Когда Анне-Ли, наконец, соизволила обратить внимание, что вернулся отец, она потянула его за штанину и приказала, чтобы он танцевал. Он устал и очень хотел посидеть немного, но не мог ослушаться прямого приказа. Так что медленно опустился на оба колена, давно уже перестав смущаться, поддаваясь капризам своей наследницы, и начал покачивать бедрами и вскидывать руки с тем же пренебрежением к ритму, заданному скрипачом. Они были суперзвездами, каждый из них. Джон держал Анне-Ли за руку, позволяя ей кружиться, а потом взял ее за обе руки, чтоб они могли вместе танцевать и дурачиться. Он уверен был, что песня должна была завершиться, и что Шерлок повторил ее много раз. Но позволил ему играть, продолжая танец, пока не умолкла последняя нота, и Джон захлопал, когда Анне-Ли, подскочив, сделала реверанс и присела перед музыкантом. А потом, когда это веселье наскучило, убежала, хихикая, к ожидавшим игрушкам. Джон вздохнул и сел на пол, потому что не стоило усилий вставать, так что он, слегка наклонившись, облокотился рукой о журнальный столик.

— А потом мы будем устраивать чаепития, — сказал он, потирая левую ногу.

Шерлок ухмыльнулся и поворчал, убирая скрипку в надежный удобный футляр, выстланный черным бархатом.

— Я уверен, у нас еще несколько лет до того, как на нас наденут чепцы [2], — заметил он, закрывая футляр и щелкая металлическими застежками, прежде чем ненадолго оставить скрипку на стуле. Он предложил Джону руку, и в то время как врач кое-как устроился на ковре, схватил его за запястье и рывком поднял на ноги, помогая подняться. Военные кости – старые кости. Джон терпеть не мог сырость и холод поздней осени, и то, что тогда бывало с суставами. Должно быть, будет гроза. Он ненавидел метеозависимость.

— Кофе? — спросил его Шерлок.

— Хорошо бы, — сказал Джон, более чем готовый ощутить внутри теплоту, что могла бы согреть.

Шерлок поднял футляр со скрипкой и направился к лестнице.

— Мне тоже, — сказал он, пряча ухмылку, и отправился разбирать свои вещи.

Вот же ублюдок… Джон не мог не улыбнуться, вздохнул – и пошел на кухню, включать кофеварку, наливая воду и готовя кофейные зерна. Он не возражал. Анне-Ли уже слишком устала и успокоилась, и у Джона теперь было время и для себя. Как бы ни дорожил он каждым мгновением, проведенным с нею и посвященным ей, хорошо было наблюдать, как она играет самостоятельно со своими куклами, кубиками и игрушечным самосвалом, который она загружала и разгружала, не нуждаясь в постоянной уверенности, что Джон всё еще там и смотрит. Тем не менее, он всегда наблюдал. Это было довольно забавно – видеть, как она заполняет кузов своего самосвала игрушками, интереснее даже, чем ей помогать. Она бывала весьма придирчива в том, где должны сидеть ее куклы, а где – лежать кубики в ее желтом пластмассовом грузовике. Лучше было смотреть и учиться у мастера, наблюдая, как она быстро катит по полу большую машину, чтоб свалить потом всё под обеденный стол, на котором Шерлок проводил какие-то опыты. К тому времени, когда Джон достал сахар и приготовил кружки, Анне-Ли пыталась провезти самосвал прямо через ножки стола. Не лучший ход для строителя, но он готов был предположить, что в ее реальности машины умели летать.

Шерлок вернулся, едва кофе был приготовлен, аромат напитка был очевидной подсказкой, что настало время попробовать. Он спустился, как раз когда начало громыхать; дождь вот-вот должен был пойти, хотя капли пока не стучали по крыше. Джон придвинул кружку к нему, когда тот уселся на высокий, как в баре, стул, и взял свою кружку в ладони, поднося к губам. Хорошо. Действительно, хорошо. Он скучал по этому. И, возможно, больше, чем хотелось признать.

Гром наверху раскатился снова. Солнце только зашло, но небо уже было темным, серым, пурпурным и синим. Джон взглянул, убеждаясь, что Анне-Ли всё еще спокойна и счастлива. Она, казалось, не против дождя. Слава богу.

Оглянувшись на Шерлока, Джон побарабанил пальцами по теплой керамике, что держал в руках. Он мог понять тишину, потому что они оба слушали, как снаружи шумят на ветру деревья, но ему не хотелось, чтоб длилось молчание.

— Ну и… как всё прошло? — задал он вопрос, отпивая глоток, как только спросил.

Шерлок только пожал плечами, явно переигрывая в изображении скуки, и склонил подбородок на грудь.

— Остановили войну между группировками и раскрыли преступную банду при одном из главарей, имевшем дела с контрабандистами на Континенте, — сказал он, словно это случалось каждый день.

— Звучит захватывающе.

— Это было довольно интересно. Лучше, чем ничего, — согласился он. Джон уверен был, что тот весело провел время.

Джону нравилось «веселье» этих минут, когда о плохих парнях позаботились, и для всех остальных жизнь стала более безопасной. Трудно было не улыбнуться и не присоединиться к тихому празднованию превосходства Шерлока, когда уже точно можно было наслаждаться и почувствовать облегчение. Они были на верхней точке, прежде чем рухнуть вниз, о чем они оба прекрасно знали, но было утешением думать, что хотя бы сейчас всё было хорошо.

— Надеюсь, ты будешь не слишком скучать, пока не появится новое дело, — сказал Джон с чуть большей подавленностью, чем ему бы хотелось признать. Конечно, будет другое расследование, это очевидно. Пока не настанет весна, что еще может быть для Шерлока интересного? Тот нуждался в этом, и им обоим было известно, что это так, не было никакой необходимости объяснять или идти на компромисс, когда это было частью Шерлока, и они оба знали, что ему нужно. Джон позволил горячей жидкости немного остыть на своем языке, прежде чем проглотить горьковатый напиток. Он вылечивал простуду, беспокоившую его, столь же легко, как расследование убийства исцеляло Шерлока. Он вдохнул, отставляя кружку, и тихо кивнул, отметая в сторону свои сожаления.

— Знаешь, думаю… если тебе нужна будет помощь, чтобы перевезти твою лабораторию в Лондон, я могу это сделать. То есть, если ты проведешь зиму в Лондоне, как в прошлом году, то это прекрасно. Я бы помог. — Он ненавидел бы это, но всё будет в порядке. И так было бы лучше для Шерлока, разумеется. Так что лучше предложить ему это, сказать самому, чем ждать, что об этом будет сказано, или как-нибудь утром, проснувшись, увидеть записку.

Шерлок ни минуты не колебался.

— В этом не будет необходимости, — сказал он, облизнув кофе с верхней губы.

— Ты уверен? — Джон ненавидел отголосок надежды, прозвучавший в его голосе, и проворчал: — Я имею в виду, у тебя там есть, где жить, и есть, чем заняться. И быть в Лондоне просто… для тебя куда больше смысла в этом.

— Я не просто так переехал, Джон. Здесь мой дом. Я пришел бы домой.

— Значит, ты просто… собираешься ездить туда-сюда всю зиму?

Шерлок кивнул.

— Да, я планирую так.

— Почему? — Было глупо спрашивать, но он сказал это раньше, чем успел подумать. Он прикусил губу, просто чтоб убедиться. Даже непродуманный вопрос стоил того, чтобы в нем разобраться. — Я имею в виду, это просто… не имеет смысла. Ты страдаешь, когда тебе скучно.

Ученый глубоко вздохнул, откинувшись на спинку кресла.

— Джон, мне сорок. Самое время начать жить с живыми, а не ради мертвых.

Звучало хорошо; казалось, это должно означать гораздо больше, чем было сказано, быть гораздо весомее, чем просто слова. Джон прикусил язык, воздержавшись от новых вопросов, не совсем уверенный, что выглядело бы более глупым: не получить ответов или ничего не спрашивать. Шерлок, как бы то ни было, в самом деле, не собирался переезжать в течение следующих нескольких месяцев. Это было прекрасно; просто замечательно.

Однако Шерлоку нелегко было понимать людей. Он, конечно, прочел это на лице Джона, возможно, в движении губ или изгибе бровей. Детектив наклонился вперед, локтями опершись на столешницу, и спокойным глубоким голосом стал объяснять:

— На убийство способен каждый, Джон, — сказал он; вряд ли подходящее начало, конечно, но привлекающее внимание. — Не все могут покончить с собой, но все могут лишить кого-нибудь жизни. Люди эгоистичны по природе своей, и стремление завладеть какой-нибудь вещью считают достойным поводом для убийства. Порой это самовлюбленность, порой – жадность или гордыня, но чаще всего – любовь к другому или следование своим идеалам. За всю мою профессиональную деятельность любовь была ничем иным, как мотивом для преступления, но то, что стоит того, чтобы ради этого убивать, достойно и того, чтобы жить ради этого. Давно пора было изменить свою точку зрения. — Шерлок вздохнул, замолчав, но в этом молчании было очень многое; глаза его смотрели на серое небо и меняющие свой цвет листья сада, словно он потерян был в своих мыслях. Казалось, он улыбался, хотя губы его были плотно сжаты, но была в этом искренность. Вспышка молнии осветила кроны вечнозеленых растений, и вновь прокатился гром. — Весной здесь всё полно жизнью. И я собираюсь стать частью этого. Это и теперь не настолько мертво, хотя у меня сейчас нет ничего для работы. Тем не менее, для меня здесь все-таки больше, чем во всем кирпиче и бетоне Лондона. Я, наверное, прерву когда-нибудь свой странный творческий отпуск, но не хочу, чтоб со мною связывали только мои знания смерти и разложении. У меня в саду пятьдесят семь цветов с разным типом опыления, и два вида медоносных пчел. Я способен изучить и понять большее, чем то, чем себя ограничивал. Я хочу быть с живыми; я с ними и нахожусь. И я возвращаюсь к этому, потому что это мне нравится.