И да, говорил о своей работе Гордеев до самой выставки.

Пытался объяснить неисправимому гуманитарию в моём лице. И сначала он говорил отрепетировано, сухо, официально, как повторял, наверное, сотню раз для журналистов, но… после моего хлопанья ресниц и честного: «А можно ещё раз, только как для дураков?» владелец «Карт-медии» запнулся.

Замолчал, уставившись на меня.

– Мне любопытно. Правда, интересно, чем вы занимаетесь и зарабатываете на вот это всё, – я усмехнулась и обвела рукой дорогущий салон, щёлкнула пальцами. – Но из всего, что вы мне только что сказали, я в лучшем случае поняла две пятых. Информатика – это не моё, от слова «совсем». Мне в школе по ней пятерку нарисовали, только чтоб аттестат не портить.

Городее хмыкнул.

А затем неожиданно широко улыбнулся, повернулся всем телом ко мне, сел куда свободнее и удобнее. Начал рассказывать, активно жестикулируя и приводя смешные аналогии, с которыми стало куда понятней.

Я даже уточняла некоторые моменты, хохотала.

И, пожалуй, я чуточку сожалела, когда машина остановилась и водитель, опустив стекло, объявил, что мы приехали.

***

Макс Лоар.

Меня познакомили с ним буквально с порога.

И не таким я представляла себе фотографа, вообще фотографов в целом. В моём воображении они все были почему-то невысокие и худые, как Мила, что про Лоара мне когда-то и рассказала, она увлекалась фотографией с детства.

Нет, ну что?

Хороший фотограф должен везде пролезть и удержаться! А если ты под центнер или два метра в высоту, то это уже, на мой взгляд, весьма проблематично.

Как оказалось, не всегда.

И если Гордеев был в меру накачан и спортивен, когда все трицепсы, бицепсы и кубики есть, но не выпирают, то Макс Лоар оказался фанатом спорта и бодибилдинга. Или где там у нас лучше всего прокачивают плечевой пояс?

Ещё «молодой, но весьма талантливый фотограф» был под два метра ростом, поэтому даже на каблуках я взирала на него снизу вверх.

– Славка, ну наконец-то, рад тебя видеть! – плывя к нам, расплылся в широкой улыбке друг Гордеева.

Они, сцепляясь руками, приветственно обнялись, похлопали друг друга по плечам и обменялись дежурными фразами. Я же скромно стояла рядом, ждала, когда обратят внимание, и разглядывала Лоара.

Он, ко всему прочему, был наголо брит, и мой взгляд всё время невольно цеплялся за блестящую в свете ламп макушку. Или за нос, что соответствовал орлиному и, кажется, был ломан. И, пожалуй, внешне Макс Лоар больше смахивал на боксера, чем фотографа.

Нет, я его представлял определенно другим. Не знаю каким именно, но точно не таким… масштабным и лихим.

И меня, обрывая размышления, таки заметили.

– А что за красавица с тобой сегодня, а, Славка? – белёсые брови Лоара взметнулись вверх, а на меня уставились блестящими любопытством глазами.

– Варя, моя… хорошая знакомая, – замешкался, но всё же дал характеристику Гордеев.

И, пожалуй, она меня устроила.

Знакомая – это нейтрально-идеально.

– Очень приятно познакомиться с вами лично. Наслышана о вашей зимней выставке в Вене, – я протянула руку для рукопожатия, но мне её галантно поцеловали, а на словах о Вене ещё и с большим интересом посмотрели. – Ваши эксперименты с ломографией5 были поистине смелыми…

***

– Я влюблен, я очарован… – пропел Лоар, прощаясь через два часа на крыльце галереи и снова целуя мою руку. – Славка, береги свою красавицу, иначе уведу.

Он шутливо погрозил ему пальцем. А Гордеев что-то мрачно буркнул в ответ, но я сама была в состоянии «влюблен и очарован», хотя совсем и не оганчарована6, поэтому внимания не заострила.

– Варя, вы меня покорили познаниями, а ваш интерес к нашему скромному ремеслу!.. – Макс захлопал по карманам и вытащил чёрный прямоугольник визитки. – Вот, возьмите. Если захотите снова прийти или подискутировать об искусстве, то милости прошу. Для вас я всегда свободен.

– Спасибо.

Визитку я взяла, и мы снова распрощались, пообещав заглянуть ещё раз до закрытия, что обещано было через месяц.

Нет, сегодня, в самом деле, прекрасный вечер, и даже плохое настроение Гордеева мне этот день не испортит. Понятно, конечно, что я обломала человеку свидание и общение тет-а-тет, но стыдно мне не было.

Мне было интересно.

И поэтому извиняться я не стала, не заговорила первой. И до самого дома мы едва перебросились парой ничего не значащих фраз, но из машины, удивляя, он вышел всё-таки проводить меня сам. Смазал бы, пожалуй, восторг вечера, но от распирающей радости и лёгкости я не чувствовала смущения и неловкости момента, что так свойственен минутам прощания.

Я просто поцеловала Гордеева в колкую от за день выросшей щетины щеку и почти поскакала к подъезду, чтобы замереть с уже открытой дверью и, оглянувшись, широко улыбнуться.

– Спасибо за самый лучший вечер в моей жизни!

***

А дома меня ждал полумрак коридора, подозрительно радостный Сенечка, что выкатился из кухни, и звучавший оттуда же жизнерадостный голос:

– …дальше самка комара впрыскивает слюну с плазмодием в кровь очередного укушенного и тем самым заражает его малярией…

Я обреченно прислонилась к двери и, закрыв глаза, тихонько завыла в такт бодрому голосу.

Ненавижу паразитологию!

Сегодня было официально покончено с повторением паразитологии. Ура, товарищи, ура! Я вздохнула с облегчением, перекрестилась, будучи атеисткой, и на радостях решила приготовить мясо в горшочках.

Последние мы с Сенечкой случайно обнаружили во время генеральной уборки.

А генералили мы вчера.

Прибирались под великие страдания Дэна о том, что мы ему мешаем заниматься, и, вообще, у него всё лежит на своих местах. В момент последнего высокомерного заявления Сенека очень вовремя извлёк из обувной тумбы, где хвостатый паршивец под шумок решил оборудовать себе очередное жилище, железную кружку с засохшей булкой.

Я, иронично выгнув бровь, уставилась на Дэна.

– Гений господствует над хаосом, – не дрогнув, столь же высокомерно отрезал он и скрылся в своей комнате.

Доучивать паразитологию, дабы сегодня за завтраком гордо объявить, что мухи, вши и блохи успешно пройдены, закреплены в памяти и готовы для сдачи.

***

Я уже ставила глиняные горшочки в духовку, когда зазвонили в домофон. От неожиданности чуть не выпустила из рук один и чертыхнулась.

Не, пускай Дэн идёт.

У меня тут мясо и енот, который уже тянет лапы к крышечке и…

– Сенека, имей совесть! – я возмутилась, выдернула из-под самого чёрного носа последний горшочек и торопливо запихнула его к остальным в духовку. – Я пять минут назад тебе целую вареную курицу дала!

Енот, сидя на задних лапах и поджимая передние, скромно потупился.

– Что, всё съел?!

Я ахнула и перевела ошарашенный взгляд на его миску с водой.

Пустую.

– Ты пустишь меня по миру, троглодит хвостатый!

Сенечка презрительно фыркнул, а в кухню заглянул Дэн, поправил очки и непривычно растерянно проговорил:

– Варь, к тебе там пришли.

Будь на дворе тридцать седьмой год, то я решила бы, что чекисты, поскольку голос и вид моего соседа только их визиту и соответствовал. Однако год был не тот, поэтому я только вручила енота Дэну, как эстафету, и пошла узнавать, кто по мою душу явился.

Честное слово, лучше бы чекисты!

Но жизнь – увы и ах! – ко мне немилосердна…

В дверях светился от радости Вениамин собственной персоной.

При параде.

И с огромным букетом розовых роз.

И весь мой богатый словарный запас при взгляде на эту картину испарился как-то враз. Осталась только гулкая пустота в моей голове, а Веня…

…Веня ещё на второй неделе учёбы и знакомства решил окончательно и бесповоротно, что я – его судьба. Он решил и, как всякий уверенный в себе мужчина, действовать активно и решительно начал.