Он уверенно разогнался, мельтеша белыми толстыми икрами.

«Как я тут оказался, что я сейчас делаю и к чему это приведет? – подумал он. – Вот и записывай после этого сына на велоспорт!»

Федор поморщился. Он не любил теории о материальности мыслей и прочей эзотерики, но чувства были странными. Он точно знал в этот момент, что как только он крутанет педаль, то так и помчится вперед, словно огненный шар, разгоняясь все быстрее и быстрее, и ему понадобятся все силы, чтоб не сгореть самому и не опалить близких. Он ощущал всеми клетками тела, что существует маленькое до, в котором он жил и готовился все время, и существует огромное после, в котором он окажется, крутанув на старте педаль.

Больного кондовым фатализмом Федора поставили на линию старта рядом с Кузей. Старый тренер дунул в блестящий свисток.

В сознании Федора что-то щелкнуло. Забылись одышка, лишний вес, страхи и сомнения. Забылись зрители. Был только он, гонщик на красном велосипеде, и тонконогий мальчишка-соперник – гонщик на белом велосипеде.

Федор ухватил руль нижним хватом, выгнулся горбылем и надавил на педаль, как будто хотел ее сломать. Другой ногой с той же силой он подтянул другую педаль. И совсем скоро постепенно раскрутился-разогнался.

От неуверенности в своих силах он переоценил силы соперника. После первого круга он обгонял Кузю на двадцать метров, после четвертого уже на сто. Зрители, онемев и переглядываясь, смотрели, как толстяк проносится мимо, грохоча колесами, словно бильярдный шар, а Кузя, самоуверенный Кузя, перворазрядник, как ни крутил педали, догнать Федора не мог и растерянно мотал головой. Группка подростков обсуждала технику Реброва.

– Локти, – говорил один.

– Педаляж.

Федор ближе сводил ноги, не высовывал голову, лучше держал локти, эффективнее педалировал. Мелочи складывались в абсолютное превосходство.

Начав девятый круг, Федор вдруг стал задыхаться, почувствовал слабость во всем теле и решил, что умирает. Он сбавил скорость, а на повороте неудачно крутанул руль и грохнулся с велосипеда на бок. Словно мальчик на дворовой горке, Федор просвистел на попе вниз, поддерживаясь ладонями. Велосипед с крутящимся колесом приземлился рядом.

Кузя объехал его и первым пересек финиш.

Федор испуганно ощупал себя. Форма продырявилась на локтях и правом бедре, шлем раскололся, ягодицы жгло от боли. К нему подбежали Кира, тренер и спортсмены.

– Кира, все ты виновата, – проворчал Федор, вытаскивая из разодранной ладони занозы. – Умрешь. Умрешь. Я мог выиграть, если б не слушал женщину!

Мягков, теребя хипстерскую бородку, довольно посмотрел на жену, стройная Кира, сунув руки в джинсы, отвернулась. Волков, поставив велосипед между ног, выправлял погнутый руль.

– Ты просто перестал заниматься. – сказал он, красный от натуги.

– Возьмете обратно? – неожиданно спросил Федор.

Он закончил с ладонью и посмотрел на старого тренера лучистым, безумным и загадочным взглядом.

– Хладопакетов на тебя не напасешься, – пошутил тренер, уже строя планы на сильного спортсмена. – По Иннокентию, завтра детская группа в четыре часа, пусть привозят, а сам давай после работы. – Волков, отдалив на вытянутую руку велосипед, осмотрел его и отдал Кузе. – Кстати, скоро Гран-при Москвы. Выступишь в ветеранах?

– Наверное, нет.

– Там будет Капитонов.

– Точно нет!

– Не ври себе. Будет Капитонов, будешь и ты.

А теперь пошли в медпункт.

Федор попрощался с друзьями и, продолжая говорить с Соломоном Волковым, ушел с трека в темный боковой коридор.

Федор приехал в Черемушки поздно вечером. Он зашел в квартиру, разворачивая новую жвачку «Турбо». Вдохнув знакомый с детства фруктовый запах, он сунул ее в рот, рассматривая вкладыш. «Вкус не тот, – подумал он. – И желтая Lamborghini Huracan простовата». Коричневая Lamborghini Countach S годов девяностых из его коллекции вкладышей вроде был красивей. «Ладно, не ной, – пробормотал он, находясь в самом хорошем настроении. – „Двойной удар“ на самом деле простенький фильмец с рейтингом 5,5 по IMDb, но разве это важно, если это было в твоем детстве и ты любил его?»

Федор вспомнил плакат Ван Дамма у себя в детской (разумеется, на шпагате).

– Пелагея, я дома! – крикнул он, услышав в гостиной звук телевизора.

Вешалка была приколочена им высоко, и он приподнялся на носках, чтобы повесить пиджак. Федор был невысокого роста и компенсировал рост высокими целями. «Кто знает, – смеялся он. – Может, и высокая жена появилась не просто так?»

Он прошел в гостиную. Свет был выключен, ярким пятном светился телевизор на стене и маленькая настольная лампа на компьютерном столике у окна. Жены в гостиной не было. На оранжевом угловом диване, положив на прямые ноги подушку, застыл с блестящими глазами сын. Показывали «Гарри Поттера».

Федор уселся рядом, обнял Иннокентия и понюхал его светлые спутанные волосы, пахнущие детским легким потом. Сын был толстым высоким мальчиком с серыми, как у матери, глазами и прямым, как у Федора, носом. Все время после школы он играл в «Майнкрафт», читал «Вселенную Марвел» и смотрел «Супермена», как Федор когда-то играл в супербратьев Марио, читал мир «Мурзилки» и смотрел «Электроника».

– Завтра ты будешь гонять на шоссейнике, Иннокентий.

– Зачем? – спросил сын и начал кусать большой палец. – Куча потных мужичков едут друг за другом, разбиваются, ломают себе спины. Ничего себе перспектива для ребенка.

– Ого!

Федор улыбнулся и посмотрел на освещенный прожекторами в вечерней синеве Московский университет. Легкий шум отвлек его. В проеме двери стояла жена, Пелагея. Японский черный халат подчеркивал белизну ее длинных стройных ног.

Жена Федора, высокая светловолосая женщина, была красива северной загадочной красотой. У нее были серые глаза, широкие скулы и очень белая кожа.

Говорили, что она похожа на шведку.

Пелагея была выше Федора на голову.

Фамилию мужа, ввиду болезненной ревнивости к правам мужчин, Пелагея не взяла и осталась Медузовой.

Она деловито прошлепала мимо них босиком, держа томик Артура Кларка и не вынимая вставленного между страниц указательного пальца. Отложив книгу на компьютерный столик, она некоторое время смотрела на свое отражение в окне, потом обернулась и устремила на Федора блестящие глаза.

– О чем вы говорили? – сказала она низким, приятным голосом.

– Завтра надо отвезти Иннокентия на велоспорт к четырем.

– Куча потных мужичков едут друг за другом, разбиваются, ломают себе спины. Ничего себе перспектива для ребенка!

– Где же я это мог слышать днем, не напомнишь? Так ты против велоспорта?

– Я уже точно за, – через несколько минут, как будто решившись, ответила Пелагея. – Только я не буду возить его в Крылатское, это же две пересадки в метро и автобус.

– Опять твоя мама? Или ты решила выйти на работу?

Красивая Пелагея передернула плечами и начала сосредоточенно кусать большой палец, что означало «это моя мама» или «это как-то связано с моей мамой». Запахнув халат, она прошлась по комнате, заправила светлые длинные волосы за уши, открыв широкие скулы, и уселась в глубокое оранжевое кресло. Федор все это время смотрел на нее.

– Хорошо, в первый раз отвезу я, – сказал он, раздражаясь на эту тихую манеру тещи создавать ему неудобство на пустом месте. – А на будущее мы найдем няню. Если подумать, то можно решить все вопросы. Спасибо тебе, что согласилась на велоспорт.

Пелагея скрестила тонкие руки и остановила взгляд на Федоре. «Любовь – хорошенькое дело, но что потом делать с детьми?» – подумал Федор и взглянул на Иннокентия.

Мама пахла теплым молоком, а папа – горьким репейником. Иннокентий весь вечер прождал папу. Да, мама, любимая, надежная, добрая, понятная мама, была рядом. Мама сидела за компьютером, читала книгу, готовила макарошки с сыром, гладила его теплой рукой по голове, но ему хотелось видеть папу.