под его пальцами её кожа.

— Сделаешь, когда будешь готова, Джуд. Когда я прикажу.

И она вновь чувствует, как выпадает из реальности, становясь рабой его голоса, слугой его приказа. Странное чувство. Оно пугает её. Оно убивает её — медленно, по клетке.