Сам Федор переживал период мексиканской любви с Пелагеей. Он еще не был тем занудой, каким стал позже. Федор декламировал Блока и пел на французском Дассена, он цитировал Канта и комично изображал Брежнева. Вечерами они встречались у Патриарших прудов, садились на изогнутую скамеечку и с нежностью держались за руки. У Пелагеи были красивые глаза, широкие скулы и светлые прямые волосы. Федор получил свой небоскреб счастья и жил на верхнем этаже.

Иннокентий не был зачат в тот шторм. Судьба подстроила все так, чтоб Федор женился предупрежденным и не мог винить в своих бедах обстоятельства, начальника или правительство.

Когда Федор заезжал за Пелагеей на Энгельса, Недоумова еще иногда улыбалась, еще казалась лучшим другом. Да, он сразу заметил странную зависимость Пелагеи от матери. Что бы ни делала дочь – везде торчали ослиные уши ее матери: красивая девушка, как и она, все время говорила «мужичонки», «бабешки» и «любовнички»; все мечтала уничтожить русскую эстраду и варила отвары по рецептам из гримуаров[8] папы Гонория (будущая теща, как выяснилось, увлекалась ворожбой и считала себя потомственной ведьмой). Федор, взяв на себя роль профессора Генри Хиггинса, неумело учил свою Элизу Дулиттл говорить правильно, боролся с человеконенавистничеством и отучал от мракобесия.

Был солнечный теплый день, один из последних перед долгими дождями той осени. За три часа до встречи с Пелагеей Федор сидел в маленьком светлом кабинете на втором этаже и набирал на компьютере юридическое заключение для руководства. Федор задумчиво смотрел на фонари старого Арбата, на блестевшую под солнцем брусчатку и толпы людей со счастливыми лицами.

Была суббота, в банке остались только он и охранник. Федор решил так: «В будние я буду гнаться к успеху наравне с конкурентами, а в выходные обгонять их». Он глядел на маркированные его начальником абзацы в иске и надолго застывал перед открытым «Гарантом». Заемщик подписал кредитный договор и обвинял банк в завышенных комиссиях.

«Глупец! – Федор глянул в окно и вдали над толпой увидел светлую голову Пелагеи. – Согласен, комиссии написаны мелким шрифтом, но ведь это вопрос твоих денег. Вот же они, комиссии! – Федор взял лупу с десятикратным увеличением и, склоняясь низко над документом, различил цифры. – Зачем ты подписал договор не читая, дружище? Ведь ты мог отказаться, а теперь что? Теперь ты, как честный человек, обязан платить!»

Федор выглянул в окно. Одинокая бабушка пела романс и кружилась перед мешком для монет. Рядом сидел высокий старик в ковбойской шляпе и тренькал на странной гитаре с двумя грифами. Светловолосая высокая Пелагея уже шла мимо театра Вахтангова, ступая по Арбату словно модель по подиуму.

«В теории-то все просто, – размышлял Федор, вернувшись на свое место. – Хочешь жениться? Найди подходящую по характеру, внешности, весу, росту, цвету глаз и резус-фактору девушку, проделай SWOT-анализ ее плюсов и минусов, вынь все трупы из всех ее шкафов, изучи родословную до царя Моисея, и если она, та самая, нашлась, понравилась тебе и не пристукнула, то беги в ЗАГС».

Но Пелагея по одному параметру точно не подходила. Увидев Эриду Марковну Недоумову, любой доктор медицинских наук сказал бы: «Как можно быть таким глупцом, Федя? Открою тебе секрет: лучше ты найди самую падшую женщину, но с нормальной мамой, чем жениться на самой прекрасной в мире Пелагее, но с такой мамой, как Недоумова».

Он вновь взглянул на старый Арбат. Рядом с книжным развалом стояла Пелагея в красивом голубом платье и с улыбкой смотрела на Федора. Он почувствовал счастье и, покинув душный кабинет, выбежал на солнце. Обнявшись, он и Пелагея уехали на дачу в Переделкино знакомиться с родителями.

– Татьяна Алексеевна, как вкусно мясо по-французски! – сказал крупный Дэв, накалывая на вилку кусок сочного мяса и запивая вишневым компотом из прозрачного стакана. – И как дышится легко!

Все же деревянный дом чудесен и очень полезен!

Гости уже познакомились, обо всем стороннем переговорили, намеренно не касаясь молодых, и собрались уходить. Федор, улыбаясь, переглядывался с Пелагеей. Мама, невысокая женщина с густыми черными волосами и светло-карими глазами, чуть кивнула головой Дэву, остановившись в широком стенном проеме между гостиной и кухней.

В небольшой гостиной, сложенной из огромных круглых сосен, было жарко и празднично. Пахло жареной картошкой и чесночным салатом. В огромном камине из красного кирпича трещали огнем березовые полешки. Отец изредка брал кочергу с лошадиной головой и ворошил угли.

Стену за спиной Недоумовой и Дэва занимал стеллаж с книгами и плоский телевизор. Позади отца стояло черное пианино с бюстом Бетховена, над пианино висела шкура рыси с зелеными глазами из органического стекла. Окна были задернуты белыми деревенскими занавесками.

– Ничего сложного, Дэв, – сказала мама. – Режешь мясо, режешь картошку дольками, пумс, – мама Федора любила это странное слово «пумс», – кладешь на противень. – Она свободной ширококостной крепкой рукой изображала, как режет дольками, как кладет на противень. – В духовку, сорок минут и готово.

Мама оглядела небольшой стол, накрытый белой ажурной скатертью и уставленный едой в чешском сервизе с ангелочками. Стояли две бутылки абхазского красного вина, сельдь под шубой, большая тарелка в форме зеленого листа с мясом по-французски, разные другие салаты и закуски, и серебряный поднос с белым свежим хлебом, намазанным сливочным маслом и красной, пахнущей морем икрой. Гости выпили чай, поели салаты, суп, второе, но Дэв своим низким бархатным голосом, немного капризно, попросил оставить на столе салаты и беспрерывно накладывал себе то один, то другой, то хлеб с икрой, а то и вновь мяса, словно большой ребенок, выжидая момента, когда все отвернутся.

Федор, чувствуя, что даже думать о таком неприлично, ужаснулся его прожорливости и вновь подумал, что отец Пелагеи странный тип. Дэв был одет в коричневую, выцветшую на плечах, измятую рубашку, лопнувшую на локте. Отец Федора, Матвей Ребров, сидел во главе стола и в основном молчал.

Заметив, что вишневый компот выпит, мама вернулась за пустым графином и ушла на кухню, имея в холодильнике на крайний случай жареные окорочка, а в подвале ряды собственноручно закатанных банок с компотами, вареньями и острыми аджиками.

Федор чувствовал себя с Пелагеей взрослым и рассказывал под веселый треск полешек о своей работе.

– Поймите, банк не берет людей, которые не хотят работать или разрушают коллектив, – говорил он, повторяя слова из кодекса корпоративных ценностей. – Эти люди тянут назад, а мы должны идти вперед. Основа успеха – культура людей. Культура уважения, доброжелательности, саморазвития. Вы должны решить, с кем вы – с прошлым или будущим? Мы вкладываем в образование…

Федор, чувствуя себя причастным чуть ли не к построению совершенного общества, вдохновенно говорил довольно долго, подсознательно желая заставить Недоумову хлопать ему. Будущая теща, когда он был у них в гостях, мучила его нравоучениями о том, какие они были комсомольцы, как хорошо было и как плохо стало, с таким наездом, словно лично Федор развалил страну.

– Скоринг! – вещал с блестящими глазами Федор. – Пятнадцать минут, и кредит выдан. Никакой очереди. Никакого унижения. Помнится…

Не подозревая, что ковыряет запаленный динамит, он рассказал, как с отцом регистрировал «Москвич-2141» в конце 80-х.

– А вот как было раньше! Мы приехали в пять утра, стояла толпа людей, мы заняли пять очередей, получили квитанции, – говорил он, – бегали в банк, стояли очередь там, возвратились, в окошках виднелись замученные вспотевшие люди, которые твердили: «Вас много, а я один». Три дня мы мучились! Сейчас все иначе. Мы новое поколение…

Эрида Марковна ела по чуть-чуть, говорила мало и мельком бросала взгляды на телевизор, на камин, на фотографию Матвея Реброва с первым президентом России, а еще раньше оглядела со всех сторон их двухэтажный домик из деревянных бревен (домик достался от дедушки со стороны мамы, Алексея Душевина, а ему – за мировые заслуги в области физики). Каждый раз Недоумова посылала мужу заговорщицкий взгляд победителя битвы экстрасенсов. «Сколько наворовал!» – говорили ее счастливые глаза. «Бедная женщина, – думал Федор. – Она не знает, как подешевели телевизоры и камины».