Вымученный и обессиливший, в сопровождении Нины, возвращаюсь в палату. Экзекуция с клизмой не дала результата - кишечник не заработал. Рвотные позывы усиливают и без того сильные боли в животе, из желудка постоянно отрыгивается горькая желчь.

Лежу в постели. Закрою глаза - тело становится невесомым и кровать «качается» вместе со мной. Открою – кровать устойчиво стоит на месте. Мне это интересно, но укачивает - с детства не переношу качели.

К руке в вену подключили капельницу. Из флакона, стоящего на штативе, тянется резиновая трубка, в середине ее запаянная стеклянная колбочка. Смотрю на монотонно капающую в ней светлую жидкость. Веки непроизвольно закрываются - снова «качели».

В палату заходит Виктор Николаевич.

- Как дела Саша?

- Хорошо – «а что еще могу сказать».

Снова рядом Нина. Она виновато улыбается – в руках опять флакон, на этот раз с желтоватой жидкостью.

- Замучила тебя, но так надо. Это тебе вместо воды и еды.

Жажда уменьшилась, но от долгого лежания в одном положении онемело тело и затекла рука…

После «тихого часа», в палату неожиданно входит мама. До этой минуты не знал и даже не мог подумать, что так обрадуюсь ей. Теплая волна разливается по телу - расцветаю в улыбке.

С трудом приподнимаю голову и слышу:

- Здравствуй, сыночек! - голос ее дрожит.

Она садится на рядом стоящий стул. Молча гладит и гладит своей шершавой, но такой ласковой ладонью мою свободную от капельницы руку. Преодолев охватившее волнение, тихо спрашиваю:

- Мама, а почему тебя сегодня пропустили в отделение?

Она наклоняется и целует меня в щеку.

- Я очень попросила – прижимает мою руку к своей щеке. Качает головой: – Какой ты, Сашенька, горячий!

- Температура высокая, поэтому горячий. Вчера не мог согреться – знобило, а сейчас с удовольствием окунулся бы даже в прорубь. Мам! Найди какую-нибудь посуду и налей в нее холодную воду, хочу опустить руку.

- Может вначале спросим разрешения у врача?

- Мам, принеси пожалуйста! - эта идея захватывает меня

- Хорошо, что-нибудь придумаю – она вышла из палаты. Вскоре вернулась и положила мне на лоб мокрое прохладное полотенце - дышать стало легче.

Входит заведующий Иван Никифорович. Мама встает, но он ее вновь усаживает на стул.

- Вы его мамаша?

- Да - отвечает она настороженно.

- Оставайтесь ночевать! - мягко приказывает он и добавляет: - За Сашей нужен постоянный уход.

- Да, конечно – в ее голосе слышу тревогу.

Иван Никифорович собирается уходить, а мама тихо ему вдогонку:

- Скажите…

Он останавливается и настораживается.

- Вы что-то хотели спросить?

Мама раздумывает. По лицу видно, как ей трудно. Некоторое время молчит, затем продолжает:

- Саше можно опустить руку в холодную воду? Он очень просит.

Доктор понимает, не этот вопрос хотела задать она.

- Можно. Ему сейчас все можно! - не дав ей осмыслить сказанное, заведующий быстро уходит.

Сидя на стуле, мама отрешенно смотрит в пустоту. По ее щекам текут слезы.

Удивляюсь.

- Ты почему плачешь?

«Очнувшись», она платком вытирает свое лицо и снова с нежностью гладит мою руку.

- Не обращай ,сынок, внимание на глупую маму. Пойду принесу холодной воды. Она медленно, тяжело переставляя ноги, идет по палате и упирается в закрытую дверь. Затем решительно открывает ее.

Мамы долго нет…Кажется прошла целая вечность…

Наконец, увидев ее, радостно ворчу:

- Мам, я тебя жду-жду.

Лицо у нее «каменное», но она пытается улыбаться.

- Да вот посуду для воды искала – ставит на стул алюминиевую глубокую чашку с водой и помедлив, тихо чужим голосом добавляет: - Еще с врачами о тебе говорила.

Опускаю кисть в холодную воду. Наслаждаюсь.

- А что врачи тебе сказали?

- Сказали, что у тебя все будет хорошо.

- А мне и сейчас хорошо, ты же рядом.

Веки сами собой закрываются, сквозь дрему слышу мамин голос:

- Саша, может поешь?

Приоткрыв глаза, удивляюсь наивности мамы.

- Уже кушаю – киваю на капельницу, - Сама поешь.

Она молчит, затем грустно отвечает:

- Не себе готовила.

Снимает с моей головы нагревшееся полотенце, мочит его и вновь укладывает на горячий лоб. С благодарностью, смотрю на нее. Неподвластные веки вновь закрываются…

«Тело с немыслимой быстротой в свободном падении летит вниз – в темную пропасть, ветер бьет в лицо и треплет волосы».

Приоткрываю глаза. Вижу над собой мелькание сложенной газеты, от которой волнами ударяет в лицо прохладный воздух – это машет догадливая мама. Как хорошо, что она рядом. Глаза вновь закрываются…

«Лежу в воде на гальке неглубокой речушки, что протекает вдоль деревни в одну улицу с эрзянским названием - Вейсэ, (вместе, сообщество единомышленников), где раньше жили мои родители и где родился я. Прозрачная вода ласково журчит, перекатываясь через разноцветные голыши. Правый пологий берег зарос кустарником, среди которого стоят исполинами плакучие ивы, омывая свои длинные косы в прохладной воде. Левый берег напротив круто обрывается, являясь частью горы уходящего в «небо». Гора изрезана многочисленными промоинами, в которых лежит кусками известняк, похожий издали на не растаявший с зимы снег.

День теплый, даже жаркий – лежу наслаждаюсь прохладой. Невдалеке, где речка сворачивает, образовался глубокий омут. Вода в нем темная, на поверхности в водовороте кружится речной мусор. Вдруг замечаю, мусор в омуте расходится в стороны, а из него всплывает что-то завернутое в одеяло, и медленно плывет ко мне. Против течения! Сверток все ближе и ближе – страх сковывает тело. Покрытый илом, он совсем рядом. Рука помимо моего желания приподнимает угол мокрого одеяла - вижу худое с в палыми глазницами лицо старухи. Бабка долго пристально смотрит на меня. С трепетом, как на суде, ожидаю ее приговора. Но она ничего не сказала. Рука, ставшая мне вновь послушной, осторожно прикрывает одеялом ее лицо. Сверток медленно, уже по течению возвращается к омуту и скрывается в нем. От страха знобит.»

Проснулся. В палате темно и тихо. Сидя на стуле, с трудом прислонившись к краю моей подушки, спит мама. Одеяло на мне сбилось. Пытаюсь его поправить, рука задевает повязку на ране - она мокрая. Ощупываю живот - он как у беременной женщины. Непроизвольно срыгиваю. В последний момент, приподняв голову, успеваю подставить чашку с водой –«Хорошо, что постель не испачкал». Во рту страшная горечь. Сумрачная палата колышется перед глазами. Откидываюсь на подушку…

27 ноября 1968 год.

Долгая ночь прошла. Электрический свет, включенный медсестрой, будит маму. Она виновато смотрит на меня,

- Саша! Почему не разбудил!? – берет чашку с грязной водой и выбегает из палаты.

Возвращается с мокрым полотенцем, протирает мое лицо, шею и подушку. Постель все же запачкал. Полощу рот свежей водой, выплевываю оставшеюся во рту горечь и допиваю стакан.

- Мам, ты за мной ухаживаешь как за ребенком.

- Да сыночек. – тяжело вздыхает она: - Сон мой оказался вещим.

- Какой сон?

- До твоего рождения, в Вейсэ снился:

«Раннее утро. На берегу речки полощу белье. Прохладно, но мне не холодно. Неожиданно роняю в воду детский чепец, и он уносимый течением реки, быстро удаляется. Утро померкло. Побежала по речной гальке вслед за ним. Вода холодная, галька острая. Бегу изо всех сил, но все равно чепец удаляется все дальше и дальше. Обессиленная села на берег - не могу унять не объяснимую тревогу. Неожиданно, является умершая много лет назад родная тетя. Смотрит на меня, не говорит, но я ее понимаю: «Не беги за ним, все равно не догонишь. Когда сыну исполнится четырнадцать лет, чепец вернется сам».