– Какие есть варианты?

– Боюсь, лучший для вас вариант – содействовать нам.

Я согласно кивнул, а когда в кабинете появились мои верные юристы во главе с гордым соколом Витей, то решил прогуляться. До офиса «Константы». Слишком долго Уваров носил голову на плечах, пришла пора снять ее и прибить на стену в своем кабинете. Уваровы ведь меня при любой возможности величают живодером, почему бы и не соответствовать. В свои двадцать шесть я нажил столько оскорбительных кличек, что скоро и правда срастусь с ними.

Впрочем, званием «Егерь» я гордился.

Ненавидел же я морального урода Константина Уварова. И это не коммерческая ненависть, а личная, причем взаимная.

Две семьи, Уваровы и Езерские. Два «старожила» российского бизнеса. У нас был один корень, один создатель, еще при царской России. Когда компания расслоилась надвое, то появились «Константа» и «Дол». Две противоположности: одна – за натуральные кожу и меха, «жестокий» продукт, другая – за гуманность. Терки между компаниями длились уже столетие, и никто не уступал. И каждый считал, что компания должна быть единой, с единым курсом и единственно верной продукцией.

Уваровы считали, что Езерские их когда-то обворовали и на этом построили бизнес. Мы думали об Уваровых точно так же.

А суть в том, что компанию создала семейная пара, Константин Уваров и Екатерина Езерская. Но они, так и не обзаведясь общими детьми, поссорились, разъехались и поделили наследие. Екатерина основала «Дол», а Константин – «Константу». Взаимная неприязнь и конкуренция быстро переросли в ненависть, и с тех пор две компании стремились уничтожить друг друга, захватить и подчинить.

Оба предприятия были закрытыми акционерными обществами и управлялись Советом директоров, между членами которого и были поделены 100% акций. Перекупить долю нашей компании было невозможно: в Совет входили только члены семьи.

Конфликт с Уваровыми утих лет тридцать назад, и все бы утрамбовалось: рынка всем достаточно, тем более мирового. Но Сатана хотел по молодости объединить компании, женившись на моей матери, Екатерине Езерской. Та отказалась, и конфликт вошел в новую стадию бреда.

Я не помнил жизни без ненависти к Уваровым. Мой дед говорил об этом, и мать, и отец, и отчим. Последний так вообще считал Константина исчадием ада. Так оно и было, потому что Уваров не раз оскорблял мою мать прилюдно, а теперь явно вознамерился стереть «Дол» в порошок. Ну, это большой вопрос – кто кого.

Мать приносила меня в «Дол» в колыбельке, и я с детства знал, для чего создан: сохранить и приумножить семейный бизнес. Я занял кресло президента в двадцать три года, сразу после выпуска из французского университета. Тогда у матери начались проблемы со здоровьем. Отчим к бизнесу не имел пристрастия, потому его кандидатура даже не рассматривалась. Другие кандидаты сами отказались, узнав, что компания вошла в полосу кризиса. По сути, последние три года я один был в ответе за процветание семейного предприятия. Компания давно стала для меня «крестом», который я тащил, но бросать его не собирался.

Я затормозил у проходной «Константы», не в первый раз выслушал, что Егеря, естественно, запрещено впускать в святая святых – и решил, что меня оттуда уберут только эвакуатором. Поэтому я вырулил поперек двух въездных полос и попросил передать владельцу свой пламенный привет.

Зазвонил телефон: Соня, любовница. Я «сбросил», не желая с ней сейчас разговаривать.

Я прождал на дороге двадцать минут, не больше, но позади образовался настоящий парад. Можно было делать ставки, как скоро кто-нибудь вызовет полицию.

Но раньше полиции прибыла Фрэнки.

Господи, как же она меня бесила! При виде этой Сирены, которая завораживала мужчину только для того, чтобы сожрать, я испытывал кристально-чистую ненависть. Она отравляла кровь и жгла в груди, потому что я не знал, чего хотел сильнее: придушить лицемерную тварь или сдать в полицию. Без понятия, почему я тянул столько времени, позволяя Уваровой измываться над «Долом». Ведьма еще в выпускном классе была невыносимой, а сейчас, будучи студенткой, и вовсе превратилась в первоклассную стерву.

Сколько нервов она мне помотала за прошлые два года, с тех пор как возглавила фонд в «Константе», сколько пикетов организовала, срывая у нас продажи. Фрэнки была невинной овечкой, которая притворялась добренькой ради выгоды. Впрочем, я сам тоже был далек от идеального героя, так что винить Уварову в жадности не собирался. Я вообще ни в чем ее не винил. Нет. Я эту конкретную девушку просто на дух не переносил, и у нас это было взаимно.

Она шла, покачивая стройными бедрами, демонстрируя свою власть. Остановилась и постучала в мое окно, как будто я – назойливая муха, которую пора согнать.

– Фрэнки, солнце, соскучилась по мне? Меня не пропускают. Видимо, спутали с опасным преступником.

Она испуганно вздрогнула, и у меня нутро в узел завязалось. Несмотря на неприязнь, я испытывал по отношению к девчонке противоречивый охотничий интерес, и это бесило еще сильнее. Мне никак не удавалось сбросить маску с этой представительницы рода Уваровых, потому что она сбивала с толку каждый раз, когда мы сталкивались. Вот и сейчас она будто бы заставила себя ответить холодно, с презрением:

– Добрый день, господин Езерский. Вы один, без охраны… Как беспечно.

Она усмехнулась, снова поменяв настроение, и я в который раз поразился, как легко меня может заинтриговать эта нахалка. Пара слов, обветренные губы без помады и глубокий взгляд не ребенка, а женщины. Создавалось впечатление, что Фрэнки была сама себе неустойчивой мозаикой, которая рассыпалась при первом же поражении, но потом начинала составляться снова. Я надеялся, что это сила духа, а не обычная глупость, иначе я потратил ценное время на рассуждения о пустышке.

Осознав, что девчонка отвлекла меня от цели визита, я прищурился.

– Беспокоишься за меня, солнце? Это знание согрело бы мою живодерскую душу, если бы не факт, что раньше вы обходились только промышленным шпионажем, а теперь опустились до угроз, рейдеры проклятые!

Я распахнул дверь и, сграбастав Фрэнки в охапку, швырнул ее в салон. И снова она не стала возмущаться, а, наоборот, сгладила края у ситуации, приказав охраннику убраться с дороги.

У Фрэнки были густые темные волосы и синие глаза, и уже не в первый раз я задумался, носит ли девушка линзы. Мы никогда не стояли достаточно близко, чтобы рассмотреть друг друга внимательно, как следует, и я не мог отделаться от ее любопытного взгляда, пока ехал на подземную стоянку. Пришлось осадить девушку, чтобы не глазела на меня через линзы, и она возмутилась:

– Это природный цвет!

Именно об этом я и думал, пока мы поднимались в лифте. Да-да, я не сочинял оскорбления, которые брошу в лицо Уварову, а разглядывал его дочь. Ей было неуютно в обществе чужака. Фрэнки нервно покусывала припухшие губы и явно не могла дождаться, чтобы сбежать от живодера, с которым пришлось остаться наедине. Вся такая скромная, что плакать хочется.

Не выдержав, я ступил к ней вплотную и обхватил пальцами подбородок. У Фрэнки были высокие красивые скулы, оттененные в искусственном свете. Я повертел ее лицо, как у куклы, пытаясь рассмотреть линзы, но их и правда не было.

Потрясающие глаза.

– Хм… Не соврала. – И стало трудно отпустить девушку. Я сжал пальцы сильнее, не разрывая взгляда, питаясь оскорбленным достоинством, которое блестело в синих глазах, как у затравленного, но гордого существа.

Отсутствие сна определенно добавило мне рассеянности, и я вел себя, как идиот. Взгляд спустился к ярким сухим губам, которые она тут же облизала…

Двери лифта раскрылись, возвращая в реальность. Девушка оттолкнула меня, и слава Богу. Не хватало еще связаться с Уваровой себе на погибель.

В приемной психически больного главы «Константы» никто не обрадовался моему появлению, а владелец заблокировал дверь в свой кабинет. А стоило мне повысить голос, как бедная овечка Фрэнки показала истинную суть и выплеснула на меня целый бассейн воды. Я чуть не захлебнулся. От неожиданности я так озверел, что подбросил пороха в противостояние, начав оскорблять всех подряд: схватил девушку, прижав к себе, и прокричал в коммутатор пустые угрозы, которые, тем не менее, подействовали. Константин открыл дверь.