– Вот видишь, он ждет! А чего? – Он подошел к Каашу, с минуту разглядывал его и вдруг заплакал; стыдясь, вытер глаза кулаками, посмотрел на Яруна и мотнул головой в сторону узкой тяжелой дверки: – Не понимаю, явь это или сон…

– Иди, – Ярун вдруг легонько подтолкнул Сташку. – Возьми свое.

И он отвернулся и вышел. Сташка не стал смотреть вслед, а, не давая себе думать, метнулся к дверке и всем телом ударился в нее и, ничего не ощутив, будто она растаяла, покатился на мокрый пол.

Та мощь чар Сети, которую про себя называл силой мира, которую чуял везде, здесь навалилась так, что он едва мог дышать. Сила клубилась в этой маленькой пещерке, невидимая и явная, забытая и знакомая, и, как тогда на черном льду, любое неверное движение, даже любая лишняя мысль станет смертью. Сташка распластался на полу и замер. И тут же пришла простая мысль, от которой стало легко – что бояться-то своего? Что страшного в том, чтоб надеть собственную одежду, собственные доспехи? Он поднял голову. Сам положил, сам заберет!

Этой пещеры не касались ничьи руки. По природному черному камню тихонько стекала ледяная вода, чуть слышно журча по неровному полу, и все в этом звуке и в тьме вокруг было невыносимо знакомым. Он вернулся. Когда он был здесь? Казалось, что только вчера. Стена перед ним образовывала в середине выступ, и на нем таились во мраке, в котором больше было чар, чем отсутствия света, четыре тяжелых короны. Оставалось еще место для пятой, старшей, самой тяжелой – она сейчас у Яруна.

Одна из корон ждет его? Он поднялся и подошел к нише, разглядел короны в подробностях. В каждой тайна, сила, чары, стихия сплетены в бросающую на колени власть, – и, если возьмешь любую, уже никогда не станешь таким, как сейчас… Но все это уже было. Руки не поднимались потянуться к ним. Старье. Они больше не нужны, их принесли сюда после смерти носивших их императоров, они – прошлое, отработавшие ресурс механизмы. Пыльные игрушки. Цикл истек, раз он здесь. Что тогда брать? Оно ведь зовет.

Опять сел на пол и сосредоточился. Недоступная память клубилась и переливалась в стонущем от тоски сознании, как оливиновые плавящиеся плюмы в кипящей мантии планеты. А ведь глубже еще – ядро, сверхплотное, тяжелое, живое… Кто же он? Даже Лабиринт знает, кто он, и Сеть знает, и Ярун знает, и Гай догадывался – а он понять все еще не может! Потоки силы неслышно взвыли вокруг, тугими жилами дрожа в заволновавшемся поле, это было больно, это мешало, и Сташка рассердился – это чтобы он не мог владеть собой? Спокойно!

И стало тихо, только чуть-чуть дрожал пол, но он уже ничего не замечал. Еще никогда он так глубоко не уходил в себя, еще глубже – и он вывалился в бесконечность, где он был всем… И все было им. Он был тьмой и звездами, травой и облаками, был даже бликом света в глазах птицы – и одновременно был в середине оси, вокруг которой кружится созвездие, в центре, из которого вот-вот должна была потоком рвануться его воля – он улыбнулся и отпустил ее. Он был светом, он был любовью, он был источником всех урожаев под всеми своими звездами, таинственным кладом, мигом и вечностью, чем-то крошечным и в то же время бесконечным, мальчиком и созвездием, – и, кажется, знал все.

…Водичка все так же журчала по стенам и полу. Он лежал в ледяной воде и был замерзшим до смерти ребенком, промокшим насквозь, голодным и бессильным. И уже плохо помнил, что был бесконечным Драконом, и странная тоскливая пустота лежала под сердцем – зато теперь помнил, что забрать из этой каменной потайной пещерки: Венок. Симбионт. Интерфейс Сети. Еле поднявшись – со штанов, оглушительно капая, текло; тело в прилипшей рваной футболке окоченело – и медленно, отодвигая ненужные тяжелые короны, обшарил весь выступ. В самой дальней глубокой щели, под слоем мокрого песка, он нашарил узенький обруч, ударивший в пальцы теплом. Пришлось еще, обламывая ногти, расшатать и вытащить небольшой контрольный камень, придавливавший обруч, и наконец вот он, в ладонях! Сташка притиснул Веночек к себе и зажмурился от счастья. Венок согревался в руках, грел пальцы, и Сташка шептал ему какую-то ерунду, и плакал, и гладил, и отряхивал налипший песок, и безумно любил эту свою родную милую штуку, которую, кажется, всегда помнил, и берег, и которую кто-то – кто?! – сделал для него, и это он сам спрятал Веночек здесь, чтоб никто больше не умирал зря…А теперь нужно его надеть!

Бабахнул тяжкий гром ликования, встряхнув счастьем весь его мрачный разум, и водопадом с Венка окутал тело свет. И пещерка сияла, а камень под ним стал таять, будто мороженое. Он расплакался, расхохотался, потом закружился, брызгая светом вокруг, наконец крепко обхватил себя за плечи. Трясся в неровной, туго натянутой на кости дрожи, сердце колотилось в горле и мешало дышать – надо успокоиться. Все. Он взял Сеть. И Дракона – взял.

Ярун ждет.

Он выбежал наружу из пещерки и растерянно посмотрел кругом. Ярун ведь ушел, чтоб не мешать, он давно ждет наверху – здесь только неровные тени качают каменных истуканов с живыми глазами. Сташка попытался выжать набравший ледяной влаги подол футболки. Безнадежно. Как холодно. Зубы постукивают, так колотит. Конечно, можно пойти в лифт, на котором спускался Ярун, но это нечестно. Снова задрожав, он из последних собственных сил сообразил, что в Лабиринте (волшебный камешек-то он вынул) старые механизмы медленно передвигают гранитные плиты с места на место. Надо поторопиться.

Он вернулся в мокрый грот.

Венок потеплел на голове, Сташка благодарно погладил его, почувствовал, что надо чуть его передвинуть, чтоб самые ласковые лапки тепла пришлись на виски. А теперь подозвать все, что здесь клубится, забрать свое с собой… Ну… И ждать нечего.

Узкая торпеда сил, в которые он запеленал себя, задрожала и, оставляя под собой вой и грохот, легко вошла в скалу. Сначала было трудно, потом от его восторга, что все на самом деле и получается, торпеда разогналась и, расталкивая гранит, вырвалась в холодный воздух и прозрачно-синий предвечерний свет.

– Я летаю, – вспомнил он и засмеялся.

Какое бездонное небо! Он взмыл выше, еще выше, набирая скорость, и даже не осознав, зачем и как – на уровне рефлекса вытянул вперед руки, будто ныряя в этот синий вечер над горами, и кувыркнулся в воздухе так же, как в ледяной воде подземного колодца. И – перекинулся, раскинув руки… Крылья. Черные. Ура. Так, держать угол атаки…Поймать тягу… Ух, тяжело, отвык… Нагрузка на крыло – предельная…Ну, он же не птичка…Снизу ветер, поймать его…Можно парить…Ура. Инстинкт. Полет!! Горы. Небо. Закат. Синяя долина внизу… там Ярун. Он совершил медленный разворот и начал снижаться. Ярун дороже небес, и он изменил профиль крыла, вильнул хвостом, переходя в отрицательный тангаж – только не пикировать. Не торопиться. Такая тушка… Осторожно… Земля все ближе…Скалы, камни… Он задрал голову, широко развел крылья, увеличивая угол атаки, выставил вперед лапы, гася скорость – ой… Он слишком громадный, а человечки – такие маленькие, да их же сметет… И Сташка, не перекидываясь (крылья сломаешь), усилием воли превратился обратно в пацана. Ох, какое маленькое тело… И с аэродинамикой беда. Честно не полетишь, нужны чары… Но это не так уж и трудно… И привычно… Да, он теперь стал собой. Собой настоящим… И можно летать… И жить…Ярун! Где Ярун?!

Только он уже слишком устал, чтоб удерживать себя в воздухе, и Венок стал горячим. Внизу люди, поднятые белые лица. Нашарив взглядом (скорее сердцем) Яруна в толпе чужих, Сташка рванулся к нему сквозь густой синий воздух, вниз, вниз, теперь тихонечко, а солнце, красное, тоже садится за фиолетовые горы… Ну вот, наконец земля…Он мягко встал на вздрагивающую темную землю. Стряхнув с себя, отпустил тугие послушные вихри. Все вокруг стояли белые. И тихие. Даже Ярун. И в синевато-белом отсвете сташкиного угасавшего света…Разве он и светиться умеет? Приходя в себя, Сташка глянул в небо с красивыми облаками, потом виновато оглянулся на оплавленную дыру невдалеке, из которой все еще вылетали мелкие камешки и глухо грохотало. Рядом валялись и потрескивали, остывая, гранитные глыбы. Ох, только бы никого не пришибло…Кто-то прошептал позади знакомое: