Я покосился на Ингу и понял, что она не знает, как объяснить мое присутствие.

– Виль Суконников, фрилансер, – представляюсь я и, достав визитку, кладу ее на стол перед начальником экспедиции. – Готовлю материал о здешних чудесах.

– Очень приятно… если можно так сказать в данных обстоятельствах, – все тем же недовольным тоном произнес Сергей Иванович, искоса взглянув на визитку. – С чем пожаловали?

– Собираюсь написать репортаж о Бугайском треугольнике, – вдохновенно солгал я.

– Все это выдумали журналисты в погоне за сенсацией, – поморщился Сергей Иванович. – Нет здесь никаких чудес.

– В интернете я читал иное. Да и вы находитесь тут не просто так.

– Геофизика – наука точная. Мы проводим исследования без всякой мистики.

– Можете рассказать, какие именно исследования вы проводите? Какова цель вашей экспедиции?

Сергей Иванович скривился, как от зубной боли:

– Это долгий разговор, а у меня, к сожалению, совершенно нет времени. Прошу прощения!

– Хорошо, надеюсь продолжить эту беседу после вашего возвращения, – сказал я, понимая, что теперь он будет шарахаться от меня, как черт от ладана.

– Я к вашим услугам. В свободное от работы время, – уточнил Сергей Иванович.

Я мысленно продолжил его фразу: «А у меня для вас его не будет!»

Мы с Ингой вернулись во двор. Смотрю на наручные часы:

– До отъезда почти три часа. Может, побываем на покинутом хуторе, в центре «треугольника»? Я столько о нем слышал, пора его увидеть. Дорогу найдешь?

– Поехали, – печально согласилась Инга. – Времени до отъезда и в самом деле много. Вот только смотреть там нечего, от хутора ничего не осталось, да и место уже распахано. Там надо побыть какое-то время в одиночестве, чтобы почувствовать.

Мы вновь выехали из Андреевки, миновали село Холодник. Теперь дорога пролегала среди полей.

– Не спеши, – попросила Инга, как будто я летел со скоростью сто километров в час, а не тащился еле-еле. – Сейчас нужно будет повернуть.

Поворот возник неожиданно, он шел под прямым углом к дороге, по которой мы ехали, и, если бы не Инга, я бы его не заметил. Мне вспомнился ее рассказ о том, как она заблудилась с Васей; теперь эта история и в самом деле показалась мне мистической. Проехать и не увидеть остановку – это еще куда ни шло, но вот незаметно свернуть на эту дорогу, ведущую к кладбищу, – в это сложно поверить.

Узкая дорога между полями была насыпной, так как находилась гораздо выше их. Вдали показалась роща, со всех сторон окруженная полями. По мере нашего приближения она увеличивалась в размерах. Густые колючие кусты и высокие деревья напоминали непроходимые лесные дебри, и лишь подъехав ближе, мы увидели в зеленой стене проход. Мне оставалось только свернуть в него, ведь на поле мой автомобиль мог забуксовать.

Нашим взглядам открылось кладбище, занимавшее примерно половину огромной поляны, образовавшейся посреди рощи. Я вспомнил слова Инги – я и в самом деле не видел подобного кладбища. Оно было небольшим, сотни две могил. Кресты в основном были металлические или деревянные. Я заметил надгробие из мраморной крошки, которое ночью напугало Ингу и Васю. Оно стояло особняком и резко контрастировало с крестами. Где-то здесь был похоронен Виктор, самоубийца, перед которым до сих пор чувствовал вину его младший брат Вася.

– Сколько сейчас жителей в Холоднике? – интересуюсь я у Инги.

– Мама говорила, около сорока.

«Выходит, на этом кладбище поместилось несколько поколений этого села и покинутого хутора. Да и в самом селе сейчас примерно столько же жителей, как когда-то было на хуторе».

Мы остановились и вышли из автомобиля. Мне было любопытно. Я подошел к могилам и стал рассматривать даты. Двухтысячные, девяностые, восьмидесятые, но увидел и более раннюю – тысяча девятьсот пятьдесят третий. Изучаю таблички с полустертыми именами, годами рождения и смерти; на некоторых вообще ничего нельзя разобрать. Они ни о чем мне не говорят.

– Что-то я не вижу более ранних захоронений, – произношу я вслух.

В интернете я прочитал, что этот хутор был основан в 1910 году.

– Вон, посмотри, старинные кресты, и еще один, – говорит Инга.

Два мощных почерневших креста из деревянного бруса резко отличаются от окружающих надгробий, несмотря на то, что время их не пощадило – они прогнили, и недалек тот день, когда эти кресты превратятся в щепки, как тот, что я заметил неподалеку. На крестах были вырезаны надписи. Их сложно было прочитать, однако при желании все же разобрать можно. Но, собственно говоря, зачем они мне? Какая мне разница, как звали тех, кто покоится под ними, мужчины это или женщины? Чуть в сторонке стоял еще один такой же крест, уже наклонившийся к земле.

– Самые старые могилы – вон те бугорки, – поясняет Инга, показывая туда, где вовсю разрослись колючие кусты и деревья, почти полностью уничтожив следы захоронений.

Прогулки по кладбищу никогда мне не нравились, и я спешу покинуть это место.

– Где же сам заброшенный хутор?

– Пошли, сейчас покажу.

Мы выходим из рощи-кладбища. Инга ведет меня по полю, показывает рукой вдаль:

– Видишь, там овраг, по-местному балка? Хутор находился перед ним. Сейчас вместо него распаханное поле.

Я понимаю, что смотреть там не на что, но иду вслед за Ингой, шагающей в том направлении. Идти довольно далеко, с полкилометра, по убранному полю – видимо, здесь рос подсолнечник. Прогулка малоприятная. Я замечаю, что мои туфли и брюки испачканы пылью и грязью. Знал бы я, что мне предстоит такое путешествие, надел бы что-нибудь попроще.

Дойдя до оврага, местами поросшего деревьями и кустами, мы спускаемся вниз.

– А ты не знаешь, когда этот хутор покинули люди?

– Костя рассказывал, что массовый исход был в конце пятидесятых, в 1959 году там уже никого не осталось.

Я прислушиваюсь к своему внутреннему состоянию – ничего необычного, как и в окружающей природе.

А что я ожидал почувствовать? Головокружение, тошноту? В том-то и дело, что за обыденностью может скрываться нечто аномальное. Взять хотя бы Лысую гору в Киеве. Там тоже не замечаешь ничего особенного, пока не почувствуешь ее, и тебя снова и снова будет туда тянуть. Я взглянул на часы – вроде бы идут как обычно. Но для того, чтобы быть в этом уверенным, надо свериться с другими часами, находящимися вне этой зоны.

«Зона» в самом деле звучит проще, чем «заброшенный хутор» или «треугольник».

Мы спускаемся в овраг. И тут тоже нет ничего необычного: редкие деревья, среди которых попадаются фруктовые, много свободного пространства, поросшего высокой травой и кустарниками. Не верится, что тут есть нечто такое, что подтолкнуло к самоубийству неизвестных мне Костю и Виктора.

Инга замедляет шаг, и я понимаю почему – мы вышли на бывшую стоянку ее знакомого геофизика: по оставшимся следам и предметам становится ясно, что тут находился его лагерь – прямоугольник пожелтевшей травы в том месте, где была палатка, аккуратно сбитый из досок небольшой стол и рядом лавка – доска на двух чурбанах. На дереве – примитивный рукомойник, внизу подставлен старый, поржавевший таз, след кострища аккуратно обложен камнями. Под небольшим навесом – запас дров. Инга не останавливается, идет дальше, направляясь к большой, развесистой груше-дичке. Вижу под ней охапку свежих цветов – хризантем, пионов, астр, лилий.

Остановившись, Инга побледнела и зашаталась, как будто вот-вот упадет в обморок. Успеваю поддержать ее, но мое прикосновение словно ударило ее электрическим током – женщина резво отскочила от меня.

– Не надо… Я сама! – Инга с ужасом смотрит на грушу, видимо, именно здесь свел счеты с жизнью ее любимый. – Какая же я… Не принесла с собой ни цветочка…

– Инга, ты отдашь дань памяти завтра, все как полагается, – пытаюсь я ее успокоить.

– Какую дань?! Скажи, как мне вернуть его назад? Почему я не приехала хотя бы на день раньше?! А ведь могла это сделать!