Беседуя, мы удалились от Звездочадского и Ангелики или это они удалились от нас, желая уединенья. Мы оказались вдвоем среди высоких деревьев, среди прозрачного воздуха и птичьих перезвонов. Сердце мое переполняла любовь. Воодушевленный словами Януси, я подхватил ее на руки и закружил, выкрикивая небу слова благодарности за этот вечер и за эту удивительную девушку. Надо мной крутилась звездная карусель, и казалось, будто сам Господь улыбается с высоты.

Утром следующего дня я отдал Янусе шкатулку, не желая оставлять подарок на спешку прощания. Девушка только вернулась из оранжереи и теперь расставляла в вазы принесенные цветы. С влажных листьев срывались искристые капли, в воздухе витал горьковатый аромат свежесрезанных стеблей, и сладкий — от соцветий. Я замер в дверном проеме, наблюдая, как по-лебединому плавно движется Януся, как она прикладывает цветок к цветку, руководствуясь ведомыми лишь ей ощущениями гармонии, как склоняет она на бок изящную головку, увенчанную короной кудряшек, как поправляет букет, что-то шепчет, целует цветочные лепестки, и от движения шаль струится с ее плеч, открывая тонкие косточки ключиц. Это было самое настоящее таинство, за которым я следил, затаив дыханье и боясь вмешиваться.

Но вот Януся выпрямилась, поправила шаль и заменила меня:

— Не стойте в дверях, Микаэль! Идите сюда. Как вам нравится букет?

— Он достоин служить украшением императорского стола! — заверил я с горячностью. — Я искал вас.

— Уже с утра?

Януся удивленно приподняла брови и улыбнулась, обнажая ровные белые зубы. Я не мог ею налюбоваться.

— Похоже, я искал вас с рождения, — наконец прошептал я, завороженный ее чарующей прелестью, дурманом первой весны, не веря до конца в то, что посмел объясниться в своих чувствах этой великолепной, полной жизни девушке, и что мое объяснение было принято ею благосклонно.

— Зачем же?

— Что?

В нежном утреннем свете, струящемся от окон, плясали пылинки, создавая вокруг Януси сверкающий ореол, отчего она казалась иконописным идеалом высшей чистоты.

— Зачем вы меня искали?

— Ах, да. Я взял на себя смелость приобрести сувенир, чтобы он напоминал вам обо мне, когда мне настанет время воротиться в армию.

Я протянул Янусе шкатулку, упакованную гномом-продавцом в шуршащую оберточную бумагу. Тонкими пальчиками девушка принялась распускать ленту, которой та была перевязана.

— Разве вы уже собрались нас покинуть?

— Нет, нет, если только мое общество не начало тяготить вас.

— Тогда вы поторопились с подарком… ах, что за прелесть!

Обрывки бумаги упали на пол. Каменные ягоды, вырвавшись из бумажной темницы, вобрали в себя солнечные лучи и точно маленькие призмы рассыпали их сотней отблесков.

— О, Микаэль! Вы просто чудо! Как вы догадались? Эта шкатулка понравилась мне еще в лавке, даже уходить не хотелось. Вы, верно, будете смеяться, если я признаюсь, что видела ее нынче ночью во сне.

— Никогда я не посмею смеяться над вами.

— Вы сделали меня такой счастливой — хоть минутку подержать в руке столь совершенное творенье, хоть на миг вообразить себя его полноправной хозяйкой. Но я не могу принять от вас такой дорогой подарок, — и она решительно протянула мне шкатулку.

Столь же решительно я обхватил ее ладони своими, крепче прижимая их к каменным бокам ларца.

— На свете для меня нет ничего дороже вас. И нет ничего, чего я не мог бы сделать или чем пожертвовать ради вашего счастья. Шкатулка — слабый отблеск моих чувств. Не отвергайте ее, как не отвергли мои чувства. Мне приятно будет думать, что вы вспоминаете обо мне хоть иногда.

Январа медленно поставила шкатулку на стол, где уже лежали цветы, порывисто обняла меня и расцеловала в обе щеки:

— Спасибо, спасибо! За вашу внимательность, за чуткость вашу спасибо! Я ничем не заслужила дружбы такого замечательного человека, но безмерно рада нашему знакомству.

От столь бурного проявления чувств мне сделалось одновременно и приятно, и неловко. Я бормотал: «Не стоит благодарности», но внутренне таял от касания любимых рук и губ и от выражения счастья на милом личике Януси. Вечность, что мы провели друг против друга, была прервана появлением лакея, доложившего о гостях. Мы поспешно разомкнули объятья, хотя ничего предосудительного не было в наших чувствах, если только не считать любовь за преступление.

Однако скрыть радостное возбуждение от подарка Януся не сумела:

— Взгляните, какая в мире существует красота! — Арик и Гар, а ранними визитерами оказались именно они, закивали, но не столько шкатулке, сколько лучезарному настроению Януси. — Если вы к Габриэлю, то вы опоздали. Он уехал спозаранку.

— Куда же? — полюбопытствовал Арик.

— Ни я, ни маменька не пытаем брата о причинах отлучек. В нашем доме такое не принято.

Я позволил себе вмешаться и избавить Янусю от дальнейших расспросов.

— Наш с Габриэлем отпуск нечаян, вскоре нам придется вернуться в часть, а сколько еще продлится военная кампания, одному Господу ведомо. Как я понимаю, мой друг используют любую возможность устроить дела семьи. Я бы и сам поступил также.

Я был уверен, что мои объяснения соответствуют действительности.

Габриэль присоединялся к нашим с Янусей прогулкам лишь изредка. И если сестра показывала мне живописные пейзажи да чарующие тихие местечки, то брата, азартного по натуре, влекла опасность. Благодаря Ночной Тени я едва не утонул в горной реке, пытаясь форсировать ее вброд, по его научению вскарабкался на скалу Отчаянных, чтобы нацарапать на самом верху свои инициалы; влекомый им же спустился по веревке в зев пещеры, где целый день провел под каменными сводами при свете тусклого фонаря. «Уж коли я привел вас сюда, то не выпущу, прежде чем покажу скульптуры, изваянные самой природой, и рисунки племен, населявших эту благодатную землю прежде нас» — пригрозил Звездочадский, и действительно протащил меня порядка двадцати верст под землей, после чего милостиво отпустил, чумазого и перепачканного, точно крот.

Но куда чаще Ночная Тень извинялся и исчезал. Хотя я скучал по товарищу, к которому порядком привык за время военной кампании, требовать от него большего, чем он уже для меня сделал, было бы черной неблагодарностью. Я искренне радовался, что Габриэль устраивает благополучие родных, тем паче его отлучки позволяли мне проводить больше времени с Янусей.

— Мы ненадолго, — сказал Гар, — Арик решил устроить игру в фанты.

Януся захлопала в ладоши:

— Какая славная идея!

— Только мы никак не могли договориться, кому принимать гостей, ведь в прошлый раз это был Арик.

— Да, а в позапрошлый ты, так что теперь мой черед!

— Но у тебя собирались дважды, нечестно стяжать все себе лавры.

— А прежние оба раза собирались у тебя.

— Постойте, постойте, я не успеваю и уже окончательно запуталась, — замахала руками Януся. — Все-таки у кого из вас мы встречаемся?

— А вот и не угадала, — отвечали братья с улыбками детей, тайком от нянек съевших банку варенья.

— Мы так и не определились. Поэтому приняли Соломоново решение: пригласить гостей к Аполлоновым. К Лизандру, — пояснил Гар, а Арик пропел:

— Мы вас приехали позвать, друзья, на торжество: Лизандр гостей решил собрать, не зная сам того.

— Не ведая того, да-да, вот так, — эхом откликнулся Гар.

Я изумился:

— Вы шутите?

— Без шуток. Мы как раз едем его предупредить. А к вам заскочили на минутку, потому что по дороге.

— А вы не думали, что он может отказать?

Гар махнул рукой:

— Арик его уболтает, Арик кому хочешь зубы заговорит. А вернее всего, и уговаривать не придется, Лизандр и сам большой охотник до хорошей компании. Мы непременно станем петь. Кто-нибудь танцевать. Я уже придумал задание своему фанту, заставлю его предсказывать судьбу: «Кукушка, кукушка, дай свой ответ: сколько прожить осталось мне лет?» Будет весело. Так Габриэлю и передавайте, а мы отправились до Аполлоновых, иначе не успеем.