Итак, в трезориуме появился первый сотрудник, кастелянша.

Я объяснил ей задачу — найти кухарку и няню-фельдшерицу. Сразу стало ясно, что в выборе помощницы я не ошибся. Пани Марго уверенно сказала: идемте на улицу Павя.

Оказывается, там нечто вроде биржи труда. Те, кому нечего продать или выменять, пытаются найти работу или хотя бы приработок.

Мне не понадобилось вмешиваться. Пани Марго наделена психологическим даром не в меньшей степени, чем я, а по части общения даст мне сто очков вперед. Я не мог понять, по какому принципу к одним женщинам она подходит, а к другим — нет. Спросил. «Для няни нужно три вещи. Чтоб была заботливая — это всегда видно по лицу. Чтоб не белоручка — видно по пальцам. И чтоб одинокая — это видно по глазам, — ответила мне чудесная пани Марго. — С фельдшерицей немного сложнее. Тут нужно найти или врачиху, которая не боится черной работы, или…» «Можете не продолжать, — сказал я. — Я вижу, вы знаете, что делаете. Вот вам второй ключ от дома, вот деньги на первые расходы. Встретимся вечером». И, успокоенный, ушел.

У меня было дело поважнее: найти педагогов. Заходя вперед, скажу, что пани Марго за день подобрала обеих сотрудниц. Пани Фира до войны работала поварихой в многодетной ортодоксальной семье. Значит, умеет готовить простые и здоровые кушанья. Прекрасно. Пани Берта — медсестра из Лодзи, старая дева, которая не вышла замуж, потому что должна была воспитывать шестерых младших братьев и сестер. Обе, кажется, очень хороши, но писать о них скучно. Если окажутся негодны — уволю, найдем других. При здешней безработице это не проблема.

Иное дело — педагоги. О Брикмане напишу завтра. Очень устал. Слипаются глаза.

27 октября

Мейер Брикман, конечно же, первый, о ком я вспомнил, когда идея трезориума вдруг обрела реальные черты. Я знаю его — сколько же? — семь лет, со времен моей работы в «Школе гениев». Был такой широко обсуждавшийся педагогический проект. Частный филантроп, миллионер Блязняк, разбогатевший во время войны на импорте аргентинских мясных консервов, основал пансион для особо одаренных детей. Педагогический состав подбирался очень придирчиво, по результатам собеседований и экзаменов. Девиз школы был «Великие учителя для великих детей». Чушь, конечно. Дети все великие, если правильно к ним относиться. Тем не менее я поступился своим кредо, пошел туда работать школьным психологом — эта должность тогда была в новинку. Во-первых, надеялся хотя бы отчасти внедрить мой метод, а во-вторых, сыграло роль хорошее жалованье. Я устал от вечного безденежья.

Однажды директор школы говорит: «Дорогой барон (пансион претендовал на аристократизм, и подозреваю, что меня взяли не в последнюю очередь из-за моего дурацкого титула), в Городе есть феноменально хороший преподаватель математики, некто Брикман. Частный репетитор, на которого пишутся в очередь и платят за уроки большие деньги. Этот еврей любого тупицу за месяц готовит к сдаче выпускного экзамена на отлично. Сбоев у него не бывает. Мы предложили ему прекрасные условия — ни в какую. Упрямый. Вы же психолог, попробуйте с ним поговорить».

Я поговорил. Брикман — кстати, совершенно не похожий на семита, такой сухощавый блондин со светло-голубыми глазами — вежливо выслушал меня не перебивая (он вообще человек немногословный). Потом коротко, но столь же учтиво отказал, пояснив: «Мой жизненный принцип — свобода. Я работаю только на себя. Когда хочу. И зарабатываю ровно столько, сколько мне нужно».

По правде сказать, я его не очень и уговаривал, но мне было любопытно, каким образом он достигает таких поразительных результатов. Ведь есть же подростки, совершенно не способные воспринимать абстрактные знания вроде математических, — почти вся доминанта «Т» и значительная часть доминанты «С».

— Очень просто, — ответил мне Брикман. — Можно заинтересовать кого угодно и чем угодно. Главное — уяснить, как открывается дверь. Каждый ученик — замочная скважина. Чтобы в ней повернулся ключ, у него должна быть правильная бородка. В трудных случаях нужен не ключ — отмычка, неважно. Первые два-три занятия я трачу не на математику, а на знакомство. Присматриваюсь. Когда же «слепок скважины» готов, дальше всё легко.

Мой человек, сразу подумал я тогда. И заговорил про свою теорию. Беседа получилась долгой. За ней были другие. В последующие годы мы даже совместно опубликовали несколько статей.

Брикман идеально подошел бы для трезориума, но я не видел его с начала войны, потому что было не до педагогики. Где он сейчас, я не знал. Брикман слишком умен, чтобы глупо погибнуть или угодить в Гетто. Но не эмигрировал ли он?

Очень волнуясь, я оставил пани Марго на бирже труда и поехал на Маршалковскую, где мой единомышленник жил в мирное время.

Это была моя первая вылазка в Город с еврейской повязкой на рукаве. (Кажется, я уже писал, что постоянный пропуск обошелся мне всего в 500 злотых.)

Впечатления настолько любопытны с антропологической точки зрения, что я позволю себе отвлечься от темы.

Ехал я в трамвае, где евреям запрещено садиться и можно находиться только на задней площадке. По реакции, которую вызывала (или не вызывала) у окружающих моя шестиконечная стигмата, люди делились на четыре категории.

Первая, самая большая — наверное, половина пассажиров — не обращали на меня внимания. Скользнут взглядом по повязке, и никакого чувства в глазах. Заклейменный еврей, привычная картина, к их жизни это отношения не имеет.

Некоторые намеренно отворачивались, будто меня в трамвае нет. Им было неудобно, даже стыдно, но сделать они ничего не могли и потому меня как бы не видели, чтобы не расстраиваться.

Один пассажир — только один — улыбнулся мне и кивнул, хотя мы незнакомы. «Позитив-эмиттер», сразу определил я. Такие находятся всегда, даже в нынешние мерзкие времена.

Но интереснее всего четвертая категория. Сначала кондуктор грозно потребовал у меня разрешение на пользование общественным транспортом (без этого евреям ездить на трамвае нельзя). Я предъявил. Тогда он говорит: «В салон не соваться. Высажу». Маленький человек, а все-таки начальник.

Потом на остановке вошли двое пролетариев, оглядели меня с брезгливой миной, и один сказал мне — громко, чтобы все слышали: «Отойди, жидок. От тебя чесноком воняет». При этом чеснок я с детства не люблю и никогда его не ем.

Этот маленький инцидент заставил меня задуматься о том, что обычно меня мало занимает: о структуре человеческого общества.

Теоретически возможны два типа социальной организации — вертикальная и горизонтальная. Исторически опробована только первая, тянущаяся еще от первобытной животной стаи с ее доминантными, второсортными и третьесортными самцами. При подобной системе люди иерархически расставляются сверху донизу по своей «значимости», то есть общество признаёт, что один человек важнее другого. Моя же педагогическая революция, свершившись, неминуемо создаст совершенно иное государство, где все одинаково ценны и находятся на одном «этаже». Такое устройство является горизонтальным еще и потому, что каждому человеку видны и горизонт, и небо наверху, и земля под ногами — а не только задница того, кто гадит тебе на голову, и не голова того, на кого гадишь ты.

В общем, путешествие с повязкой было полезным.

Выйдя на Маршалковской, я с минуту постоял перед подъездом, собираясь с духом. Скорее всего никто не откроет, готовил я себя к разочарованию.

Но когда позвонил, открыла пани Брикман, очаровательная польская немочка с золотистыми кудряшками и ясными глазами. Зовут ее Грета. Она очень нежная и очень красивая — до такой степени, что ей незачем было развивать свой ум. С Мейером они всегда жили душа в душу. Если бы меня интересовало что-то кроме моей теории и я решил бы жениться — выбрал бы себе такую же спутницу. Я ведь тоже доминанта «Г», как и Брикман. Мы во многом похожи.

Повязку я снял на лестнице, чтобы избежать ненужных вопросов. Приложился к пухлой ручке пани, спросил, дома ли супруг. Мое сердце замерло, а после сжалось, потому что Грета ответила: мы с Мейером расстались, когда вышел указ о разводе арийцев с евреями.