— Сейчас посмотрю, — сказал Рэм, глядя на улицу. Там неторопливо, вразвалку, шли Галда и с ним еще шестеро. — Счастливо, Петь. Увидимся.

Ему хотелось сейчас отделаться от свидетеля, потому что знакомство с взводом вряд ли пройдет гладко.

Кажется, понимал это и Петька.

— Ага. Я пошел. — На прощание шепнул: — Ты это, со «стариками» особо не нарывайся.

Рэм смотрел на свое войско в растерянности. Более-менее по-уставному были одеты лишь Галда и немолодой узкоглазый ефрейтор. Остальные трое черт-те в чем. У двоих шинели коротко обрезаны, один вообще в каком-то кожухе и в штатских брюках. Да и у Галды, который расстегнул свой ватник, внизу оказался спортивный свитер с оленями.

— Тут все, кто остался в наличии после штурма, — сказал помощник. — Кроме Мустафина. Он в конюшне, при оружии. — И добавил, видя, что Рэм пялится на его оленей: — Утепляемся, чем можем.

Рэм поздоровался. «Старики» нестройно ответили. Каждый назвал себя, но с первого раза запомнилась только фамилия ефрейтора — Хамидулин.

— Пойдем за пополнением, — не столько спросил, сколько объявил Галда. — Поглядим, кого нам подогнали.

И пошел первым, очевидно, зная куда. Остальные за ним. Рэму пришлось догонять.

На краю растерзанной деревни или, может, пригорода, в рощице сидели на корточках люди в одинаковых шинелях и ушанках — сразу видно, только что полученных со склада. Оружия у них не было. Рэм издали посчитал. Девятнадцать человек. Увидели приближающуюся группу, стали подниматься.

Еще один, двадцатый, оказывается, стоял в стороне, отдельно. Этот выглядел по-другому: в полушубке, ремнях, с автоматом.

Подошел, откозырял.

— Принимайте, товарищ младший лейтенант. Вот тут подпишите. А это список. Разрешите идти? Мне назад, в штаб.

— Идите, сержант.

«Старики» тем временем рассматривали пополнение, которое выстроилось неровной шеренгой, но близко не подходили.

— Пленные, мать их… — процедил Галда, коротко оглянувшись, да сплюнул. — Навоюем… — и опять выматерился.

Бойцы в шеренге на первый взгляд были похожи, будто братья. Очень худые лица, с одинаково настороженным выражением, и ни одного усатого — а среди «стариков» чисто выбрит был только Хамидулин.

Рэм вспомнил, что рассказывал Филипп Панкратович.

— Из немецких лагерей? Наши?

— Были наши, да все вышли. Знаете что, товарищ командир, я с ними сам. Вы пока так постойте.

— Хорошо, — кивнул Рэм. Он бы не знал, что сейчас надо сказать людям, пережившим такое. Наверно, что-нибудь суровое, про искупление вины кровью. Или, наоборот, человечное. Что самое плохое позади и что теперь впереди только победа.

С какой речью обратится к бывшим пленным Галда?

Галда прошелся вдоль притихшего строя. Негромко спросил:

— Старший есть?

Вперед шагнул длиннющий, будто телеграфный столб, ефрейтор. Лошадиное лицо, седоватые виски, из ворота шинели торчит длинная морщинистая шея с острым кадыком.

— Ефрейтор Шанин.

Вместо передних зубов у долговязого во рту чернела дыра, так что фамилия могла быть и «Санин».

Старший сержант подошел к нему.

— Как тебе лычку-то оставили?

— Не оставили. Поменяли. Сказали: получи вместо большой звезды маленькую лычку, и то скажи спасибо. Я майор. Бывший.

— Майор, твою мать, — скривился Галда. — Встать в строй!

Гаркнул на остальных:

— А ну, в две шеренги! Напра-во! Шагом марш!

— Куда вы их? — спросил Рэм, догнав помощника. — Разве нам не в деревню?

— Вон в тот лесок. Сначала поучу маленько.

Пожалуй, это уже слишком, решил Рэм.

— Отставить! Я уважаю ваш фронтовой опыт, но приказывать буду я. Взвод, слушай мой команду! Стой!

Маленькая колонна остановилась.

Старший сержант тихо сказал:

— Товарищ командир, на пару слов. — Обернулся к своим: — Веди, Хамидулин! Мы сейчас.

Взвод двинулся дальше. «Старики» шли сбоку, будто конвойные.

— Слушай, лейтенант, я эту шушеру знаю. — Серые глаза смотрели на Рэма в упор, не мигая. Выдерживать их взгляд было трудно. — Они порченые все. Их сначала надо обломать. Для того и нужен я, помкомвзвода. А ты потом командуй на здоровье.

— И как ты их собираешься обламывать? — спросил Рэм. Он никак не мог определиться, как ему держаться: начальником или учеником. Ответил тоже на «ты», а правильно это или нет?

— Как собачью стаю. У нас на Таймыре знаешь как? Когда получаешь незнакомую упряжку, сначала определяешь вожака и лупишь палкой. Долго. Чтоб перестал рычать и завыл. Тогда остальные будут как шелковые. И с этими надо так же. Они всё одно пуганые. Должны командиров больше, чем фрицев бояться. Иначе ты их в атаку не подымешь.

— Ты чего, правда будешь их бить?

— Одного забью до смерти, — спокойно ответил Галда. — Потому что человек не собака. Он не простит, в спину пальнет. Мне оно надо? Не бойсь, лейтенант. Никто не стуканет. Напишешь в рапорте, что на мине подорвался. Тут каждый день кто-нибудь подрывается. Я в покойника после гранату кину.

Рэм сначала не поверил. Но по лицу сержанта понял: так и сделает.

— Я этого не допущу!

Галда пренебрежительно чмокнул губами, чуть прищурился.

— Пойди-ка ты лучше погуляй, покури. Очень советую.

И Рэм не выдержал, опустил глаза. У него противно дрожали колени.

— Я третий год воюю, ты меня слушай. Тогда фрицев намолотим и сам живой будешь. — Сержант тронул его за плечо. И голос стал не таким жестким. — Война — не то, чего ты в кино видел и в газетах читал… Раньше, чем через полчаса, не приходи.

Сказал, что хотел, и неторопливо, уверенно пошел вслед за взводом. А Рэм застыл на месте. Но, когда солдаты скрылись за деревьями, дернулся, побежал.

Перед самой опушкой решимость опять его оставила. Он выругал себя, заставил идти дальше.

— Стой! В одну шеренгу становись! А ты, майор-ефрейтор, чего? Тебя не касается? — раздался голос Галды.

Стараясь не шуметь, Рэм двинулся через кусты. Что я крадусь, как воришка? — разозлился на себя, но опять не наступил на ветку, а обошел ее. Снег в лесу лежал грязно-белыми пятнами, меж которых блестела черная гнилая листва.

Впереди был просвет. Поляна. Рэм выглянул из-за дерева, кляня себя за трусость. Но и выйти пока было невозможно. Начнешь командовать — задрожит голос. И руки жутко тряслись. «Сейчас, сейчас», — шептал он, старался глубоко дышать.

Бойцы пополнения стояли к нему лицом, длинной шеренгой. Перед строем, сложив руки за спиной, пружинисто покачивался на широко расставленных ногах Галда. Рэму было видно, как он сжимает и разжимает пальцы в кожаной перчатке. Пятеро остальных «стариков» наблюдали сбоку.

— Значит, так, — громко объявил помкомвзвода. — Слушай сюда, давалки. Потому что вы — давалки. Бабы, когда их насилуют, есть которые лучше сдохнут, а есть которые ноги раздвигают. Вы могли сдохнуть с оружием в руках, а вместо этого лапки кверху, ноги враскоряку. Потому не ждите от честных бойцов к себе ни доверия, ни уважения. Пока не отмоетесь от грязи в бою. Ясно?

Молчание.

— Не слышу! — гаркнул сержант.

Строй недружно ответил:

— Ясно!

Галда повертел шеей туда, сюда.

— Не все ответили. Вот ты, ты, ты, ты, ты, ты и ты, три шага вперед!

Семеро, на кого он указал, в том числе ефрейтор Шанин, вышли.

Сержант приблизился к первому.

— Тебе ясно, что я сказал?

— Так точно, ясно, — мрачно отозвался чернявый, носатый солдат, глядя исподлобья.

— Что тебе ясно? Кто ты?

Когда ответа не последовало, Галда коротко ударил бойца в челюсть. Тот покачнулся, еле устоял.

— Кто ты, я спрашиваю?!

Держась за челюсть, тот глухо пробормотал:

— Давалка…

— Кто? Не слышу! — замахнулся Галда.

Вдруг кто-то громко сказал:

— А ну хорош!

Рэм, закоченев, смотрел на сержанта и чернявого, поэтому не сразу понял, что говорит Шанин.

Ефрейтор стоял вольно, глядел на Галду.

— Раз у нас сейчас разговор не по уставу, а попросту, иди-ка ты, старший сержант, … — И ясно, коротко сказал, куда именно.