— О таком обычно не говорят, но, когда я уезжала, я уезжала со спокойным сердцем, — прошептала она. Юджин на мгновение посмотрел на неё, — потому что с ним оставался ты. И я думала, что вы…

— Мы слишком долго думали, — перебил её он. — Слишком. Возможно, ты зря уехала. Может, нам и нужен был кто-то со стороны, кто снял бы эти шоры, но, увы, их сняли слишком поздно — лишь тогда, когда я испугался, что могу потерять его. Пусть тогда и ещё не по-настоящему.

— Ты сейчас ведь о той девушке, да? — Элле самой было неловко задавать такие идиотские вопросы. Юджин лишь кивнул. — Я, я хотела спросить. Ты действительно веришь, что там что-то было? Или он всё просто придумал? — он лишь пожал плечами.

— Что-то было. Но что — я не знаю. И знать не хочу.

— Знаете, мне пришла в голову мысль, — вдруг нарушила молчание Трис, приближаясь. — У меня есть связи, мы можем опубликовать его работы — люди должны узнать о нём. Как там обычно говорят: человек живёт, пока его помнят? И может, это будет память на века?

— Мне утром звонили издатели из Лондона, — на выдохе прошептал Юджин.

— Очень вовремя, — заметила Трис, но замолчала, заметив недоумённый взгляд Эллайи.

Юджин молчал. Лишь сидел с закрытыми глазами, хватаясь руками за иссохшие и грязные травинки. Он не чувствовал ни тепла от на мгновение вышедшего из-за тучи солнца, ни холода от ветра. Только дрожь, что пробегала по спине. Он по привычке вздохнул.

— Я согласен. Я должен сделать хотя бы это, — наконец-то сказал он.

— Они предъявляли какие-то условия? — меланхолично спросила Эллайя.

— Спросили, будет ли вступительное слово, оформление, компановка… все эти мелочи, — пробормотал Юджин. — Надо снова с ними связаться, — в его голосе не было никаких эмоций. Лишь пустота и констатация факта.

— Да, заодно подключим наших с Трис знакомых, — прибавила она, глядя на него. Нет. Это был не Юджин. Это был манекен. Механизм. Но не он.

— Юджин, — вдруг сорвалось у неё. Тот по привычке обернулся на своё имя. — Я, я… Я понимаю, что сейчас такое время, но… Сейчас у меня такое ощущение, будто я говорю не с тобой.

— А это и не я, — донёсся его шёпот. — Я — там, — рукой прочертил линию на земле, не поднимая глаз, и тут же зашёлся в приступе свистящего кашля.

***

В комнате горела лишь одна лампа, в самом углу, у окна. На диване, сжавшись в комок, точно в поисках спасительного света и тепла, сидела девушка, склонив голову над книгой. Она не издавала ни звука, лишь временами был слышен шелест перелистываемых страниц.

Вдалеке хлопнула дверь, наполнив комнату легкой морозной свежестью. Кто-то бросил ботинки, зашуршала куртка.

— Я пришла… проклятые лондонские пробки, — в комнату заглянула Трис, на ходу приглаживая волосы, намокшие от снега. Девушка приподняла голову, так что стало видно ее заплаканное лицо. — Боже, Элли, — она подошла к ней и, опустившись на колени, обняла.

— Они были такими идиотами, — пробормотала она, — мы все.

— Что случилось, то случилось, они сами сделали такой выбор, — выдохнула Трис. — Это та самая книга?

— Да, я с трудом ее выхватила в книжном, — на губах Эллайи появилась на мгновение улыбка. — Он успел написать предисловие, и черт, я даже дальше пока не зашла. Я просто не могу.

— Позволишь? — Трис осторожно взяла книгу из её рук. На обложке — тонкий цветочный узор на чёрном, будто бархатном фоне. — А что такое название? — спросила она, задумчиво проводя пальцем по тисненым буквам.

— Любимое стихотворение Юджина, помнишь, он читал? Я не смогла ему отказать, тем более, знаешь, оно оказалось… достаточно пророческим, — голос Эллы сорвался.

— А это, это я понимаю, те самые? — Трис пролистала и остановилась где-то на середине, раскрыв в начале цикла, обозначенного как «Стихи, спрятанные в старой коробке». Эллайя лишь кивнула:

— Он настоял, чтобы названия были буквальными, до безумия.

Трис не стала вчитываться: ей это казалось почти тем же самым, как если бы перед ней был личный дневник. Где-то мелькали фотографии — какие-то из них она сделала сама, постфактум, какие-то — старые. Она пролистала с ещё пару десятков страниц и оказалась в самом конце посвящения. И хоть это уже и была по сути настоящая исповедь, она невольно прочитала последние абзацы:

Наверное, эта статья была самой непрофессиональной статьёй, какую только мог написать человек, учившийся на филолога. Но я просто хотел, чтобы вы увидели его таким, каким его видел я. Одержимым. Несдержанным. Одним из тех, кого называют «городскими сумасшедшими» и, смеясь, тихонько тычут пальцем. Он был именно таким. Сумасшедшим, который мог ворваться в библиотеку посреди весеннего ливня и дрожащим голосом попросить томик Бодлера.

Он часто говорил, что такие, как он, вышли из моды, что он ошибся веком, и надо было родиться тогда, во времена Верлена, Рембо, всех этих «проклятых поэтов». Поэтому он решил проклясть себя сам и нашёл для себя лучшее проклятье, то, что давало ему силы жить и убивало. И я надеюсь, что вы увидите его, настоящего Оскара Моррея, здесь, в этих строках, написанных долгими ночами, полными бессонницы и отчаянья; увидите дом, где он жил, облезлые жёлтые обои, потёки по стенам и балкон, на который вечно слетались голуби. И тех, кто был для него частью этого мира — людей, что не успели понять это. Вы будете лучше их, потому что вы — уже знаете всё, вы — сторонние наблюдатели, зрители; мы же — актёры, которые не справились с импровизацией и, спрятав лица, ушли за кулисы.

Время покажет, был ли он просто очередным скандальным поэтом, чьё имя канет в Лету, или новым Данте, что спустился в Ад, но не нашёл пути обратно. Я не из тех, кто сможет вам дать подробный литературоведческий анализ каждого стихотворения, я тот, кто скажет, что стоит за ним, какая история, какой человек, как он его писал, смеялся ли, плакал, читал ли он его вслух с восторгом или, испуганно перечитав, тут же спрятал в шкаф.

Его история — это история, что начинается на кладбище, в самом конце. Тогда, когда ты замер на перепутье и не знаешь, куда идти. Представьте себе двух людей, что совершенно потерялись в себе и в этом мире. Представьте себе самый страшный день вашей жизни, когда вы всё делаете не так. Это и была жизнь Оскара Моррея.

Юджин Кэдоган

Трис ничего не сказала. От этих строк в горле собирался комок. Она посмотрела чуть ниже и увидела одну из тех фотографий, что сделала тогда, во время своей первой встречи с Юджином. Фотография вышла немного смазанной, однако на ней прекрасно было видно самое главное: Кэдогана, задумчиво глядевшего на Оскара с лёгкой полуулыбкой и блеском в глазах, и Оскара, притворявшегося, что перечитывает стихотворение в блокноте, хотя он смотрел на Юджина.

— Элли, — покачала она головой, увидев, что та опять сидит вся в слезах, однако она жестом не дала ей договорить.

— Зови меня Эллой, иногда, — прошептала она. — Ему так нравилось, так что, — Трис промолчала, лишь просто обняла её.

— А это, это тоже вы добавили? — наконец бросила она, указав на самую первую страницу, где находились посвящения. Некоторые из них были вполне привычными — имена всех тех, кого они привлекли для помощи в публикации. Однако одно выбивалось из общего ряда своей абсурдностью.

— Нет, — покачала головой Эллайя. — Он так и оставил. На последней рукописи, — прошептала она, невольно проведя пальцем по странной записи:

Я посвящаю теням, что тащат меня в ад, воронам, что бьются в окна,

Той, что не простила,

И верному призраку, которого я прошу простить.

Комментарий к 3.2

песни: Billie Eilish - Six Feet Under, Помни Имя Своё - Ни завтра, ни сегодня, никогда, Evanescence - Even In Death (2016 version)