– До свидания, – он вежливо кивнул Земляникиной и неожиданно легко и живо для своей крупной и слегка грузноватой фигуры вышел из комнаты.

– Билеты на обратный рейс всем заказали, так что не беспокойтесь, – вновь скороговоркой зачастила Рая. – Что касается плана работы и мероприятий – все у Трутнева. Пройдите, пожалуйста, в двадцать второй кабинет.

Последующие два дня оказались едва ли не самыми трудными в ее жизни. Неистощимая выдумка, энергия и упорство потребовались Нелли Земляникиной на то, чтобы окончательно не порвать с Юрочкой и, однако же, уклониться от посещения «Ротонды», как он назвал квартиру товарища, в срочном порядке отбывшего в неизвестном направлении. Юра скрипел зубами, Юра неистовствовал, готов был задушить ее, тискал и надсадно дышал в ухо при каждом удобном случае, но сделать ничего не мог.

– Да чего же ты добиваешься, в конце-то концов? – спросил он вечером второго дня семинара. – Завтра – последний день, а ты ведешь себя так, словно у нас в кармане целая вечность…

– Юрочка, милый, – засмеялась она в ответ, – а как зовут твою жену?

– Жена? При чем здесь жена? – на мгновение остыл Юра.

– А дети у тебя есть? Много?

– Да ты издеваешься надо мной! – сумрачно догадался Трутнев. – Но учти, Земляничка, я не из тех, кто позволяет шутить над собой…

– Юрочка, а кто такая Нина Петровна? Юрочка, что с тобой? Почему ты такой бледный?

– Ну, знаешь…

– Ты любил ее, да? А сейчас не любишь?

– Кто тебе про нее сказал? – хмуро спросил Трутнев.

– Да так, сорока на хвосте принесла…

– Это было давно, три года назад.

– И она была замужняя женщина?.. Однако, Юрочка, рискованная у тебя специализация… Кто тебя выручил в прошлый раз?

– Не болтай!

– Ты на него и теперь рассчитываешь?

Она переборщила, она недооценила Юрочкин гнев…

– Ты! Шлюшка Покровская, – схватив ее за плечи и сильно встряхнув, в ярости прошептал Трутнев. – Ты говори да не заговаривайся…

Нет, Юрочку Трутнева она не испугалась – он был смешон. Страх был иной – она может больше не встретить того, в массивных роговых очках, с грубоватыми чертами лица. А ей зачем-то надо было увидеть его еще хотя бы раз, услышать сильный, властный голос, почувствовать его рукопожатие… И она пошла на попятный:

– Юра, не надо, не разговаривай со мной так, – тихо и смиренно сказала она, когда приступ ярости у Трутнева поутих. – Я ведь тоже не железная… Мне говорят о твоих подвигах, я слушаю, ревную, бешусь, а потом, ты же знаешь – я болею… Ну, болею я, Юрочка, потерпи еще, мой хороший. – И не удержалась, опять кольнула его: – Удели сегодня чуть больше внимания своей жене – поверь, она будет так рада этому…

И Юрик покорно вздохнул:

– Язва же ты, Земляничка, а на вид такая сдобненькая… Хорошо, Нелли Семеновна, сегодня будь по-твоему. Но завтра! Учти, я ничего слушать не буду, я просто увезу тебя после банкета и если потребуется – изнасилую… Ты поняла?

Она поняла и на этот раз поверила Трутневу.

А семинар шел своим чередом. Выступления сменяли друг друга. Ораторы дружно, в один голос, призывали разоблачать беспорядки, бороться с ханжеством и подхалимством, с расхитителями социалистической собственности, пьяницами и тунеядцами. Просили быть стойкими и принципиальными, то и дело кивая на решения съезда, на постановления, тезисы, речи… Одни и те же слова, повторенные бессчетное количество раз, превращались в погремушки: вроде бы бренчат, а о чем – поди разбери… Нелли порой казалось, что не только слова, но и сами ораторы на одно лицо. Да и не мудрено было бы их перепутать: в одинаково темных костюмах и белых рубашках с узкими галстуками, в туфлях с коричневатым отливом, даже прически у всех были одинаковые, словно бы они стриглись в один час у одного парикмахера. Торжественные, важные, сидели ораторы в президиуме, слушая друг друга, дружно хлопая друг другу… Похоже было на то, что уже давным-давно никто из них не помнит, зачем, по какому поводу он здесь, да это для них, видимо, было не важно: главное – выступить, призвать, чтобы отметить свое здесь присутствие, свою значимость и преданность клану, к которому они все принадлежали. А как воспринимаются их слова, приносят хоть какую-то пользу или нет – уже никого не интересовало. Важно, чтобы эти слова были произнесены: хорошие, правильные, кем-то там одобренные, кем-то запущенные в тираж… «Выполняя решения съезда КПСС», «С заботой о совершенствовании организации соревнования в новых условиях», «Центральный комитет КПСС рекомендовал», «За досрочное выполнение очередной пятилетки», «Комсомол – верный помошник партии», «Молодежь, отвечая на призыв партии и правительства, должна быть в первых рядах»…

«Записать бы все эти лозунги на магнитофон, – уныло думала Нелли, украдкой зевая в первом ряду, – и три дня без остановки крутить. А командировочные, что пошли на ораторов из края – отдать на строительство детского сада».

Интереснее были мероприятия – коллективный выход в кино, посещение районного музея боевой славы, знакомство с коллективом художественной самодеятельности районного Дома культуры. Ну и, конечно же, с нетерпением ожидала Нелли заключительный банкет, почему-то уверенная в том, что именно на банкете и должно произойти то самое важное, то самое главное, ради чего она сюда и приехала. Угрозу Юрика Трутнева Нелли уже забыла и в расчет не брала. А знать бы ей, что и семинар, и банкет были затеяны единственно ради нее – ни в жизнь бы не поверила. Столько правильных людей, столько правильных слов – и все это ради такой банальной цели? Она догадывалась, что Юрик способен на многое, когда в нем зажигается страсть, но чтобы на такое…

В ночь на первое декабря все падал и падал снег: мягкий, пушистый, на меховых лапках, он укутал деревья и дома, поля и перелески, горы и долины. К позднему зимнему утру он перестал падать и начал бусенить, как говорят на русском Севере. Меховые лапки у снежинок отпали, затвердели, сжались, округлились и больно секли лицо вместе с небольшим низовым ветром, взвихривающим пуховое одеяло, срывающим белые одежды с деревьев, полей, гор и долин…

Выступить на семинаре прожектористов Бурлаеву не удалось – все эти дни он был вплотную занят москвичами, перепорученными ему, как он понимал, расторопным Колей Литвиновым. Пришлось все дела забросить и полностью переключиться на доставание икры, балыков, унтов и оленьих рогов, которые в качестве сувениров должны были увезти работники финчасти ЦК комсомола. А дело это, доставание, весьма хлопотное, и далеко не всегда обходится просто звонком – приходилось подключать районный комитет партии, просить, договариваться, что-то обещать. Скажем, пустячное вроде бы дело – оформить оленьи рога: дарственные металлические пластины из нержавейки с гравированной монограммой к ним прикрепить. Но, во-первых, надо найти эти пластины из нержавейки, во-вторых – гравировщика и, наконец, специалиста, который взялся бы пластины оригинально на рога укрепить. Справились и с этим делом, хотя и пришлось нажимать на Кольчугина через райком партии… Кольчугин этот, природный комик, потребовал письменное распоряжение из райкома. Нарывается человек на каждом шагу, по каждому пустяку – с такими замашками ему вряд ли удастся надолго задержаться в директорском кресле. Даже несмотря на то, что за многие годы завод впервые стал выполнять план и обязательства. А начал-то как этот самый Кольчугин? Назначили его директором, а у него отпуск от прежней работы сохранился. Вот он и поехал на базу отдыха своего нового предприятия. Поехал, так сказать, инкогнито. Просидел там две недели: на лыжах покатался, в баре поотирался, в баньке попарился, шарики бильярдные покатал. На него, понятное дело, никто внимания не обращал. А он сел в директорское кресло и давай порядки наводить: кочегара базы отдыха – начальником цеха (тот раньше мастером был, потом обиделся на что-то и ушел кочегарить), массовика-затейника – директором заводского клуба, какие-то там секции организовал, сам штангой занимается. В общем – чудит человек… Никто ему пока не мешает, так зачем самому нарываться? С пластинами этими делов – на полтора часа, так нет же, развел волынку… Потом проблема встала с берестяными туесками под мед. В продаже были только пятисотграммовые. Но ведь это себя не уважать – сувенир в пятьсот граммов меда людям преподносить. Тут уж в край пришлось обращаться. Прислали самолетом. Так вот время и разбежалось – не успел оглянуться, а уже людей провожать надо. Перед дорогой грех в баньке их не попарить, не угостить на славу и все самому надо делать, поскольку ранг у комиссии высокий, и даже второму секретарю их не перепоручишь. В общем, и попарились, и помылись, и угощение было на славу: уха из калужатины (рыболовецкой бригаде нанайского колхоза специальное задание было ее отловить), строганина из оленины, шашлыки по-карски (здесь, как всегда, Вано не подкачал), икорка красная и черная, вяленая медвежатина… Гости остались довольны. Надо полагать, проблем по финансовой части в крайкоме комсомола не будет. И вот, наконец, загрузили почетную комиссию в самолет, буквально перед тем, как аэропорту закрыться по метеоусловиям, отправили в краевой центр. Гора, как говорится, с плеч. И все же при всей своей занятости, при всех обременительных хлопотах и заботах, Сергей Бурлаев не забывал про Нелли Земляникину. Сам себе удивлялся, когда вдруг в самый неподходящий момент вставало перед ним ее смуглое, круглое личико с пронзительно-синими глазами. Так хотелось хотя бы еще раз на нее взглянуть, да что взглянуть – лучше рассмотреть, выяснить, чем она его так зацепила? Синие глаза? Мало ли он их видел. Да и возраст не тот, чтобы глазами какой-то там девчонки из Покровки умиляться. Однако же – умилился…