– Ты и ты – пулемётный расчёт, – проходя мимо, на ходу ткнул в них пальцем ротный. – Набирайте патроны и бегом с матчастью ко мне.
– Есть!
Ещё с полдюжины фигур в мышастых мундирах валялись в разных позах на дороге и по канавам. Повис на плетне немецкий унтер-офицер с угловым шевроном на рукаве. Бросив тут же «лебель», обломанный штык которого застрял в спине унтера, рассевшийся на обочине ополченец деловито щёлкал трофейной «эмпэхой». Поднялся, стащил с мёртвого противника ремень с длинными продолговатыми брезентовыми подсумками, нацепил их себе и с довольным видом водрузил автомат на грудь.
– Всё трофейное оружие и боеприпасы собрать! – Это опять возник на улице ротный, зычно покрикивая по сторонам.
Подсумки, снаряжение и несколько маузеровских винтовок перекочевали от мёртвых противников к ополченцам.
– Комбат едет, – накрутив провод обратно на катушку, произнёс рядом с Кровлевым телефонист.
По улице, вихляя, неловко продвигался на велосипеде командир батальона. За ним трусцой семенил ординарец. Полевая сумка колотила того на бегу сзади пониже поясницы. Выйдя на дорогу, ротный демонстративно щёлкнул каблуками и образцово взял под козырёк. Комбат неловко соскочил с велосипеда, перекинул двухколёсного коня ординарцу и брезгливо обошёл валявшийся в пыли труп немца со вспоротым животом.
– Ну и бойню вы тут устроили, – передёрнул плечами комбат, искоса глянув по сторонам, и, утапливая ногу в пыль, принялся оттирать от крови носок одного сапога о голенище другого.
– А я их сюда в гости не приглашал, – осклабился ротный, не поворачивая головы, затылком указав на мёртвых немцев у себя за спиной.
– Понятно, понятно, – покивал комбат и проговорил негромко: – Отойдём-ка…
До сидевшего под плетнём Кровлева донеслись обрывки тихого разговора командиров.
– Нет, – говорил комбат ротному, отрицательно качая головой, – ничего я тебе дать не могу. Ни усиления, ни даже патронов. Нету у меня ничего…
– Они сейчас очухаются и накроют нас артиллерией вон из-за того косогора, – показывал рукой ротный в ту сторону, куда сбежали уцелевшие немцы.
– Вероятнее всего…
– Тогда надо отступить.
– Отступать нельзя, – комбат взялся за велосипед. – Закрепляйтесь тут.
– Хутор в низине. Здесь классическое место для огневого мешка, – сквозь зубы процедил ротный.
Кровлев невольно оглядел ближайшие косогоры. Профессиональный опыт артиллериста безошибочно подсказал ему, что ротный прав на двести процентов. На месте немцев он именно так бы и сделал – накрыл ворвавшихся в хутор ополченцев с близлежащих высот огнём артиллерии и миномётов.
– Понятно, понятно, – уже вновь сидя в седле, покивал в своей манере комбат. И подытожил: – Занимайте оборону в хуторе.
Абсурдность этого приказа, кажется, была понятна ему самому. Отведя глаза, напомнил ещё раз:
– Отступать нельзя.
И уехал. Следом за его велосипедом привычной трусцой припустил ординарец. Ротный несколько секунд задумчиво смотрел, как полевая сумка снова ритмично стучит удаляющемуся ординарцу пониже поясницы. Затем поскрёб подбородок и, глядя куда-то словно сквозь переминавшегося рядом с ноги на ногу телефониста, пробормотал себе под нос:
– Раз нельзя отступать, попробуем наступать.
И уже громко:
– Командиров взводов ко мне!
Через полчаса они попытались взять косогор к западу от хутора. Когда рота цепями карабкалась на пригорок, по хутору у них за спиной ударила немецкая артиллерия. От домов полетели щепки, вскоре позади возник пожар. Но ополченцев там к этому моменту уже не было. Кровлев видел, как ротный, оглянувшись назад на пылающий хутор, покачал головой и, нахлобучив фуражку поглубже, пристегнул подбородочный ремешок…
Патронов у них хватило лишь на то, чтобы заставить маячившее наверху немецкое боевое охранение убраться за гребень косогора. Прерывистой скороговоркой, расстреливая последние разнокалиберные боеприпасы, забахали экзотические винтовки атакующих. Но, видимо, самое весомое слово, неприятно поразив противника, сказал трофейный пулемёт ополченцев, минут пять бодро поливавший гребень длинными очередями.
С криками «даё-о-шь!» отчаянно попытался с ходу подняться до самого верха первый взвод, но вынужден был залечь на скате под плотным ответным огнём. На этом успехи ополченцев и закончились.
– Патроны на исходе! – долетела до ротного передаваемая с обоих флангов по цепям информация.
Тот в ответ лишь кивнул, продолжая напряжённо всматриваться в окружающие их с трёх сторон холмы. Вскоре винтовки ополченцев смолкли совсем. И только лишь пулемёт продолжал огрызаться теперь уже совсем короткими, с большими паузами очередями. Выработавшимся за время участия во многих прошлых боях чутьём, которое вернулось к нему сейчас в полной мере само собой, Кровлев распознал, что дело плохо – сейчас артиллерийский удар придётся по их распластавшимся на склоне цепям. Так и случилось. Расстреляв хутор, немецкие орудия перенесли огонь на покинувшую его советскую пехоту. Сначала до них долетали только осколки от рвавшихся чуть ниже, за их спинами снарядов. Возникла робкая надежда, что для расположенной прямо перед ними за возвышенностью немецкой батареи они всё-таки окажутся в мёртвой зоне. Но когда из-за холмов слева и справа ударили миномёты, начался настоящий ад. Прижатые огнём к самой земле цепи потонули в сплошной пелене разрывов. Смешались крики, ругань, вопли и стоны раненых. Большинство ополченцев приникли к самой земле, царапая её ногтями, немногие попытались окапываться, а кто-то побежал назад к хутору, тотчас попадая под артиллерийский огонь. Оставшихся на месте продолжали крошить и утюжить миномёты. Вцепившись в каску на голове двумя руками, Кровлев с трудом оторвал голову от сухого дёрна. Попробовал оглядеться. Метрах в двадцати от него двое ополченцев пытались заставить вновь стрелять пулемёт, из которого торчала снаряженная патронами недожёванная лента. Но управляться с трофеем они, видимо, не умели, а так ловко стрелявший из него крепыш сержант распластался рядом мёртвым, широко раскинув руки по сторонам. Мина ударила поблизости, подбросив тело сержанта, который, казалось, ещё раз взмахнул руками. Один ополченец повалился на землю, а второй, бросив пулемёт, прихрамывая, побежал обратно в сторону хутора. Через несколько секунд на месте бегущего человека молниеносно возник и тут же погас короткий огненный всполох. Когда дым рассеялся, на склоне не было ничего, кроме чёрной воронки.
– Всё, нам конец, – отчётливо произнёс кто-то рядом с Кровлевым.
Будто подхлёстнутый этими словами, Фёдор отчаянно заработал локтями, интуитивно перемещаясь вперёд к гребню, который был перед ними. Очередной то ли визг, то ли вой, всполох огня – и вот уже вокруг отчаянно хрипят раненые, и сверху, как в замедленном кино, даже не падают, а будто парят, плавно снижаясь, огромные комья земли и дёрна. Однако песком Кровлева сверху осыпало весьма ощутимо. Машинально он быстро ощупал голову, плечи, туловище – вроде цел. Рука нашарила в нагрудном кармане гимнастёрки маленькую пластмассовую табакерку – её подарил брат жены, когда приезжал к ним в Ленинград год назад. Табакерка идеально подошла, чтобы положить в неё награду с прошлой Великой войны – Георгиевский крест, с которым у Кровлева была связана давняя особая история. Хоть такие награды последние четверть века и были здесь не в чести, он бережно хранил крест дома всё это время. Уходя на войну, взял его с собой, руководствуясь даже самому себе не до конца понятными мотивами. Просто было ощущение – так надо. Сейчас ему отчего-то вспомнилось, что на кресте изображён Георгий Победоносец…
Он снова поднял голову и неожиданно уткнулся в знакомый чёрный артиллерийский ранец. Тот самый, ещё царский. Весь низ ранца был пропитан бурыми пятнами. Рядом лежал на животе парень в пиджаке и кепке. Помнится, он ещё предлагал Кровлеву сменять сапоги. Теперь парень, кусая сжатые кулаки, трясся всем телом крупной дрожью. Лицо его было белее полотна, а из глаз потоком лились от боли слёзы. Кровлев перевёл взгляд на его спину – она вся была исполосована осколками. Под разорванными в клочья лоскутами одежды на спине что-то билось и пульсировало, толчками выбивая наружу чёрные фонтанчики крови. Прежде чем Фёдор успел машинально протянуть руку к карману брюк и нащупать там индивидуальный пакет, парень умер. По лицу его так и продолжали крупными ручьями течь слёзы. Кровлев оттолкнул ранец в сторону и пополз дальше. Снова вой, грохот и несколько секунд тишины. Фёдор сполз в неглубокую воронку. Молодой ополченец, сжимая в руках медный крестик на поношенной тесёмке, отчётливо произносил в голос:
