Широко распахивается дверь – въезжает каталка. Голос Нины Сергеевны:

- Пора Саша ехать.

Лежу на жесткой поверхности. Стучат колесики - мама держится за мое плечо и смотрит не отрываясь в мои глаза. Кисть ее разжимается и каталка въезжает в операционную. Здесь все по-прежнему - светло и чисто, но людей в серых мятых халатах больше.

Яркие лампы отражателя слепят глаза. Кто-то сзади на рот и нос накладывает противно пахнущую резиной маску. Трудно дышать, в горле запершило. Трясу головой, а чужие руки сильней прижимают маску к лицу. Отчаянно дергаюсь, хочу освободиться, но руки и ноги крепко привязаны к столу. Пристально - умоляющим взглядом, пытаюсь привлечь внимание хирургов, а они, переговариваясь меж собой, даже не смотрят в мою сторону. Делаю глубокий вдох, но вместо воздуха в горло влетает что-то острое и там застревает. Обреченно пытаюсь сказать:

- Крючок в горле! Крючок…Слышу только свое бессвязное бормотание и проваливаюсь в бездну…

Очнулся от прикосновения к моей щеке. С трудом раздвигаю свинцовые веки и вижу расплывчатые очертания лица – это мама. Слышится чужая речь:

- Мамаша, не мешайте.

Знакомая вибрация каталки возвращает меня в реальность. Надо мной плывет потолок. Наконец осознаю - операция закончилась и меня везут в палату. В горле по-прежнему что-то мешает глотать. Хочу поднять руку, но ее резко прижимают к каталке.

- Нельзя!

Нина Сергеевна несет подключенную к моей руке капельницу.

- Проснулся? – говорит она: - Вот видишь, все обошлось, а мама твоя вся испереживалась.

Каталка въезжает в другую палату – маленькую с одним окном и темную. Мама с санитаркой осторожно перекладывают меня на кровать – им мешают капельница и трубки из уменьшенного в размерах живота. Медсестра закрепляет капельницу на штативе.

Мама поправляя на мне одеяло, говорит:

- Слава тебе, Господи! Теперь будем выздоравливать.

Смотрю на трубки. Нина Сергеевна успокаивает.

- Не обращай внимание, Саша. Как только твой кишечник заработает – их удалят и отверстия зашьют. Делал операцию профессор , а Иван Ильич – самый известный хирург Мордовии.

Она уходит.

Голова «чугунная», из-за рта несет раздражающий запах едкого эфира. Трудно глотать.

- Здравствуйте. - обращается к кому-то мама: - Нас к вам поселили.

Узнаю женщину, что угостила меня «Боржоми». На соседней койке, также с капельницей, лежит осунувшийся небритый с впалыми глазами мой сосед по коридору. Лицо бледное, даже серое. Он безучастно смотрит в потолок. Женщина приветливо улыбается:

- Вот и хорошо, а я здесь одна пятый день маюсь. Не с кем словом обмолвиться. Меня Клавой звать, а Вас?

- Зовите Феней.

- Очень рада, Фенечка! А с мальчиком что случилось? Я же видела, он свободно сидел на кровати.

- Клава, ничего не знаю! Говорят операция «аппендицит» легкая, а у нас почему-то оказалась неудачная. В животе у Саши все нагноилось и кишечник не работает. Сегодня пришлось вторую операцию делать. Сказали все будет хорошо. - мама смотрит на меня: – Правда, Саша?

- Да. – соглашаюсь я.

- А у моего Николая ничего хорошего. Один конец бы, ему не мучиться и я устала.

- Что ты говоришь? Клава! – мама оглядывается на соседа.

- Ничего он не слышит. Два дня тупо смотрит в потолок. Не ест, не пьет, а я его мочу выношу. Откуда только она берется?

- Все равно нехорошо.

- Сколько ему твердила: «Не жадничай, не экономь на еде!» Он возьмет рубль на обед, а вечером с работы его обратно принесет. Говорит: «Есть не хотелось». Все на машину копил. Наконец купил. Уже наездился! Язву желудка заработал – она и прорвалась. Сам здесь на ладан дышит, а «Москвич» под снегом во дворе гниет.

- Клава, обойдется еще!

- Не знаю, Фенечка. Сон он мне до больницы рассказывал:

«Приехал Коля на этой машине к могиле своей матери, да завязла она в земле. Буксовал - буксовал, так и не смог с кладбища выбраться». - Что остается ждать? Видимо все к этому идет.

- Не думай так! Всякое во сне пригрезится - повернувшись ко мне, спросила: - Ты чего приуныл? Не слушай нас. Дядя Коля очень болен и поэтому тете Клаве в голову всякие не хорошие мысли приходят.

Мама присела возле меня на стул, осторожно откинула одеяло, затем аккуратно приподняла укрывавшую живот пеленку. Живот, уменьшенный до обычного размера, рассекает сверху вниз грубо сшитый разрез, из которого между отдельными швами торчат дренажные резинки, а из прежней раны высовывается рванная резиновая перчатка. По бокам живота, через мелкие разрезы кожи выходят три резиновые трубки. Накрыв живот, после тягостного молчания, она сказала:

- Ничего сынок, это временно. Кишечник заработает и все резинки с трубочками у тебя повытаскивают, а раны зарастут.

Не обращая внимания на боль в горле, раздраженно сиплю:

- Так и четверть в школе закончится. Как потом догоню ребят?

Улыбка трогает ее усталое лицо.

- Какой ты умница! – она треплет рукой мои волосы. -Догонишь и перегонишь, еще будешь отличником.

Закрываю глаза: «Ничего мама не понимает. Могут на второй год оставить, а она - отличник» …

Нина Сергеевна меняет очередной флакон капельницы. Сквозь дрему слышу, медсестра говорит маме:

- У Саши нос хороший. Я по носу определяю, если заострился, значит не жилец. Саша вылечится!

«Какой у меня нос? И как он может заостриться?». Мысли в голове путаются – падаю в бездну…

Проснулся от шума. В палате Виктор Николаевич, рядом всхлипывает тетя Клава. Мамы нет. Дядя Коля укрыт простынью с головой. Доктор обращается к женщине:

- К сожалению, помочь не смогли…Очень позднее обращение. Извините. Выходит из палаты.

Вошла мама.

- Тебе не страшно, сыночек?

- Нет.

Въехала каталка. Два санитара привычно бросили тело дяди Коли на голое железо, сверху накрыли простыней и выехали из палаты. Следом вышла тетя Клава. Мы молча проводили их взглядом. Воцарилась гнетущая тишина. Мама сжимая мою кисть, «ушла в себя». «Перевариваю» произошедшее – при мне впервые умер человек. На душе пустота…

30 ноября 1968 год.

В палате Виктор Николаевич, рядом с ним стоит столик с инструментами и перевязочным материалом. Доктор усаживается.

- Как перенес операцию? – голос без эмоций.

В той же тональности отвечаю:

- Хорошо, но в горле что-то застряло – глотать больно.

- Ничего там не застряло. Это у тебя после интубации трахеи остаточные явления, пройдет - доктор мнет мне живот, затем слушает его фонендоскопом: - С кишечником все гораздо серьезнее. Никак он не хочет работать - врач удаляет дренажные резинки из срединного разреза живота и рваную резиновую перчатку из зияющей раны на месте первой операции. Долго промывает через отверстия перекисью водорода брюшную полость, затем в рану засовывает пинцетом огромный кусок марли, пропитанной вонючим бальзамом по Вишневскому. Мне больно, но сил нет сопротивляться. Сжимаю челюсти и молчу. В заключение каждое отверстие разреза, вновь затыкает кусками резиновых перчаток.

С надеждой спрашиваю:

- Перевязка закончилась?

Виктор Николаевич берет огромный шприц – грамм на двести. Соединяет его с проведенным через мою ноздрю зондом.

- Да! Но еще будем промывать желудок - потянул поршень и шприц медленно заполняется темно-зеленой жидкостью. Обращается к маме: - Дайте Саше воды – мама подносит к моему рту кружку с водой. Глотаю с трудом – больно. Доктор постоянно отсасывает. Жидкость в шприце раз за разом становится светлей, наконец пошла прозрачная: - Зонд забивается, надо тебе больше пить. Сам видишь сколько желчи набирается, если не промывать.