– Ты обещал, что расскажешь, зачем тебе нужна была моя рубашка, – я понимал, что спрашивать у него что-либо будет бессмысленным, потому что он не выглядел так, как будто хотел поделиться.

– Я ее испортил, извините, – его голова была наклонена, а голос совсем охрипшим.

– Ничего страшного, у меня таких миллион, – решил не давить на него сильно.

– Не говорите маме.

– Не скажу, если ты скажешь мне, – он ничего не говорил, только закрыл глаза и сглотнул.

Когда воды стало достаточно, он без моей помощи снял свое белье и залез, немного стесняясь, и это было нормально. Мы сидели так около десяти минут, просто наслаждаясь компанией друг друга, просто я пытался отпечатать его опухшее лицо в крови где-то в извилинах, просто чтобы он был. Его нервные окончания посылали миллионы сигналов в мозг, болевые ощущения рассеивались в местах с открытыми ранами. Он выдохнул тяжело и высунул свои руки из воды.

– Я ему не нравлюсь, – его бедное личико перестало быть умиротворенно спокойным, его глаза зажмурились, чтобы не выпустить ни единой слезинки.

Я обнял его, и он обнял меня мокрыми руками, но это не было некомфортно. Я почувствовал, как он сжимает ткань моей расстегнутой рубашки, как его слезы исследуют его лицо от глаз до подбородка. Его кожа была влажной и очень мягкой на ощупь, и он все еще пах как летний сад. Луи периодически всхлипывал и усиливал свою хватку, но его тело не выдерживало этого. Ему было как-то тяжело, ему было как-то неприятно и неудобно. Спустя еще некоторое время нам было больно отпускать друг друга, но нам пришлось. Я накинул на него полотенце и мы пошли в его комнату. Я одел его и уложил в кровать, но ему не хотелось спать. Его бровь кровоточила, поэтому мне пришлось сходить за аптечкой, но он не хотел этого.

– Расскажите мне об Америке, – я поглаживал пластырь на его брови, смотрел в его красные глаза.

– Она большая и имеет много красивых мест, – его руки лежали под щекой.

– Вы путешествуете по ней? – его голос был приглушенным.

– Нет, меня не очень привлекают эти места.

– Почему?

– Потому что они не живописные. Они не такие, какими я бы хотел их видеть.

– Вам нравится Франция?

– Очень.

– Вы родились в Америке?

– Да.

– Я думал, что у меня никого нет, кроме мамы и папы.

– Я тоже так думал, когда был меньше.

– Когда вы начали рисовать?

– Еще в начальной школе, мои родители поддерживали мое увлечение.

Я поправил его челку, сел на кровать. Луи пытался заснуть, закрыл глаза. Он тяжело дышал и хмурился. Я не знал, куда себя деть, только выключил свет и вернулся к нему. Его тело дрожало снова, а из горла прорывался тихий скулеж, я чувствовал всю его боль на себе. И даже если я не понимал, кому Луи не нравится, почему он был избит, почему он так плачет, я знал, что его детское сердце разбито, но он должен оправиться. Детская боль сильна, но коротка. Он очень не хотел этого, пытался как-то это прекратить, но ему было очень больно. Я ожидал, что он поделится со мной своими страхами, но напрасно. Мы знали друг друга лишь восемь дней, он не обязан рассказывать мне все, что его тревожит.

– Не уходите, мистер Стайлс, – я остановился в коридоре, опустив голову, повернулся в его сторону.

Я вернулся к нему в постель и лег рядом. Он перестал дрожать, но не перестал плакать. Я прижал его к себе сильнее, нам хватало места на его односпальной кровати. Луи прижал свои руки к груди, не двигался, лишь бесшумно плакал и всхлипывал. Это было так необходимо мне, понять его, побыть с ним наедине, показать, что я надежный человек. Луи не был глупым, он был очень умным и прекрасным. Он всегда добивался того, чего хотел. Мы заснули почти одновременно, не меняли свое положение, я только поправил одеяло и поцеловал Луи в лоб. Этот момент был волшебным, эта ночь была обворожительной.

– Лу, откуда у тебя эта рана на лице? – Джоанна разбудила меня где-то в шесть часов утра, как только вернулась. Она вежливо попросила меня покинуть комнату мальчика.

– Упал, вчера, я катался в лесу, – уже было десять, мы завтракали в столовой, Джоанна совсем не спала, но и не выглядела уставшей.

– Правда? И с кем же ты был? – я не встревал в разговор, делал вид, что заинтересованно читаю книгу.

– С Микки и остальными, как обычно.

– Странно, они все сказали мне, что вчера ты с ними не был.

– Врут.

– Ты снова был у Бена?

– Мам.

– Луи, тебе всего лишь двенадцать.

– И что?

– Может, ты подождешь немного?

– Ты не вернешь мне папу.

Он встал слишком резко, ушел быстро, оставив недоеденный бутерброд на столе. Я посмотрел ему вслед, нахмурился, а затем снова уставился в книгу, когда Джоанна встала с места.

– Вы читаете сто третью страницу уже целое утро. У вас какие-то проблемы, мистер Стайлс? – я захлопнул книгу и положил ее на стол.

– Кто такой Бен?

– Мальчик, который нравится Луи.

– Сколько ему?

– Пятнадцать, и он тот еще задира.

– Он как-либо обижает Луи?

– Бьет, наверное, обзывает, я не знаю. Я ни разу его не видела, я только представляю, как он выглядит. Он живет где-то за городом, отдаленно.

– Поэтому вы ничего не можете сделать?

– К сожалению, нет.

– Почему Луи к нему ходит тогда?

– Потому что ему нужна любовь.

Я заметил, как Джоанна смахнула слезу и отвернулась, начала мыть посуду, чтобы отвлечь себя. Я никогда не встречал ничего подобного, да и сильно не разбирался в психологии, но это было отвратительно. Я сидел там, слушая, как посуда ударяется друг о друга, недолго. Я не выдержал. Я не знал, что мне делать. Мысль о том, что какой-то там подросток творит то, что ему хочется, взбудоражила меня. Мне кажется, я даже немного приревновал Луи. Я поднялся наверх, в его комнату, около минуты стоял у запертой двери. Я думал, что я могу его напугать, я думал, что разрушу идиллию в один момент, я думал, что потеряю все за секунду. Я открыл дверь медленно, уже ненадолго остыв. Он сидел на кровати с тем же журналом, который читал неделю назад. Листал его, рассматривал рисунки, слезы периодически капали на гладкие страницы.

– Я не давал разрешения входить, – он сидел с опущенной головой, одна его рука лежала на коленке.

– Я решил войти сам, – подхожу к нему осторожно, подставляю себе стул, что постоянно стоит в его комнате у стены.

– У вас нет такого права.

– У тебя нет права разбивать сердце матери, – Луи начинает моргать чаще, пытается сдержаться.

Он молчал целую минуту, а затем поднял на меня свои глаза, положил журнал рядом и встал на колени, вытягиваясь вперед. Слезы текли вниз, почему-то когда я смотрю на него, мне хочется изобразить этого мальчика на холсте и посвятить ему не одну выставку. Он был живописен. Прям как Франция, он был воплощением Марселя. Человеческой версией моих мечтаний и самых дальних грез. Он выглядел как живой портрет, как пейзаж, где вы можете заметить колыхание волн или услышать шелест листьев. Он поставил руки мне на колени и выгнулся. Я напрягся, сжал скулы, смотрел в его безвинные глаза. Мы долго переглядывались. Я знал, что Луи все понимает, и, возможно, он понимал, кто я такой.

– Так что, даже не поцелуете меня?

Он приблизился первым, дышал мне на лицо, ждал. Он все еще сомневался, до конца ли правильно ли, все-таки, меня понял. Я положил свои ладони на его руки и легко их сжал. Он закрыл глаза и я поцеловал его. Он не старался что-либо сделать, просто поддался, как будто был умелым в этом. Я проник внутрь, исследовал его маленькие (еще, возможно, молочные) зубки, приметил два клыка в нижней челюсти. Я почувствовал вкус арахисовой пасты и сахара, приторный остаток алкоголя, что было странно. Ему нравилось, его руки не были настолько напряжены сейчас. Я подхватил его хрупкое тело, держал в районе ребер. Не знаю почему, но мы не боялись быть замеченными, мы не боялись, что нас застукают. Это могло продолжаться вечность, но в его небольших легких кончился кислород. Мы даже не посмотрели друг другу в глаза, он сразу упал на мое плечо, схватив меня на майку на спине, вдыхал запах моей кожи.