– Пойдём домой, – говорит Северус. – Скоро начнётся дождь.

И обнимает меня за плечи.

А дома – горячий, почти раскалённый чай, потому что дождь всё-таки случился, и мы умудрились промокнуть до нитки. «Это Лондон, чего ты хочешь», – говорит Северус, словно оправдывая капризный город, который не мог подождать лишние двадцать минут, пока мы преодолеем три улицы и четыре дома.

И я киваю счастливо, мы пьём чай, обжигаемся, заливаем пол водой, и я никак не могу избавиться от ощущения, что теперь всё будет по-другому.

– Надо бы одежду снять, – бездумно говорю бровям Северуса, и они удивлённо ползут вверх. Кажется, я его перебил, но мне так хорошо и спокойно, что невозможно вслушиваться в слова, достаточно просто голоса. – Она вся мокрая.

И тут же зажмуриваюсь, испугавшись собственных мыслей, потому что они разрушают долгожданное хрупкое равновесие, нагревают воздух между нашими телами, разделёнными кухонным столом и мокрой одеждой… А, нет, теперь только одеждой.

Боже, боже, боже.

– Ну и чего ты боишься? – жарко шепчет мне в самое ухо, посылая по венам волны чувственного безумия. – Теперь уже поздно бояться. Или передумал?

Какой нелепый вопрос. Ничего глупее в жизни не слышал.

Северус хмыкает в ответ на мой возмущённый взгляд, придвигается ближе… и медленно обводит языком ушную раковину.

Сладко-сладко. Невыносимо горячо.

А дальше всё сливается в одно большое сумасшествие, в яркую вспышку света, осветившую одинокую лондонскую квартиру. Мы становимся единым целым: руки, губы, тела, узкая скрипучая кровать, на которой двоим, оказывается, совсем не тесно. Я выцеловываю каждый дюйм его кожи, каждую родинку и торчащий позвонок, чувствую его жар, выпиваю его до капли. Я вдыхаю его запах, кусаю его губы, я позволяю ему всё на свете. Он входит в меня медленно и осторожно, он гладит меня по щеке и зарывается лицом в мою шею. Он оставляет на моём теле свои метки, он ускоряет темп, и я плавлюсь, плавлюсь в его руках, как плавится глина в пальцах художника. А потом приходит взрыв, и это так сильно, так сладко, что я закрываю глаза и вижу, как под веками вспыхивают звёзды.

Потом мы долго лежим, касаясь друг друга, я чувствую щекой мерное дыхание Северуса и уже почти проваливаюсь в сон, как вдруг слышу его спокойный, негромкий голос:

– У нас с ним ничего не было – совсем ничего. Мы вместе учились, дружили ещё со школы. Ремус был обречён с самого рождения. И знал это. Врождённый СПИД, наследство его чокнутого папаши. Такие не живут долго. Он ушёл в двадцать пять.

Я замираю, боясь вдохнуть, но чувствую успокаивающую руку на затылке и позволяю себе расслабиться.

– Ты, Поттер, помнится, спрашивал, отчего я так люблю Бетховена. Это очень просто. Ремус любил его до сумасшествия, до умопомрачения. Он вообще обожал музыку, но Бетховена мог слушать часами. Его в школе даже прозвали Лунатиком – за то, что он потрясающе исполнял «Лунную сонату».

Пауза. Я вслушиваюсь в биение сердца Северуса, отсчитываю удары, но оно остаётся спокойным, ровным.

– Так что моя страсть к Бетховену – это целиком и полностью влияние Ремуса, дань его памяти, если хочешь. Ну, и мамина шкатулка, пожалуй. – Он усмехается.

– Ты любил его? – спрашиваю хрипло. – Больше, чем друга?

– Ты мыслишь не теми категориями. – Он гладит меня по волосам. – Ремус был единственным человеком, которому я мог доверять. Он остался рядом со мной, когда вся школа от меня отвернулась. Я не был нужен никому, даже собственной матери: меня просто не понимали. А этот совершенно чужой человек – понял. Принял. Конечно, я любил его. Впрочем, мои помыслы, – Северус целует меня в макушку, – были довольно далеки от секса.

– Хорошо… – Я чувствую, как вместе с нахлынувшим облегчением на меня накатывает дикое желание спать, – спасибо за доверие… Северус.

– Спи. – Тёплые губы касаются прикрытых век, – это был очень длинный день.

– Подожди. – Я хочу спросить ещё кое-что, пока он снова не нацепил на себя маску холодного и скрытного Северуса Снейпа. – Помнишь, мы говорили про мечты? Ты так и не рассказал о своей.

– Ах это. – Кажется, он улыбается. – Да так, глупости. Из серии несбыточных фантазий.

– М-м?..

– Когда я был совсем мальчиком, мать однажды сводила меня в Ковент-Гарден. Восхитительное место… Она захотела сделать мне подарок на день рождения. После того случая я решил, что непременно должен когда-нибудь там играть.

– Какая хорошая мечта… – Я чувствую радость оттого, что он мне ответил. Почему-то это кажется ужасно важным.

И уже на границе сна и яви, когда я почти проваливаюсь в сладкую тёплую истому, мне чудится тихий, едва слышный шёпот:

– Уйдёшь утром… Как и все, кто был до тебя.

Я улыбаюсь, потому что точно знаю: ни за что не уйду. В самом деле, ну куда я от него денусь?

***

Утро приходит вместе с солнцем, нахально устроившим свой луч прямо на нашей подушке. Я открываю глаза, чувствуя тяжесть спящего Северуса, собственнически придавившего меня ногой. И в первую секунду не понимаю, что это – реальность или мечта.

Кажется, Снейп говорил, что они имеют мало общего. Что ж… Пожалуй, этому мизантропу придётся пересмотреть некоторые свои теории.

Утром так хочется верить в хорошее.

Кто знает?.. Быть может, через пару лет я всё-таки поступлю в медицинский, а Северуса возьмут играть в Ковент-Гарден. А может, мы вообще бросим здесь всё и укатим куда-нибудь в Южную Америку. Или в Африку – охотиться на львов. Почему бы и нет, собственно?

Северус Снейп спит рядом, смешно подмяв под себя подушку. А в груди пульсирует маленькое солнце, растёт, рассыпается искрами под ресницами. И мне кажется, что на этот раз оно растопит даже нашу бессменную пустоту – вот правда, у неё не останется ни единого шанса.

Я целую Северуса в губы и чувствую, как она медленно покидает нас обоих.

Fin.