Он почти Совершенный, твой братец, да-да-да, его Дар несоизмеримо велик, и не нужен ему калека без Дара, нет-нет-нет!

«...Забери мой разум, Тысячеглазый. Вот тебе мое тело, вот мои руки. Смотри на мир моими глазами».

Восхитительно, да-да-да, но чего-то не хватает, мальчик без Имени. Чего-то не хватает, и ты ведь знаешь? Скажи сам, будет честно-честно, будет правильно. Плата за жизнь всегда-всегда велика, всегда берётся сполна, да-да, именно так!

И Дола понимает, что нет у него больше выбора. Сбылось все то, что пророчила ему гадалка из Стоунблейда. Оказались правдой и слова принцессы Мадригаль в Ресургеме. Тени был вокруг него — как предсказывал Руа в Дуэн Волдрине. Все, от чего он бежал, все, чего так боялся, все это настигло его. Ему кажется, что он сломлен, и все, что ему остаётся — найти в себе силы взглянуть Ему в лицо.

«Знаю, чего ты хочешь. Я стану проводником Твоих голосов, — шепчет он. — Только верни мне мою жизнь!»

Пусть будет так, да-да-да! — и в тысяче Его Голосов звучит торжество.

Пустота меняется, и он распят в ней, нагой душой и телом, и более не чувствует себя. Сейчас он пламя, данное Познавателем своим братьям и сестрам, неистовое, негасимое, и он не сгорает, не сгорит никогда. И в пустоте появляются три черных силуэта. Они огромны, они склоняются над ним. Их глаза горят мертвым светом, он видит их лица, и узнает их. Так часто видел он их на фресках и картинах иллирийского дворца... Так часто он слышал истории о них.

Глеанн, один из семи генералов Совершенных. Мадригаль, принцесса Дома Йонах. Кровавый Император Лильхарран Ассэне. Они были давно мертвы, их тела стали частью Вечной Земли, а души навсегда поглощены Хаосом. И они глядят на него, тянутся к нему, к пламени, что горит в его беспокойном сердце.

«Я так ждала тебя, так желала тебя. Ты ведь помнишь, я тоже не хотела умирать, не хотела совсем, — звучит знакомый голос принцессы Мадригаль. — И ты пришёл ко мне, пришёл к Нам!»

И Дола понимает: это точка невозврата. Он беззащитен и бессилен. И его ждут.

Сухие, истрескавшиеся губы одной из фигур раздвигаются в безжизненной улыбке, и с зубов сыплется крошка, подобная каменной.

«Я — первый, я был вечным и Совершенным, я нес в себе войну и боль, я был Его мечом», — молвит мертвое лицо — тень, когда-то бывшая Глеанном.

«Я стала второй, — звонким, почти живым голосом продолжает Мадригаль, и даже в смерти ее лицо прекрасно. — Я была ядом, мором и чумой, я несла болезнь и голод, и забирала сотни душ...»

«Я — третий. Я жаждал найти Золотую Землю, вновь быть Совершенным. Я любил Его, я лил реки крови нечистых ради Него», — сухим, скрипучим голосом произносит император Лильхарран.

Три пары глаз горят мертвым светом, три гигантских фигуры склонены над Долой. Три их голоса сливаются в хор, и к ним постепенно присоединяются голоса других мертвых, пока глухой, нарастающий рокот не взрывается ревом тысячи Его голосов.

Мы были Глеанном, генералом Совершенных, были Мы и Мадригалью, принцессой иллирийского народа, Мы были в Лильхарране, утопившем Вечную Землю в крови! Мы были задолго до Совершенных, Мы будем всегда.

Три фигуры глядят на Долу, и тысячи глаз вокруг безумно вращаются, и ждут его слов. И Дола, обретя вновь голос, отвечает:

«Я — четвертый».

Будешь нести Наши голоса, да-да-да, будешь слышать Нас, будешь помнить Нас, всегда-всегда-всегда, будешь Нашим безумием, будешь нести его в своем разуме, в своем сердце, в своем теле — навсегда, навсегда…

Сонм Его голосов смеется, смех этот рвет Долу на части, и к нему возвращается боль. Но он знает — если он чувствует боль — он все еще живой.

Живи, да-да-да! Выживай, люби Нас всех, помни о жизни! Гори, гори ярким, негасимым пламенем, сжигай все на своем пути! Ты — проводник Наших голосов. Отныне и впредь, теперь и навсегда ты — Наш... — мощь голосов оглушает своей неистовостью, и это бешеное безумие передается Доле, как если бы в него заново вдохнули жизнь, и кровь снова бежит по жилам, и сердце бьется в диком ритме.

Доле страшно, он не понимает, что значат эти слова, он ещё не до конца осознает, что он отдал в обмен на жизнь. Но он хочет жить, хочет безумно, бешено. Разве это так плохо — быть жадным до жизни? Разве справедливо ему умереть молодым? И разве должен погибнуть Лайе, не виновный в деяниях своего брата?

Лайе не должен умереть, — эта мысль ослепляет, отрезвляет, становится похожа на яркую, тонкую, но крепкую нить. И он хватается за неё.

«Скажи, брат мой, сколько миров и дорог мы с тобой прошли?»

«Больше, чем мы можем вспомнить».

Ещё не все пути пройдены, ещё не все слова сказаны.

Будет ли когда-нибудь прощение?

Он согласен на все — и его жажда жизни становится незримым росчерком в этой страшной сделке.

Дола делает глубокий вдох, и...

...открывает глаза цвета расплавленного золота. И сквозь них на мир глядит сонм тысячи Его голосов.

Будущий император Вечной Земли в одиночестве сидел в своих покоях, и вертел в руках тиару, что испокон веков принадлежала его Дому. Когда-то ее сделали для Даэтрана Познавателя, первого императора иллирийского народа. Затем ее носили его наследники. Совсем недавно, она украшала голову императрицы Лиланг, а завтра будет венчать голову ее сына.

Лилайе Даэтран, император Вечной Земли.

Это не укладывалось у Лайе в голове. Всего несколько недель назад, у него было все: приключения, свобода, мать, возлюбленный брат. И в одночасье не стало ничего. Ныне Лайе остался один на один, со своим Даром, и бременем будущей власти. До сих пор у него не было времени думать об этом — столько дел свалилось на наследного принца, что у него не хватало сил на переживания. И они в конце-концов исчезли, оставив лишь тупую, ноющую боль внутри.

Две недели прошло с тех пор, как летучий корабль «Иокаста» покинул порт в Певчей долине и отбыл в Джагаршедд. Наследный принц раздраженно отшвырнул тиару в сторону. По подсчетам Лайе «Иокаста» уже пару дней как должна была прибыть в Шергияр, крайним сроком он считал сегодняшний день. Неизвестность была ещё хуже боли утраты, но Лайе знал, что Дола жив, ибо он сам все еще жил. И это служило маленьким утешением.

Неожиданно пол ушёл из-под ног наследного принца, закружилась голова. Сквозь дикий звон в ушах Лайе вдруг отчетливо услышал сначала отчаянный, полный боли крик брата, а затем на него накатила волна удушья. Иллириец почувствовал на языке металлический привкус, схватился руками за горло — ему не хватало воздуха, ему чудилось, что его рот наполнился кровью. Правый бок неожиданно прострелило резкой болью, а по спине как будто, кто-то прочертил рану острыми когтями. Лайе с грохотом свалился с кресла на пол, пытаясь сделать хотя бы маленький вдох. Перед глазами уже мельтешили разноцветные пятна и чёрные точки, когда приступ прекратился так же внезапно, как и начался. Лайе судорожно хватал ртом воздух, всхлипывая и давясь им. Он не понимал, что с ним произошло, и на несколько мгновений прикрыл глаза, пытаясь нащупать связь с близнецом. И вместо этого он увидел абсолютное ничто. Почудилось будущему императору, будто он узрел страшную пустоту, и три огромные фигуры в ней. Их глаза светились неживым огнём, да и сами они были мертвы много десятков, сотен лет. И среди них был четвёртый, все ещё живой, но уже совсем иной. И Лайе услышал рокот сонма Его голосов, эхо Его безумного смеха, а затем все исчезло, словно перед его носом захлопнули незримую дверь. Чувство того, что произошло нечто непоправимое, раскалённым прутом вошло в сознание Лайе. Он открыл глаза, пытаясь осознать.

Не мог. Не понимал. Не верил. Не хотел.

И все же это ещё был не конец.

Сила, огромная сила вернулась к нему, точно бумеранг. Словно та часть Дара, которую он все эти годы растрачивал ради того, чтобы его брат спокойно жил, не шагал по тонкой грани между безумием и ясным рассудком, не боялся и не слышал страшные голоса Тысячеглазого — все это вернулось к нему, наполнив каждую частичку тела чувством мощной, подобной бескрайнему океану, силой. Ее было слишком много — гораздо больше, чем могло вместить хрупкое иллирийское тело. Лайе захлебывался этой силой, как совсем недавно задыхался в приступе удушья. Его охватила паника. Он метался по комнате, ища выход, пока не увидел своё отражение в зеркале. Лайе в ярости ударил кулаком в стекло. Осколки так и разлетелись во все стороны и со звоном рассыпались по полу. Но Лайе чудилось, что он слышит множество чужих мыслей, будто они вторгались в его разум, сметая все преграды.