Взгляды, прикосновения, краткий обмен ничего не значащими репликами, и ничего более. Такие взаимоотношения между мужчиной и женщиной я бы не назвал заявкой на роман. Даже флиртом их можно было считать с некоторой натяжкой. Если бы не одно происшествие.

В тот вечер я ушёл из клуба последним. Был поздний час. На автобусной остановке, и поблизости, кроме меня, не было ни души. Компанию мне составлял только чудесный тёплый майский вечер. Я услышал, как хлопнула дверь клуба, и оглянулся: по лестнице сбегала Лиза. Она махнула мне рукой и направилась к остановке. Я с удивлением подумал: «Неужели она меня ждала?». Сократив расстояние между нами до нуля, она решительно взяла меня за руку и спросила: «Можно тебя на минуту?». Слово «взяла» надо бы заменить на «схватила».

Я согласился, не успев подумать. Лиза, как ребёнка, повела меня от остановки куда-то вглубь соседнего двора. Вопросов я не задавал, поскольку ничего плохого случиться не могло. Какие могут быть вопросы? Вскоре от внешнего мира нас отгородила высокая стена из кустов цветущей сирени. Сюда едва проникал рассеянный свет от уличных фонарей. Лиза отпустила мою руку, и я остановился. Она сделала несколько шагов от меня, повернулась и на мгновенье застыла, глядя мне в глаза. Её душевное состояние в тот момент я называл бы мрачной сосредоточенностью. Я подумал: «Не драться же со мной она собирается?». По-прежнему, ничего не понимая, я ждал объяснений.

Вместо объяснений, Лиза одним движением, почти рывком, сняла с себя водолазку. Под водолазкой было обнажённое тело. Я был напуган, но, повинуясь всесильному инстинкту, взглянул на её красивые, слегка вздёрнутые кверху, груди. Чтобы расставить все точки над «и», Лиза сказала: «Я хочу к тебе. К тебе домой». Это была не просьба, а почти ультиматум. Её чувства ко мне не ограничивались одной симпатией, и это, во всяком случае, мне стало ясно.

Некоторое время мы с Лизой так и стояли друг напротив друга, как два вопросительных знака, ничего не предпринимая. Я лихорадочно перебирал в памяти вежливые слова, пытаясь сочинить ответ. Нужные слова на ум не приходили, и я воспользовался домашней заготовкой, которая подходила к любой ситуации: «Прости!». Я услышал спасительный шум подъезжающего автобуса, попрощался и убежал на остановку.

Надо признать, что всё необычное нас, всё-таки, пугает. Во всяком случае, я был изрядно сбит с толку. Глядя на тот день с высоты прожитых лет, я понимаю, что Лиза совершила поступок, достойный восхищения. Не могу себе представить, что ей пришлось в себе побороть, и что пришлось пережить в тот момент, когда она решила перестать быть моей тенью, моим эхом. Но знаю, что изобрести лучшее оружие против моего тогдашнего заскорузлого нарциссизма, пожалуй, было невозможно.

На следующую репетицию Лиза не пришла.

Нас не нужно жалеть. Нами нужно восхищаться!

Музыкальная школа имени харьковского композитора, Николая Коляды. Храм искусства, обустроенный в бывшей конюшне. Пока дочка занималась со своим преподавателем по фортепиано, я сидел в коридоре и читал Хемингуэя. Старик Сантьяго как раз в темноте направлял свою лодку в открытое море, когда громко хлопнула входная дверь.

Я оглянулся и увидел парня лет тринадцати. Как сейчас говорят, тинэйджера. Он вошёл в школу бодрым шагом, уверенно, как к себе домой. Подойдя к парадной лестнице, он споткнулся об нижнюю ступеньку и в коридор уже буквально вбежал, суматошно размахивая руками в поисках равновесия. Как ни в чём не бывало, он постучал в одну из дверей, нырнул внутрь, не дожидаясь ответа, и через минуту из аудитории до меня донеслись звуки скрипки.

«Занятный малый!», – подумал я.

Когда урок у дочки окончился, я убрал книгу в пакет, выслушал замечания преподавателя, и мы направились к выходу. По дороге к метро я рассказал ей про забавного парня, которого наблюдал. Рассказ был со стёбом. Мирослава выслушала, не смеясь, и уточнила:

– Коренастый такой? В светлой джинсовке?

– Да.

– А! Он слепой. Или почти слепой. Он из интерната слепых детей.

На несколько секунд я умолк.

– Как же он играет на скрипке, если слепой?

Дочка пожала плечами:

– Не знаю. Как-то играет.

Я снова умолк.

– А кто платит за его обучение?

– Никто. Музыкальная школа взяла над интернатом шефство.

Отчётные концерты музыкальной школы им. Коляды всегда проходят с помпой, в малом зале ХАТОБа, при стечении толп родителей. Меня попросили помочь перенести кое-какие вещи, необходимые для концерта, и так я оказался в холле интерната. В коридорах было тихо. Иногда слышались детские голоса и смех.

Мимо меня несколько раз прошли стайки школьников, человека по два-три. Они держались за руки: у кого зрение получше, вёл за собой остальных. Взаимовыручка и взаимопомощь, как повседневность, как образ жизни. Дети были одеты в тщательно отутюженные костюмы, белый верх, тёмный низ. Волосы у девочек были аккуратно причёсаны и уложены.

Я ждал команду на выход, но мне нравилось здесь находиться. Я как будто попал в коммуну. Коммуну по-харьковски.

Сводный хор интерната на концерте не ударил в грязь лицом, показал всё, на что способен. Зал взорвался аплодисментами. Я тоже хлопал в ладоши, и смотрел за тем, как дети, взявшись за руки, цепочкой, уходят за кулису. «Нас не нужно жалеть. Нами нужно восхищаться». Это девиз учащихся Харьковской гимназии-интерната для слепых им. В. Г. Короленко. Тогда я его уже знал, и очень старался не жалеть, и восхищаться.

Что такое любовь

Любовь.

Прекрасная незнакомка.

Нечёткий силуэт. Абрис.

Предчувствие. Недоступный образ, спрятанный где-то в глубинах подсознания.

Несбыточная мечта.

Идёшь по улице, и вглядываешься в толпу. А вдруг?…

Любовь открывается в тот миг, когда обретает плоть и кровь.

Любовь являет свой лик в тот момент, когда в твою жизнь входит Она.

Никто не знает, что такое любовь, и не может узнать – пока не назовёт её по имени…

Ты познаешь любовь, день за днём узнавая Её.

Когда вдохнёшь чарующий аромат Её волос.

Когда зазвучит волшебная музыка Её голоса.

Когда томление сменится истомой…

Ты познаешь любовь, когда назовёшь её по имени!…

Выпускной бал

Осталось несколько часов. Они пролетят незаметно. И останется несколько минут. Рассветёт. Камнем на грудь навалится тоска. Как будто к перрону подали поезд, и объявили посадку. Нужно прощаться с провожающими. Сдерживая слёзы. Или не сдерживая…

Хочется всё запомнить. Их лица. Глаза. Застывшие улыбки. Пожелания. Обещания. Клятвы. Признания. Обычные фразы, которые вдруг обрели эпические смыслы и стали обжигающими. Жесты. Случайные и неслучайные прикосновения. Хорошо, если память всё сохранит. Потому что это уже никогда не повторится…

Что дальше? Никто толком не знает. Даже те, кто держится молодцом, кому кажется, что всё ясно на десять лет вперёд. Кто сойдёт с поезда на первой же остановке? Кто подсядет на освободившееся место? Сбудутся ли мечты? Мы можем предполагать. Ответ знают только звёзды, а они молчат…