— Родной мой… ты — самое невероятное и чудесное создание на этом свете, — старший уткнулся носом в основание шеи Исака. — А еще я тебя неправдоподобно сильно люблю, — поцеловал за ушком и закрыл глаза, обняв всем своим телом своего любимого мальчика.

— Я тоже тебя люблю, Эвен! Бесконечно люблю тебя одного, и любить буду, чтобы еще не произошло в нашей жизни… просто буду любить тебя!

С трудом, но все же повернулся телом к любимому и, крепко обнявшись, уткнувшись носами в шею и волосы друг друга, оба, уставшие, но такие счастливые, погрузились в сон.

========== Часть 24 ==========

Комментарий к Часть 24

Всех с Наступающим Новым годом!)))

Тепла Вам, добра, любви и нежности!

Никогда не теряйте надежды и не переставайте верить в чудеса!!!)))

Волшебной Вам новогодней ночи и веселых каникул!!!

Всех люблю!)))^^

Есть такая особенная улыбка. Во сне. Тебе снится что-то волшебно-приятное, дорогое твоему сердцу, и лицо твое трогает улыбка, а ресницы на веках начинают тихо трепетать от движения глаз, пытающихся уловить милые взору и сердцу образы; запечатлеть их навсегда в сердце; влить по рекам вен и ручьям сосудов.

Эвену снилось детство. Совсем раннее детство. В нем был снег — много снега, не такого как здесь, на краю света, где с неба даже зимой падали то ли снежные хлопья, то ли бело-розовые цветки сакуры.

А еще снилось ему настоящее чудо природы холодных земель — северное сияние, когда небо начинает переливаться сотнями изумрудов.

Это чудо он видел в глазах любимого. В прекрасных, невероятно нежных, переливающихся сотнями оттенков изумрудного глазах его мальчика.

Наверное, еще одной причиной любить его было то, что он стал для Эвена частичкой его родной земли… той земли, где он уже не был около пятнадцати лет.

Когда его родители приехали в Японию по делам семейного бизнеса и привезли сына с собой, первое время Эвен сильно тосковал по Норвегии; все здесь ему казалось чужим — и люди, и язык, и традиции. Все казалось каким-то искусственным, как сказал бы уже взрослый Эвен — театральным.

Потом родители погибли в автокатастрофе, а для маленького норвежского мальчика с кристально-чистыми глазами цвета дождя нашлась приемная семья. Люди давно хотели сына, но успели завести только дочь, а возраст и здоровье уже не позволили иметь еще своих детей.

И Эвен понемногу стал привыкать к стране. Начал интересоваться культурой, литературой, историей; изучал самурайский кодекс и даже посещал уроки боевых искусств, даваемые старым потомком настоящего самурая при храме. Именно там Исак впервые увидел его в мужском обличии. А те туманные, почти призрачные воспоминания из детства о далекой северной стране стали казаться сном. Норвежский он не забыл лишь потому, что часто тайком занимался им сам; смешно сказать, но разговаривал на родном языке с цветами, игрушками; писал письма погибшим родителям, а потом сжигал их в камине, будто превращая в пепел всю свою боль.

Затем наступили страшные времена, о которых Эвену больше не хотелось вспоминать… теперь рядом был его Исак, подаривший ему столько тепла, нежности и заботы, что они в конце концов затмили все эти черные пятна в жизни Насхайма.

Сейчас у Эвена была работа в курьерской компании, правда его трехнедельный отпуск уже подходил к концу, значит скоро они днями будут надолго разлучаться с Исаком. А вот ночами…

Здесь, в стране, где все подчинялось какому-то тайному смыслу в каждом движении, в каждом событии, волей неволей начинаешь верить в знаки судьбы.

Эвен знал, чувствовал, верил в то, что Исак — его судьба, но заслужил ли сам Эвен этой судьбы?

Мальчик такой хрупкий, нежный, ласковый. Но когда они занимаются любовью, отравленный почти семью годами насилия в самых извращенных формах Эвен практически не может получить удовольствия, не причинив хотя бы легкой боли своему Исаку.

И сейчас он очень боялся, что наступит тот момент, когда даже его неправдоподобно сильная любовь не даст ему сдержаться, и он сделает мальчику слишком больно.

Легкий бондаж во время их секса прошлой ночью — это так, капля в море. Эвен знал, что это лишь доставило больше удовольствия обоим. Но что, если в следующий раз ему захочется большего.

Когда он вошел в своего мальчика — еле сдержался, чтобы не развернуть его задом, поставив на колени в самой открытой постыдной позе, и не отыметь до внутренних разрывов и крови. Даже когда осматривал Исака, еле-еле удержал себя от нового проникновения, тем более что начавший возбуждаться орган мальчика говорил о том, что ему самому по душе все эти откровенные прикосновения.

Да, Эвен знал, что после такого почти насилия он бы до потери пульса зацеловывал своего ангела, каждый разрыв, каждую ранку. Жалел бы его до безумия и проклинал бы свои больные пристрастия. А его мальчик, так сильно любя его, бесконечно прощал бы любимому все его жестокие выходки.

Этого старший просто не мог допустить.

***

Эвен открыл глаза.

Его милое маленькое чудо свернулось рядом калачиком, и, словно котенок под боком у мамы-кошки, лежало сейчас, уткнувшись носиком куда-то между ребер старшего.

Эвен тепло улыбнулся и осторожно притянул к себе своего малыша, подарив нежный, но такой горячий поцелуй почти у края волос на лбу.

Ну какой же теперь сон. Исак — это Исак, «беспокойное хозяйство» — Эвен издал тихий смешок, мысленно давно уже прозвав так любимого.

— Привет, — его котенок — только ушек пушистых не хватает — потянул к нему свои маленькие ручки, крепко сцепив их на шее любимого.

— Доброе утро, — Эвен ласково обвел любимые скулы своими тонкими длинными пальцами и потерся носом о щеку. — Все хорошо?

— Да… все прекрасно, милый мой, ты же рядом, — Исак погладил старшего по волосам и уткнулся носом в любимое местечо на теле Эвена — ямочку между ключиц.

— Рядом, но это ненадолго, — Эвен хитро подмигнул опустившему уголки губ Исаку.

— В смысле?! — мальчик резко привстал, тревожно заглядывая в глаза старшему в поисках признаков чего-то недоброго.

— Ну, я мог бы здесь оставаться с тобой целую вечность, но душ сам не придет к нам в постель, камин не затопится и завтрак не приготовится, — видя сначала легкое недоумение на лице младшего, а потом умилительную улыбку облегчения, продолжил. — А ты что подумал?

— Ну… прости, просто все еще немного побаиваюсь, что нам помешают быть рядом, или ты сам захочешь оставить меня, прости, если обидел тебя этими бредовыми мыслями. Но это правда тревожит меня! — Исак опустил взгляд, виновато отведя его в сторону.

— Исак, милый, ну что ты… — он взял ласковыми ладонями лицо мальчика, наклонился к нему своим и прижался лбом ко лбу любимого. — Никогда, слышишь, никогда я тебя не покину и не позволю больше никому разлучить нас. И я даю тебе слово, что научусь любить тебя, не причиняя боли.

— О чем ты, Эвен… мне не больно, ну, почти не больно, это ведь только в первый раз так было? Потом легче будет? — Исак почему-то уловил сейчас тень каких-то сомнений во взгляде любимого.

— Будет не так больно, я постараюсь подольше расслаблять тебя перед проникновением, только прошу тебя — не сопротивляйся, когда я ласкаю тебя там языком — так лучше увлажняется и все становится более эластичным… податливым, так что моим пальцам уже сразу можно будет входить дуэтом, — Эвен заметил, как мальчик все еще краснел при таких разговорах, и это так возбуждало снова. Вряд ли кто разговаривал об этом с его Исаком, а уж то, что он был первым, кто трогал мальчика во всех откровенных местах, растягивал его дырочку и наконец лишил мальчика девственности своей неистово-жаркой плотью — в этом он не сомневался с самого первого прикосновения к этому все еще полу-ребенку, когда он обжигал его холодом льда и своими горячими поцелуями, делаю ему «ветку сакуры».

— Я постараюсь, Эвен, — Исак снова прильнул к его груди, тут же заключаемый в теплые надежные объятия и, получая серию поцелуев без разбора — в волосы, лоб, виски, скулы, носик, подбородок, шею… Эвен просто сам уже дернул стоп-кран, понимая, куда сейчас заведет этот целовательный залп.