— Что с тобой происходит, кретин? — ворчит Луи на самого себя. Он смотрит в зеркало, но не находит ответа на свой вопрос. Выглядит он так же, как и обычно. Если бы было возможно посмотреть на себя изнутри. И не в каком-то диком биологическом смысле этого слова, а… просто внутри.

Мама.

Луи хватает свой телефон в ту же секунду, как эта мысль приходит на ум. Совершенно не задумываясь о правильности поступка. Только она видит шатена изнутри.

— Привет, мам, — облегчённо выдыхает Луи, как только на том конце слышится слабое «алло».

— Привет, дорогой, — её голос хрипит, но слышно улыбку.

— Мам, я найду деньги, обещаю. Мы успеем. Всё будет хорошо.

— Не волнуйся за меня. Как твои дела?

Луи по инерции думает вывалить всё, что творится у него на душе, но внезапно это кажется ему неправильным, поэтому он затыкает свой внутренний голос.

— Всё нормально.

— Ох, детка, я бы не спрашивала тебя, если бы ты звучал так, будто у тебя всё нормально. Что случилось?

В этом вся Джоанна. По одному вздоху способна определить, если с её ребёнком что-то не так. Отодвинет всё личное на задний план, чтобы выслушать и помочь. Луи готов принести к её ногам всё, что она попросит, но она никогда не просит. Она всегда приносит.

— Мам… только ответь честно. Я — хороший человек?

— Конечно, — не задумываясь, отвечает Джоанна.

— Тогда почему я чувствую себя так плохо? — спрашивает Луи, нервно ударяя ногтями по диктофону.

— Ну-ка рассказывай.

— Случилось кое-что… и теперь я не знаю какой я, — шатен выдерживает паузу, чтобы как можно проще сформулировать всё. — Я вдруг понял, что если ты хороший человек, то ты плохой журналист. А если хороший журналист, то… Мам, я разрушаю чужие жизни.

— Я так не думаю. Ты не лжёшь о людях. Ты пишешь о них правду, чтобы её знали другие.

— Но ведь я лезу к ним в душу, даже когда они этого совсем не хотят. Я пишу то, что они просят не писать. Это грубо и бесчеловечно, ведь они доверяют мне.

— Подумай… Ты никогда не поступал так с честными и порядочными людьми.

— Да. Я думаю, мне нужно перестать быть журналистом и найти что-то новое, чтобы быть хорошим человеком.

— Если ты этого хочешь, я всегда поддержу тебя, милый, — Джоанна имитирует звук поцелуя в трубку. — Я тайно ушла с процедуры, и медсестра вот-вот найдёт меня. Нужно идти, Бу.

— Спасибо.

Луи становится легче, но писать он ничего не собирается, поэтому вместо добытой информации, отправляет Нику одно маленькое сообщение «увольняй». Он ставит телефон на беззвучный режим и кладёт его в тумбочку, чтобы не слышать и не видеть гневных звонков Гримшоу до завтрашнего дня.

***

Оливия провела на улице не больше часа, прежде чем Гарри заводит её в комнату и укладывает спать. Но даже этот час — огромное достижение. Девочка засыпает довольно быстро из-за того, что набегалась по двору и лестницам особняка.

Стайлс ставит на журнальный столик две бутылки виски. И если ещё утром Луи думал, что никогда больше не будет пить, то сейчас ему хочется это сделать. Уж слишком много внезапно на него свалилось. Да, и неловкий разговор он не переживёт без алкоголя.

— Почему Найл перестал приезжать? — спрашивает Луи, чтобы оттянуть приближение неизбежного.

— Да брось, Луи. Тебя же не это волнует сейчас, — хмурится Стайлс, первым делая глоток из бутылки.

Шатена бесит эта наглость, ведь ему не дают даже пошутить перед тяжёлым разговором. Он берёт бутылку из рук Гарри и отпивает виски. После этого Луи садится совсем рядом с мужчиной, оставляя для каждого не больше десяти сантиметров личного пространства. Пусть неловко будет обоим.

— Поцелуи в лоб значат для меня намного больше, чем в губы, — говорит шатен. — Ну, знаешь, я считаю, что целовать в губы тебя может любой, и люди перестали терять особенность этого явления. Но зато поцелуи в нос, лоб или щёки до того кошмарно сопливые, что становятся редким явлением. Из-за своей редкости они ценятся в разы сильнее.

— Я учту, — улыбается Гарри, и на секунду задумывается. — Иногда ты говоришь так, как будто ты по жизни много пишешь. Как люди, работающие в литературе, или журналисты.

— Найл сказал, что ты их не любишь, — быстро находится Луи. — Журналистов. Почему так вышло?

— Отвратительная работа. Как у людей может хватать совести совать носы не в свои дела? Никакой вежливости и осознания ценности человеческой жизни. Плевать на всё.

В лице Стайлса читается столько ненависти и едва скрываемой агрессии, что это мгновенно давит на психику. Луи непроизвольно сжимается, пытаясь стать меньше. Ему стыдно. Он вздрагивает, когда чувствует прикосновение к руке. Гарри легко касается её губами.

— Если хочешь просто целовать, то делай это обычно. Не обязательно использовать все редкие поцелуи, — Луи нехотя освобождает свою руку из соображений гордости. — Так что там Оливия говорила? Ты был затворником до меня?

— Она не так сказала, — протестует Гарри с улыбкой на лице.

— С другими не общался, никого не звал по имени, не спорил. Не смеялся. Только попробуй ещё раз мне сказать, что это не затворничество своего рода.

— Но это не…

Луи мгновенно зажимает рот Стайлса ладонью, предотвращая его протест. Он прижимает палец к своим губам с просьбой замолчать. Слова мужчины ударяются об руку Луи, но он не собирается отпускать её, пока этот наглый говнюк не заткнётся.

— У тебя всё равно ничего не получится, — уверяет шатен.

Гарри хмурит брови и пытается убрать Луи подальше от себя, чтобы всё-таки внести свою лепту. И тогда шатену приходит единственное возможное решение. Он приближается к своей руке, по прежнему зажимающей рот Стайлса, и прижимает губы к тыльной стороне кисти ровно на том месте, где располагаются губы Гарри.

Наступает тишина, но Луи отмечает, как неловкость испарилась. Теперь тишина — это спокойствие, а не постоянная тревога. Они смотрят друг на друга настолько близко, что глаза начинают косить и это выглядит смешно.

— Ты был затворником. И ты трус, — продолжает Луи, только уже шёпотом, и всё ещё закрывая рот Гарри. — Снаружи ты выглядишь грозно и давишь даже своим присутствием, но стоит только узнать тебя чуть больше, и всё это исчезает. На самом деле ты до ужаса нежный. Обычно ты подавляешь положительные эмоции, как будто думаешь, что за них тебе придётся расплачиваться. Ты боишься вещей, которые от тебя не зависят. Но мы — люди. Мы должны делать ошибки, радоваться, плакать, ссориться, любить… А теперь скажи, если я в чём-то не прав, — говорит Луи, убирая руку ото рта мужчины.

Вместо волны возмущения, Гарри берёт бутылку виски и отпивает из неё порядочную часть.

— Ты прав, — просто говорит он, без каких-либо ноток осуждения или недовольства в голосе, — Я боялся тебя и даже пытался избегать, но мы живём в одном доме, так что это довольно проблематично.

— Почему боялся?

— Ты заставил меня почувствовать что-то выходящее за мои собственные рамки дозволенного, — Гарри замолкает, взвешивая следующие слова. — У меня есть талант. Я с первого взгляда могу определить засранца, который может сделать что-то плохое. Я долго думал, приблизиться ли к тебе, потому что не почувствовал от тебя опасности, но было какое-то сомнение. До тех пор пока ты впервые не попытался уговорить меня выпустить Оливию, показав характер.

— Ты хороший человек, Гарри, — улыбается Луи, накручивая на палец одну из прядей мужчины. — Как много изменилось всего за два месяца. Не слишком быстро?

— Слегка, но думаю, это приемлемо. Мы можем быть друзьями.

Луи смеётся, запрокидывая голову. Эта фраза кажется ему слишком по-детски наивной и совершенно неподходящей для Стайлса. Он отпивает виски ещё, оставляя бутылку наполовину пустой.

— Ага, конечно, друзьями, — саркастично замечает шатен. — Ты хотел целовать меня. Плохие новости, но друзья так не делают.

Они допивают бутылку полностью, и поэтому, когда Луи встаёт за телефоном Гарри, он слегка пошатывается из стороны в сторону. Он ненавидит виски. Он скажет об этом ещё миллион раз.