На этот раз мне удалось успокоиться без успокоительных. Санитарочка проводила меня в палату. Я улеглась на кровать на живот и начала очередную запись в дневник.

«Помню ли я свой сон… ещё бы его не помнить. А ещё я помню, что завтра пятница – день свиданий. Я выносила, родила и вырастила троих детей, и потому мой сон особенно ужасен для меня. Жизнь и здоровье ребенка – основополагающие ценности в моей жизни, и вдруг я вижу, как собственными руками душу младенца!»

Меня трясло от собственных мыслей. Буквы плясали и не попадали в строки.

– Ох, и правда, сестренка! Жуть-то какая. Может, это тебя от новых таблеток так прет? Надо же, детёнка укокошить! – лохматая голова моей ненавистной соседки нависла над моим плечом.

В ответ ей я зарычала, от негодования у меня вновь защемило в груди. Решив, что она не стоит моей жизни, я попыталась абстрагироваться и дышать глубже.

– Ой! Уже рычать начала…

– Прекрати, Нинка! Да что тебе от меня надо? Иди-ка к своим подружкам сходи или предложи себя какому-нибудь санитару, вдруг сегодня твой день, – попыталась я договориться с соседкой по-хорошему.

– Нет, подружка ты моя дикая, Ромка сегодня не в смене, а без него скука смертная.

– Тогда займись ещё чем-нибудь, прошу тебя! – взмолилась я.

– Да ты что, нет ничего занятнее, чем твои бредни читать. У тебя в голове ещё больший бардак, чем у меня.

– Рада, что потешила, а теперь я ложусь спать, – заявила я, убирая тетрадь в тумбочку.

– Спать? Обед скоро!

– Ну, значит, подремлю минут пятнадцать…

– Нее… – с этим противным звуком она плюхнулась рядом со мной. – Прекрати занудствовать, после обеда поспишь, если уж так хочется. Надюха сейчас на процедурах, что мне прикажешь, одной по коридору шататься? Как сумасшедшей?! – после этих слов она заржала и даже хрюкнула пару раз.

Шёпот. Или мне только кажется? Нет, всё верно.

– Что? – уточнила я у голоса за кадром, который звучал громче обычного.

– Ну ты, мать, ваще! Опять с ними болтаешь?

Голос Нинки был явно громче того, что вовсе и не было голосом, но я не обратила на него внимания.

– Ты отведёшь меня, госпожа? – послышалось мне.

– Я жду тебя… – сказал другой голос.

– Дорога длинна…

– Следую за тобой…

– Мне страшно…

Громкость шума нарастала. Я зажала уши, но, как и всегда, это не помогло! М-м-м… как же они галдят!

– А может быть, и нет… может, их нет?! Я ведь их не слышу… но слышу…

– Есть-есть! Ты так громко бредишь, что даже я скоро начну их слышать.

Я посмотрела на Нинку, она шевелила своими тонкими губами, значит, как минимум один голос принадлежит ей.

– Хоть ты заткнись.

– Так ведь только я тут и есть! – и она снова противно заржала.

Всё пропало. Осталась только Нинка.

– Слушай, Ниночка, давай завтра повеселимся, вечерком, а? – всё ещё пыталась я с ней договориться, когда эффект внезапно усилившегося гула прошел.

– Хочешь казаться паинькой, чтоб на свиданку с детишками пустили? – смеялась Нинка. – И это после того, что ты понаписала? Не говоря уж о том, что ты выдумала себе друзей, о которых никому не рассказываешь? Так, может, я тебе одолжение сделаю, если выведу тебя из себя сейчас, а? А то сорвешься завтра да пооткручиваешь своим малюткам головешки.

Моему терпению пришёл конец. Я схватила эту тупую тварь за волосы и со всей силой, что ещё оставалась в моих руках, долбанула её о тумбочку. Нинка истошно кричала, а после удара замолкла, лицо её залилось кровью.

Санитарка Марина ворвалась в палату и молниеносным движением вывернула мне руки так, что я не могла пошевелиться. Дарья, подскочив следом, воткнула в меня шприц, и комната поплыла перед глазами.

– Кирочка! – произнес доктор. Невероятно! Даже сейчас он улыбался и говорил невероятно спокойно, я бы сказала, даже как-то слащаво. – Мне кажется, мы вас стремительно теряем. В чём же дело?

– До сих пор не могу понять, зачем вы подселили ко мне эту… – я не нашла подходящего слова, которое можно было бы произнести в присутствии Павла Олеговича.

– Затем, милая, что наша Нина всё это время помогала вам, хоть и довольно специфическим методом, не отрываться надолго от реальности. Ваша к ней неприязнь настолько реальна, что держит вас в Этом Реальном мире как якорь.

– Вы ещё безумнее меня, если вправду верите в это.

– Давайте-ка вспомним, – при этих словах он достал из лежащей перед ним папки с моей историей болезни листок бумаги и положил его на стол так, чтобы я могла прочесть написанное на нём, – что вы сами добровольно пришли к нам, когда начали беспокоиться о том, что ваше пошатнувшееся здоровье может навредить вашим близким. И так же добровольно вы подписали это, – он указал на листок, – вы согласились с тем, что я буду оценивать ваше психическое здоровье и регулировать ваше общение с окружающим миром…

Эти слова мне совсем не понравились. Было в них что-то… предательское!

– …в том числе, и особенно, с вашими детьми… – он произносил слова медленно, осторожно, внимательно наблюдая за моей реакцией.

– Что вы хотите сказать?! – я знала, что он хочет сказать, но боялась даже мысленно произнести эти слова.

– Я хочу сказать, что, что бы мы ни делали, вам становится хуже. Даже последние успокоительные, что вам вкололи, подействовали не так, как должны были. И пока мы не найдем способ хотя бы остановить… этот процесс, я вынужден ограничить ваше общение с родственниками.

Мои руки самопроизвольно сжались в кулаки, а на глаза навернулись слезы. Во мне кипела злость… и к этому докторишке, что хотел разлучить меня с моими ангелочками, и особенно к самой себе, потому что, как ни прискорбно, он был прав. Я ненавидела себя за слабость, за то, что не могла взять себя в руки. Реальность не ускользала от меня, но уносилась вдаль со скоростью света.

Я сунула кулаки в подмышки. Закрыв глаза, я пыталась взять себя в руки и не сорваться в очередной раз. Доктор молчал некоторое время, давая мне возможность прийти в себя после услышанного.

Внутри меня снова возникло это чувство – тоска, а перед мысленным взором в бесконечном пустом пространстве медленно поплыли далекие звезды – целая галактика, она как будто смотрела на меня, наблюдала за мной, оберегала меня, звала к себе – Моя Вселенная.

Я до онемения сжала губы, чтобы не произнести этого вслух.

– Кира, – тихо позвал меня Павел Олегович.

– Я все поняла, – чуть помедлив, ответила я ему, наконец открыв глаза. Все тот же светлый небольшой кабинет, зарешеченное окно, мужчина возраста моего отца за письменным столом – моя нереальная реальность.

– Это хорошо. В палате вы теперь будете одна. Я вынужден ужесточить режим – вы теперь не сможете самостоятельно передвигаться по этажу. Даже в туалет будете ходить в сопровождении санитарки. Это временная мера, но необходимая. Так как вы у нас доброволец, и довольно щедрый, мне не хочется переводить вас в отделение для буйных. Вы же ведь у нас не буйная? – с акцентом спросил доктор.

– Нет, – обреченно ответила я.

– Замечательно! Дарья Сергеевна проводит вас в вашу палату и позже выдаст вам новые лекарства, – он подошел к двери и подозвал санитарку, дав ей соответствующие распоряжения.

– Идем, – сказала Даша, железной хваткой беря меня под руку.

Я не сопротивлялась, даже если бы и хотела, это было крайне невыгодно, здешние церберы были натасканы на усмирение буйных пациентов, связываться с ними означало попрощаться с собственным здоровьем.

В палате уже было убрано. Кровь с тумбочки смыли, Нинкину кровать ободрали, оставив голый матрас. Мою тетрадку с ручкой конфисковали. Я сидела на краю своей кровати и смотрела в окно.

Небо было чистым, окно моей палаты выходило на запад, и сейчас лучи заходящего солнца били в окно, слепя мне глаза, но я все равно не могла отвести взгляда от окна.

Солнце приблизилось к краю стены, ограждавшей территорию больницы, и стало огромным и красным. Моя психушка стояла как раз на западном краю города, поэтому строений за этой стеной больше не было, а она, в свою очередь, служила мне горизонтом. Мне принесли мои таблетки, а затем препроводили на ужин.