— Можно тебя на минуточку? — спрашивает Джейн, пытаясь говорить ровно. Костяшки пальцев ноют от сжимания слишком длинных рукавов свитера.

Эмма неспешно делает глоток кофе, затем кладёт книгу на стол, обложкой кверху.

— С Голдом что-то не так?

Эмма моргает. Затем говорит:

— Да… — она снова откидывается на спинку кресла, как будто машина с паникой ездит и по её позвоночнику тоже. Она вздыхает и потирает руками лицо. — Теперь — когда ты об этом заговорила — да.

Она выглядит… как будто сбросила с плеч тяжкий груз.

Что-то горячее бурлит у Джейн в животе. Её щёки горят, несмотря на ледяные, трясущиеся пальцы. В глазах собираются слёзы, превращая Эмму в экспрессионистический портрет женщины со светлыми волосами в синей майке.

— Что с ним? Это серьёзно? Он поправится? Это рак?

Размытая Эмма смотрит вниз, на свои руки, и не отвечает.

— Почему он не сказал мне? — Всё ещё нет ответа, и жар, разгоревшийся в животе Джейн, поднимается к горлу. Она гневно смотрит на Эмму. Девочка-подросток, перебирающая секцию графических романов, оборачивается и смотрит на них. Джейн вытирает слёзы рукавом и пытается понизить голос. — Почему ты мне не сказала?

Эмма поджимает губы.

— Ты помнишь этот момент в «Отверженных», ближе к концу?

— О чём ты?

— Просто выслушай меня.

— Эмма, какого черта…

— Поверь мне.

— Как я могу? Если ты скрывала это от меня кто знает сколько времени?..

— Ты можешь просто выслушать? — В этот раз оборачивается не только девочка из секции графических романов. Эмма делает глубокий вдох и поднимает руки. — Послушай, я обещаю, что на все свои вопросы ты получишь ответы. Просто… позволь сделать это по-моему, ладно? Я прочитала почти всю эту дурацкую книгу ради того, чтобы помочь тебе.

В словах Эммы нет никакого смысла. Вообще-то, ни в чём нет смысла. Весь мир — книги, еда, бессонница и тысячи всяких мелочей, с которыми она научилась справляться — всё отходит на второй план. Руки дрожат, а страх наполняет вены ледяной кашей, поэтому она кивает.

— Ладно. Хорошо.

Эмма кивает в ответ и допивает кофе, затем ставит чашку на стол и берёт в руки книгу. Она кладёт её перед Джейн, накрывая сверху ладонью, как будто клянётся на Библии.

— Итак, ты помнишь, что ближе к концу «Отверженных» Жан Вальжан сбегает, чтобы умереть в какой-то дыре? И он заставляет Мариуса пообещать, что тот не скажет Козетте, потому что он полный придурок и думает, что Козетте будет лучше без него? Ну, — Эмма делает глубокий вдох, — сначала я подумала, что Мариус должен просто нарушить обещание и рассказать ей. Но всё же, обещания важны. Так как же ему поступить?

— Эмм…

— Не отвечай, это риторический вопрос, — Эмма откидывается на спинку кресла, позволяя рукам соскользнуть с книги. Она складывает их на груди. — Как бы там ни было, думаю, Мариусу лучше бы найти способ и сдержать обещание, и в то же время рассказать всё Козетте. Понимаешь?

Джейн моргает. Этот странно специфический литературный пример совсем не помогает унять её страхи.

— Ничего. В любом случае, это никак не связано с реальной жизнью, — Эмма снова наклоняется вперёд и берёт в руки свою чашку. Кажется, она не может сидеть спокойно. — Как бы там ни было, я знаю: Вальжан сказал оставить его одного, но могу поспорить, что ему было бы намного лучше, если бы Козетта была рядом, даже если бы это продлилось всего лишь несколько месяцев. — Эмма выжидающе смотрит на неё и продолжает: — И это просто ужасно, потому что теперь Мариус должен жить с чувством вины — зная, что будь он чуточку проворнее или сообразительнее, он сумел бы найти лазейку, и Вальжан не смог бы уехать и умереть до того, как Козетта узнает о происходящем.

Не думая, Джейн говорит:

— Козетта всё-таки успевает попрощаться. Мариус рассказывает ей в конце.

— О, я ещё до этого не дочитала, — Эмма хмуро смотрит на книгу, — спойлер.

На мгновение Джейн кладёт руку на книгу, затем смотрит на Эмму. Облегчение на лице женщины в момент сменяется настойчивостью, и Джейн замечает напряжение и беспокойство в её обведённых тёмными кругами глазах.

— Мне нужно идти, — Джейн смотрит в сторону окна, открывающего вид на главную улицу Сторибрука и ломбард на углу.

Эмма берёт книгу и начинает листать страницы.

— Да, и правда нужно.

Комментарий к Глава 31

Перевод - Etan

========== Глава 32 ==========

Глава 32

Джейн нравится считать себя здравомыслящей женщиной. Но здравомыслящие люди не бросаются сломя голову поперек машин, просто чтобы перейти дорогу. И здравомыслящие люди не бегают на убийственно высоких каблуках, когда требуется меньше двух минут, чтобы дойти до места назначения. И уж точно здравомыслящие люди не вламываются в антикварную лавку мистера Голда, когда вывеска ясно гласит: «Закрыто».

Но даже здравомыслящие люди перестают мыслить здраво, когда их сердце стучит где-то в животе, а эмоции застревают комком в горле — так что Джейн поворачивает дверную ручку и входит в лавку, оповещая о своём присутствии стуком каблуков по тёмному деревянному полу и слишком радостным звоном колокольчика (Белль).

В торговом зале всё как обычно, разве что темно. Верхние лампы выключены, а послеобеденные лучи солнца, проникая в окна, создают в полосах жёлтоватого света длинные тени. Отовсюду свисают разные предметы, напоминая чердак какого-то сумасшедшего — чьи-то заветные воспоминания, вычищенные, отполированные, и никогда не знающие покоя. Джейн проходит мимо шкафов и сервантов в занавешенный проём, ведущий в подсобку.

Румп сидит за столом посреди комнаты, повернувшись спиной к двери, окружённый расползающимся хаосом. У стены свалены картонные коробки, переполненные самым разнообразным хламом: пластмассовые расчёски и золотые канделябры вперемешку с хрустальным шаром и микроскопом.

— Вы опоздали, — не оборачиваясь, произносит он, и его голос резок как удар хлыста. Впервые за долгое время Джейн понимает, почему люди его боятся.

Она проходит дальше в комнату, обходя стол. Перед Румпом лежит массивная учётная книга, и он с ручкой в руках каталогизирует сваленные на столе предметы. Он берёт в руки ступку с пестиком, записывает что-то в книгу, затем проделывает всё то же самое с тем, что выглядит как поношенная пряжка от ремня.

— Я не знала, что ты ждёшь меня.

Прежде, чем обернуться, он с чрезмерной осторожностью откладывает в сторону ступку и пряжку в сторону. Верхняя пуговица его рубашки расстёгнута, а пиджак и галстук висят рядом — на спинке стула. Он пытается чуть сдвинуться, чтобы спрятать от неё бутылочку с таблетками, стоящую рядом с книгой. Джейн притворяется, что не замечает её. Она не отводит взгляда от его глаз.

— Я думал, это Эмма, — говорит он.

— Это правда? — спрашивает она, облизывая губы и сжимая в руках край юбки. — Ты умираешь?

Когда он не отвечает, она подходит ближе.

— Мне нужна правда, Румп, пожалуйста. И мне необходимо услышать её от тебя.

Что-то меняется в его выражении, и она улавливает в нём тень человека, которого она видела лишь короткими вспышками — жестокого и безжалостного, прячущего боль за насмешливыми улыбками. Он сжимает губы и суживает глаза.

— Все мы в конце концов умрём, — говорит он, пренебрежительно взмахивая рукой.

— Румп, пожалуйста.

Ей кажется, что он сейчас уйдёт от неё. Он напрягает спину и так сильно вжимает руки в поверхность стола, что белеют костяшки пальцев. Но когда он прекращает сверлить глазами стену и смотрит вместо этого в её глаза, его голос смягчается. Едва заметная улыбка затрагивает уголок его губ, и он протягивает руку в примирительном жесте.

— Мы все умрём. Даже я.

Она вздрагивает. Его слова режут её без ножа.

— Сколько тебе осталось?

— Два месяца будут щедрой оценкой.

— Из-за чего?

Он облизывает губы кончиком языка.

— Меня ранили кинжалом, который я отдал Коре.

— Как? Почему? — Её несёт по течению ледяной реки, и она не может толком осознать ничего, кроме того, что её знобит. — Эмма не может тебя исцелить?