Один раз он уже видел Нас, и дал нам обещание, да-да-да. Мы вернемся. И Мы возьмем его, навсегда, навсегда.

И он, Лайе Даэтран, не способен помочь единственному существу, что было ему дороже жизни. Несмотря на весь свой Дар, все, что мог сделать Лайе — сторожить сон своего брата. О, как он боялся того, что может произойти. Будь такая возможность — Лайе выменял бы свою жизнь на жизнь Долы, лишь бы тот обрел покой.

Он будет нашим. Он станет проводником Наших Голосов. И тебя не будет рядом, чтобы его спасти.

Слова Тысячеглазого, подобно яду, въелись в сознание иллирийца, отравляли его мысли и разум. И Лилайе Даэтран мечтал однажды стать Совершенным, коими когда-то был его народ. Мечтал, чтобы спасти Долу навсегда. И медленно, но уверенно, маленькими шагами, но он шёл к мечте, не думая ни о возможных последствиях, ни о том, что будет после.

С невесёлой усмешкой он подумал о том, что их мать бы не одобрила подобной одержимости. Но она о ней не знала.

Не должна была знать.

Самое смешное и горькое во всем этом было то, что Дола и не ведал вовсе, что его надо спасать.

Знал бы — не позволил бы.

====== Глава 3: Ресургем. Город мертвых ======

Покинув Вороний Грай на рассвете, к полудню наёмники добрались до пещеры, о которой им говорил хозяин корчмы. Как поняла Сольвейг, когда-то здесь были орихальковые шахты, и, когда они истощились, их не стали засыпать по неизвестным причинам. И сейчас эти шахты были единственным способом беженцев покинуть закрытый на въезд и выезд Ресургем.

Как ни странно, путь до города оказался спокойным. Карта, которую дала братьям Сольвейг, не врала, и наёмники очень быстро добрались до заброшенной штольни, в которой был выход в канализации Ресургема. Лошадей пришлось оставить в Вороньем Грае, чему корчмарь несказанно обрадовался.

Всю дорогу Лайе и ведьма ненавязчиво пытались оттереть друг друга плечами подальше, и занять место рядом с Долой. Несмотря на то, что они почти не разговаривали, их молчаливое соперничество сложно было не заметить, а напряжение к концу пути стало таким сильным, что ощущалось почти физически. Объект их соперничества на них то и дело косился, но предпочитал не встревать в разборки носителей Дара, решив, что вмешательство выйдет ему боком. Карту пещер Дола забрал, и вёл спутников за собой, ориентируясь больше на своё чутьё Гончего, чем на смазанный рисунок на бумажке. Он видел следы множества ног на полу, видел отпечатки рук, оставленных людьми. Для него это были размытые пятна, окрашенные в багровый, болезненный цвет, и Дола, то и дело, с неприязнью морщился, ему все казалось, что он чует запах болезни, что она въелась в камень вокруг. Идя вглубь земли через одну штольню за другой, Дола мог восстановить весь путь беженцев — сколько их было в самом начале, и сколько осталось в конце пути. Ведь, как он понял, многие уже были заражены чумой и умирали здесь, в холодных тоннелях. Своим чутьем Дола видел одиночные следы, которые вели в боковые ответвления тоннелей — скорее всего там оставляли умирающих или уже мертвых чумных. Шахты давно отсырели, где-то вдалеке журчал подземный ручей, но Дола не обольщался, он знал, что воды здесь отравлены трупным ядом, и потому мысленно мечтал как можно скорее добраться до Ресургема. Чтобы хоть иногда отвлечься, он поглядывал на своих спутников, и видел не их — а яркие сгустки энергии. Сольвейг была похожа на огонь и золото, текучая и изменчивая, живая и манящая. А на Лайе было больно смотреть этим особенным зрением Гончих — он был светом, ослепительным, таким, что казалось, любая тьма, любое зло отступит перед ним из страха быть сожженным холодным пламенем.

И, глядя на них, Дола успокаивался, возвращался к багровым отпечаткам, пропитанным недугом, и вёл спутников по верному пути.

Ближе к городу наёмники обмотали лица повязками из ткани, надеясь, что, как только они окажутся в городе, то смогут раздобыть маски чумных докторов. Чем ближе они были к Ресургему, тем отчётливее нарастала тревога Долы, и спроси его кто — он не смог бы объяснить причину. И эта тревога заставляла его искать выход из шахт, как крыса ищет выход из лабиринта. Иногда ему казалось, что вовсе не чутьё ведёт его, а некая незримая сила указывает дорогу, и сила эта была нездешней, и оттого тревожила его. За все время пути наёмники сделали лишь два привала, чтобы перекусить и хоть немного отдохнуть. Дола, казалось, забыл про существование Лайе и Сольвейг, забыл про отдых и сон, и совсем не внимал стенаниям изрядно уставшей ведьмы.

И после долгих часов бесконечного движения через сырые тоннели, наёмники почувствовали, что воздух становится сухим, а коридор, по которому они шли, начинает подниматься вверх. И, в конце концов, они вышли в тупик. Покрутив головой, Дола уставился на потолок, подсветив его факелом. Там, у самой стены, виднелся деревянный люк погреба, и из-под него свисал кусок, свернутой в аккуратный рулон, верёвочной лестницы. Дола обернулся к Лайе.

—Подсади.

—Я тебе кто, лошадь? — сварливо проворчал близнец, но, все же, позволил Доле взгромоздиться себе на плечи. Найдя опору на стене, Дола стал осторожно забираться наверх.

Сзади шумно сопела Сольвейг, пытаясь отдышаться. Ее ноги гудели от непривычно продолжительной ходьбы, а дыхание никак не желало возвращаться в норму. В этот момент Сольвейг ненавидела Долу всей душой. Она недовольно наблюдала за тем, как после непродолжительной возни желтоглазый нелюдь сумел дотянуться до лестницы обеими руками, и, оттолкнувшись от стены, повис на ней всем весом. Разумеется, долго ждать не пришлось: лестница с треском размоталась в полную длину, а сам Дола грациозно приземлился на ноги, и с трудом, но удержал равновесие. Взглянув на своих спутников, он широко улыбнулся и подмигнул им.

—Я первый, готовьтесь собирать мои косточки! — весело сообщил он и полез по лестнице.

Сольвейг увидела, как он, чертыхнувшись, открывает люк с третьего удара рукой и осторожно просовывает в образовавшуюся щель любопытную голову. Через какое-то время Дола полностью откинул люк в сторону и исчез в чёрном проёме. Спеша последовать за ним, Сольвейг и Лайе столкнулись у самой лестницы. Криво усмехнувшись, нелюдь отступил на шаг и издевательски поклонился, пропуская вперёд фыркнувшую ведьму. Когда Сольвейг оказалась почти на самом верху, Дола протянул ей руку и помог выкарабкаться в подвал. Точно так же он вытащил и Лайе, а затем аккуратно подтянул лестницу, убрал ее, и тихо вернул люк на место.

Сольвейг поправила растрепавшиеся волосы и деловито огляделась по сторонам. Как и ожидалось, наёмники вылезли в чьём-то подвале. И подвал этот был до жути странным: вдоль обшарпанных стен стояли стеллажи, на одних из них покоились запылённые книги, а на других стояли прозрачные, массивные банки, заполненные странной, мутной жидкостью. Приглядевшись, Сольвейг скривила губы: содержимое банок состояло из различных органов, а в паре из них виднелись тела младенцев, и все они были увечные, страшные, мертвые.

В воздухе пахло спиртом, травами и чем-то ещё — Сольвейг не могла понять, чем. Покосившись на братьев, которые вполголоса о чем-то переговаривались и она прошлась вдоль стеллажей, разглядывая книги. Пару тяжёлых талмудов она вытащила и быстро пролистав, вернула на место. Исходя из их содержимого и общего вида подвала, ведьма заключила, что они пробрались прямо в дом лекаря, а значит, где-то в доме должны были быть маски. Откуда-то сверху доносились кашель, хрипы и протяжные стоны. Поёжившись, Сольвейг обратила внимание на широкую дверь рядом с лестницей, ведущей наверх. Она подошла к ней и, взявшись обеими руками за массивную ручку, потянула ее на себя. Дверь оказалась тяжёлой, и с трудом, но поддалась. Из появившейся щели на Сольвейг дыхнуло холодом, а в нос ударил резкий запах скипидара, от которого заслезились глаза, и к нему примешивался сладковатый, тошнотворный душок. Закашлявшись, ведьма навалилась на дверь и захлопнула ее обратно.

—Что там? — окликнул ее Дола.