***
Теон немного завидовал соседям, несмотря на то, что они частенько ругались так, что об пол летела посуда и прочая домашняя утварь. Обычно это происходило, когда Игритт начинала качать права и доказывать Стиру, что она не принадлежит ему. Игритт кричала, что она — свободная женщина, поэтому вольна распоряжаться своей жизнью и своим телом по собственному усмотрению. Теон грустно улыбался, слушая соседские скандалы, потому что они всегда заканчивались одинаково: бурным перемирием, скрипом кровати, громкими стонами, рычанием Стира и вскриками Игритт. Ему казалось, что они ругались лишь для того, чтобы потом мириться.
Управляющая домом Маша Хеддль отловила его около подъезда, схватила за локоть и горячо зашептала в ухо:
— Присмотрись к новому соседу, который со шрамами! Он точно сектант! Я слышала, что эти сектанты режут сами себя и едят человечину!
— Не может быть! — недоверчиво нахмурился Теон.
— Точно тебе говорю! Я видела по телевизору, там рассказывали про таких. Еще у них птицы есть, которые все видят и им рассказывают.
— Но у этого же нет никаких птиц. Я помогал ему носить вещи, я бы заметил.
— Ты будь внимательнее с ним, и если что увидишь — сообщи куда следует!
Теон заверил управляющую, что непременно будет приглядывать за соседями. А в мыслях покрутил пальцем у виска — придумала тоже, человечину они едят.
Однажды утром, возвращаясь с собаками с прогулки, Теон столкнулся с Игритт у подъезда. Она встала перед ним, мешая пройти, и долго смотрела ему в лицо, прикрытое темными стеклами очков.
— Это его? — кивнула она на доберманов. — Болтона?
— Да, — ответил Теон.
— А зачем тебе его собаки?
Теон не знал, что на это можно сказать.
— Они же не виноваты, что они — его, — растерянно произнес он. — Они себе хозяина не выбирали.
Игритт скривила губы и посмотрела на него так, словно хотела спросить “А ты?”, но передумала. Теон увидел у нее на шее, чуть выше острых ключиц, свежий синяк со следами крупных зубов, и по его спине пробежали мурашки.
— А я недавно видел Джона, — вдруг выпалил Теон.
— Да? — ее голос был нарочито безразличен. — И как он?
— Он был здесь в отпуске, мы вместе гуляли с собаками. И он нас даже пригласил домой на кофе.
— Неужели? — усмехнулась она.
— Джон был тяжело ранен, — при этих словах ироничная насмешка в ее глазах сменилась неподдельным беспокойством, — но уже поправился и уехал обратно в “Дозор”.
— Ну, передавай ему привет, — от беспокойства на ее лице не осталось и следа: Стир подъехал к дому на мотоцикле, широко развернулся, и мотор взревел, когда он крутанул ручку газа. Игритт с разбегу запрыгнула на высокое заднее сиденье, обхватила Стира руками, весело чмокнула его в макушку, прикрытую кожаной банданой. Они умчались со двора, окутав Теона и собак облаком вонючего белого дыма. Кира расчихалась и недовольно залаяла им вслед, дергая поводок.
Теон хотел бы передать привет, но Джон не пишет ему. Через несколько дней после отъезда Теон отправил ему смску: “Как дела?” и получил в ответ короткое “Нормально, очень занят”. И больше ничего. Теон не обижался на него и был уверен, что Джон не отвечал из-за загруженности по работе, а не потому, что продолжал считать его перевертышем, по вине которого погибла вся его семья.
Джейни загуляла и стала совсем несносной, не слушалась и норовила убежать, а вокруг нее стали виться кобели всех пород, от мала до велика. Теону совершенно не хотелось возиться со щенками, поэтому он стойко охранял ее невинность, отгоняя многочисленных кавалеров, а Джейни смотрела на него с укором.
Далла была уже на сносях, но каждый день приходила в магазин и ухаживала за Мансом — варила кофе, делала бутерброды и приносила ему еду на небольшом пластиковом подносе прямо в студию, при всяком удобном случае целуя мужа в небритую, морщинистую, как у бульдога, щеку. От нее исходила такая волна любви, что доставалось даже Теону: каждый раз, проходя мимо, она трепала его поседевшую макушку. Поначалу Теон дергался от ее нежных прикосновений, и Далла гладила его по волосам, успокаивая. Потом Теон привык и уже сам подставлял голову под ее ласковые руки.
Дома ему было скучно. Регулярные перемирия новых соседей доставляли ему определенные неудобства. Он даже подумал о том, что можно было бы пойти в клуб, как раньше, и снять там какую-нибудь девку, чтобы перепихнуться по-быстрому. Но когда он представил себе выражение лица девушки, разглядывающей его шрамы, его передернуло от отвращения. Шрамы могли быть сексуальными, как у его соседа Стира. Но считать красивыми шрамы Теона мог только извращенец.
Теон, пересекая порог собственного дома, каждый раз неосознанно смотрел на пол. Он одергивал себя, и все равно, как только он отпирал замок и поворачивал тяжелую стальную ручку — его взгляд сразу же падал на коврик у двери.
В городе было слишком жарко, девочки изнемогали, и Теон периодически заталкивал их в ванну, поливая из душа прохладной водой, но этого хватало ненадолго. Сам он пил ледяное пиво из холодильника, закусывая готовой дорнийской едой в коробочках. Он решил взять выходной, чтобы съездить с девочками на реку, дать им немного поплавать и порезвиться на природе. Теон следил, как девочки наслаждаются речной водой и свободой. Сам он в воду, конечно, не полез — не хотел показывать окружающим следы от ножа на своем теле, и сидел в тенечке на берегу, попивая пиво, которое быстро нагрелось на жаре и стало противным на вкус.
Когда они вернулись домой, уставшие и довольные, Теон первым делом снова посмотрел на коврик в прихожей. Прошло уже больше месяца, Далла родила здорового толстощекого мальчишку, которому они с Мансом никак не могли придумать имя и звали просто “наследник”, а на коврике в прихожей у Теона было все так же пусто. Полгода назад он молил всех богов, чтобы желтые конверты больше не появлялись под его дверью. Боги никогда не исполняют того, что просишь, вовремя.
У Теона даже мелькнула мысль позвонить прокурору. Он пытался избавиться от нее, но она появлялась вновь с упорством назойливой мухи. Как-то раз он уже готов был снять трубку, но его удержало возникшее в памяти ожесточенное лицо с впалыми щеками и щетинистым подбородком, брезгливо искривленный рот и резкий скрипучий голос: “Думай, что делаешь, Грейджой”.
Наконец, вернувшись с прогулки, Теон все же обнаружил новый конверт под своей дверью. Он потянулся за письмом и выпустил поводок из рук. Девочки воспользовались моментом и бодро помчались в комнату за радостной Джейни, которой наконец-то удалось избежать вытирания лап после прогулки. На улице недавно прошел ливень, и на полу после собак остались мокрые грязные следы.
Конверт был непривычно толстый, вместо двух блокнотных листков в него было вложено целых пять. Текст как будто написал пятилетний ребенок — крупные печатные буквы дрожали и кривились в странном наклоне, некоторые слова практически невозможно было разобрать.
Сердце Теона пропустило удар — начертание букв было совсем не похоже на почерк Рамси. Он пробежал письмо глазами. Нет, это точно писал Рамси, вероятно, у него что-то случилось с рукой.
Строчки уходили то вниз, то вверх, и были перечеркнуты короткими линиями, как будто ручка постоянно выскальзывала из неловких пальцев. Листы были измяты и измусолены, похоже, что Рамси писал свое послание очень долго.
“16 июля
Здравствуй, Грейджой!
Твое письмо, как всегда, поражает своей сдержанностью и лаконичностью. Вероятно, у тебя совсем нет свободного времени, и мне очень интересно — чем же таким важным ты занят, мой славный? Ты отправил мне дюжину коротких фраз, хотя я прекрасно знаю, что у тебя дохрена одиноких вечеров, когда тебе абсолютно нечем заняться.
Но я понимаю тебя, Теон. Ты все еще держишь на меня обиду, хотя я не раз повторял тебе, что ты отплатил мне за все сторицей. Твои несчастные пальцы… Ты их теперь будешь вечно мне припоминать? У каждого поступка есть своя цена, Грейджой, и ты ее заплатил. Это была жестокая расплата, но признайся честно, мой славный, ты ведь заслужил ее!
