Девиз: «Вижу цель – не вижу препятствий» был его руководством к действию.

В прямом смысле слова.

Препятствий он не видел, никаких и никогда.

Контрольная по старославянскому, когда все активно переводят и выискивают глаголы? Пфф, фигня! Ради пятиминутного выступления двух музыкантов из ближайшего перехода – приглашение на свидание должно ведь быть эффектным? – все отвлекутся, проникнутся, умилятся, а главное Варечка согласится.

Варечка, правда, была согласна только зафитилить в него туфлей с пятнадцатисантиметровым стальным каблуком, поскольку в деканат вызвали нас обоих и сделанную, если не идеально, то почти, мою контрольную аннулировали тоже.

Или был ещё выдающийся случай.

Преддверие восьмого марта.

Нежные и хрупкие тюльпаны, открытки, страдальцы-мужчины и концерт внутри нашего любимого исторического факультета. Сооруженная сцена в одной из больших аудиторий и занавес-штора к ней. Все в приподнятом настроении ждут начала. Смеются, переговариваются, мужская часть нервно готовится. Первым, как и положено, с торжественной речью выступает декан. Шторы-занавесы медленно разъезжаются за его спиной, и мы видим растянутую на всю стену надпись: «Варенька, я тебя люблю!!!»

Большими алыми буквами.

С сердечками.

Можно не говорить, что декан, а заодно все остальные не очень были рады столь широкому жесту пылкого влюбленного?

Да и на меня, пытавшуюся слиться со стеной – и, вообще, не Варенька я! – тоже кидали взгляды, далёкие от радушных. Особенно декан, что от пошедшего не по плану мероприятия слегка так побагровел.

Прямо под цвет Вениной рубашки.

Которых у Вениамина Вассермана, к слову, было много.

Как и галстуков-бабочек, без коих из дома он, кажется, ещё ни разу в жизни не вышел. И меня не покидали смутные подозрения, что даже в яслях эта идиотская бабочка гордо украшала шею маленького Вассермана, а Соломония Яковлевна, повязывая её каждое утро, смахивала слезу умиления.

Такой ведь приличный и хороший мальчик.

Нарядный.

В меру упитанный.

Грустный Карлсон, как окрестили его на родном курсе. И не будем показывать пальцем, кто такой добрый и креативный подал идею к такому прозвищу. Эта страница истории навсегда останется покрытой мраком, и я ни за что на свете не признаюсь, что первой в порыве ярости Карлсоном его обозвала я.

Ну, а про грустного добавил кто-то из народа. Чётко, к слову, подметил, поскольку грустным Венечке ходить до скончания века или появления новой судьбы, поелику я этой самой судьбой становиться категорически отказываюсь.

Мы не совместимы.

Никак.

И дело даже не в росте, что у Вени метр с кепкой, отчего все разговоры у нас с ним получаются неравными, а его глаза не поднимаются выше моей груди, и не в том, что шевелюра у Вассермана рыжевато-морковного колера.

Просто… просто мне с ним неинтересно.

И душно.

Он душит своим вниманием, оглушает пафосными монологами, а от его нарядов у меня рябит в глазах. И главное, от его театральщины неизменно появляется желание провалиться под землю, попутно делая вид, что мы даже не знакомы.

Без театральщины же Веня не может.

И год назад, когда я только начала встречаться с Вадиком, Веня, упав на колени, отчаянно и драматично заявил, что он проявит выдержку и дождется того времени, когда я одумаюсь и вернусь к нему, потому что именно он, Вениамин Вассерман, а не презренный Вадик, любовь всей моей жизни.

Я тогда только глубоко вдохнула, шумно выдохнула и, обогнув Веню по дуге, молча прошла дальше, объяснять и спорить было бесполезно и себе дороже.

А теперь… вот сейчас на пороге квартиры, глядя на Веню, я это вспомнила и едва не расхохоталась.

Истерично.

Чёртов дневник!

Молодец, Варвара Алексеевна, захотела встретить любовь всей своей жизни?! Так получи и расписаться не забудь.

«Любовь всей твоей жизни» каким-то образом нашла тебя сама. Объявилась на пороге новой квартиры, и теперь мнётся в парадном оранжевом пиджаке, под которым кокетливо виднеется весёленькая рубашка в цветочек и, конечно, неизменная бабочка.

Фиолетовая.

И я, смотря на всё это, очень так хорошо поняла, почему даже вечно мрачный и невозмутимый Дэн проникся и изумился. Когда такое чудо объявляется на пороге твоего дома, остаться равнодушным нельзя.

Да.

– Вассерман, ты что здесь делаешь, а? – без особой радости, скорее мрачно, в духе Дэна, поинтересовалась я.

– Варя, я всё знаю! – патетично, будто только и ждал моего вопроса, воскликнул Веня и, простерев руки и букет в мою сторону, рухнул на колени.

Вздрогнули и я, и пол.

Пол от тяжести, а я…

Нет, ну ни за что не поверю, что только у меня есть пара косяков, кои мелькают сразу после этой прекрасной фразы. Все после слов: «Я всё знаю!» вздрагивают, вспоминают, что именно какая-то сволочь может знать и откуда, а потом быстренько прикидывают, где лучше прикопать труп этого всезнающего.

Так что повод вздрогнуть у меня был.

И ещё какой…

Но спрашивать – Что же ты, солнце рыжее, знаешь?! – я не стала. Сложив руки на груди, я ждала продолжения обличительной речи от артиста погорелого театра и тоскливо думала, что буду, кажется, не единственной зрительницей.

Угадала.

Из кухни на шум с бананом в руке выглянул Дэн, а на его штанине красочно висел Сенечка, что, имея на редкость целеустремленный вид, пытался вскарабкаться повыше, жадно тянул лапы к банану и тихо, но крайне возмущенно фыркал-сопел.

– Что, Канатчикова дача начала давать гастроли? – с интересом рассматривая павшего ниц Вассермана, хмыкнул Дэн.

Я закусила губу, дабы не рассмеяться.

Веня же поднял голову, с ужасом уставился на Дэна и, вопрошая, трагически провыл:

– Кто, Варечка? Кто это такой? – пошёл на понижение до страшного шёпота Вениамин, и… и его голос взметнулся обратно ввысь, до фальцета. – На кого ты меня опять променяла, о, Варвара?!

Дэн поперхнулся.

Сенечка, забыв на миг даже о банане, что уже был пару раз надкушен соперником, замер и покосился на Вассермана.

– Я знаю, как подло тебя бросил тот гадкий человек. Ты предпочла тогда его! Несмотря на все мои уговоры и предостережения, – продолжил трагедию в духе Шекспира Веня, по которому, судя по скрытым талантам, должны рыдать все театры мира, начиная с Большого. – Но теперь, обжегшись и зная, что я был прав, что я и, только я, сделаю для тебя всё в этом мире, ты снова выбираешь не меня? Ты ушла к вот этому?! Почему, Варя, почему?! Ведь я же люблю тебя! Боже, только ты знаешь, как сильно я люблю её!

Веня закатил глаза к потолку.

Зря.

Бога там точно нет.

И почему, если на то пошло, только боже?!

Весь исторический факультет, включая декана, тоже в курсе, Рома с Милой опять же знают, а теперь ещё и Дэн с Сенечкой в известность поставлены. На последних я и покосилась, помахала за спиной рукой, мол, валите отсюда.

Конечно, они меня сразу послушали и ушли.

Да-а-а, в моих мечтах.

В жизни эти двое меня нагло проигнорировали.

Продолжили с любопытством наблюдать за страдальческим монологом влюблённого, что обороты и риторические вопросы только набирал. Сенечка же набрал высоту, добрался-таки до банана, устроился с удобством на руках соседа, и… и с Дэном от этого самого банана они теперь откусывали попеременно.

И смотря на это всё, хотелось то ли заорать, то ли захохотать.

Кажется, на Канатчикову дачу первой уеду я.

– Варенька, я говорил с мамой, – Веня, не вставая с колен и выставив перед собой подобно щиту букет, пополз в мою сторону. – И знаю про твои проблемы с деньгами и жильем. Она согласна, чтобы ты переехала к нам. Она приняла мой выбор!

Ну как так-то, Соломония Яковлевна?!

Наша с вами, пускай, и единственная, но незабываемая встреча у дверей института успокоила меня, что вы будете стоять до последнего, умрёте, но золотце своё в мои алчные ручки не отдадите!

Я ведь поверила, а вы…

Вот и верь после этого людям!