Во дворе он встретил управляющую домом Машу Хеддль, которая прежде весьма настороженно относилась к нему, когда он только въехал в эту квартиру, но потом смягчилась, увидев, что Теон всегда здоровался первым, не собирал дома шумных компаний, а собак выводил гулять только в намордниках. Маша дружелюбно кивнула ему, а Теон, отвечая на приветствие, растянул рот в нелепом подобии улыбки.

Возвратившись с прогулки, он с опаской глянул под дверь — но на коврике было пусто. Краешек вчерашнего письма торчал из-под обувницы, и Теон затолкал его ногой как можно дальше. Покормив собак, он встал под холодный душ, чтобы хоть немного прийти в себя. Девочки не наигрались на площадке и принялись гонять по квартире свой мячик. Теон уже порядком опоздал на работу, но ему было на это наплевать. Он, не торопясь, надел серые джинсы и толстовку с капюшоном, опустив его как можно ниже, чтобы спрятать лицо.

В офисе его встретил нетерпеливо топчущийся в холле Эддисон Толлетт, которого Манс прозвал “Скорбным Эддом” за его вечное сердитое ворчание. Эдда комиссовали из “Дозора” по ранению, и он устроился курьером в интернет-магазин, где работал Теон.

— Вот ты все дрыхнешь, Грейджой, а эта карга Барбри Дастин проест мне весь мозг, что я доставил ее дурацкие книжки на пятнадцать минут позже, чем она заварила свой мерзкий ромашковый чай.

Теон молча сунул Эдду пакет с книгами и ушел в подсобку. Больше всего ему хотелось спрятаться за стеллажами в углу и скулить там от ужаса и безнадеги.

Но Толлетт не отставал.

— Эй, а где пакет с дисками для старика Рисвелла? Накладную ты мне оставил, а диски — нет.

Теон быстро отыскал нужный пакет на стойке и все так же, не говоря ни слова, выпроводил Эдда за дверь.

Вдруг на его рабочем столе зазвонил телефон. Теон подошел к аппарату и с ужасом уставился на него. Он боялся снять трубку. Боялся услышать знакомый хрипловатый голос с резкой раскатистой буквой “р” — “Грррейджой!”

Телефон замолк, но Теон все продолжал стоять рядом в ступоре, глядя на него круглыми испуганными глазами.

Каждый день он с опаской отпирал дверь собственной квартиры и высматривал новый желтый конверт. Он знал, что Рамси не отступится. И знал, что переезжать снова абсолютно бессмысленно. Рамси нашел его здесь, найдет и в другом месте. Все, что сейчас осталось у Теона — обреченное тягостное ожидание.

Хелисента чувствовала, что с ним происходит что-то неладное, она чаще обычного подходила к нему, укладывала голову на его костлявые колени и грустно смотрела исподлобья черными глазами. Теон рассеянно гладил ее по голове, проводя большим пальцем по длинному гладкому носу. “Девочки будут рады, если Рамси вернется, — думал Теон. — Девочки любят нас обоих”.

На новое письмо в желтом конверте без подписи он смотрел как на ядовитую змею. Теон попытался обойти его, словно оно могло наброситься и укусить, впуская яд в его кровь. Но его кровь уже давно была отравлена, в ней навсегда остался страх. Страх перед Рамси.

Теон старался ходить по квартире так, чтобы не видеть письма, лежащего на коврике у двери. Но он знал, что оно там и ждет его. Рамси ждет его.

Через некоторое время он все же успокоился, снял телефонную трубку и дрожащими пальцами набрал номер, прочно засевший в памяти. Руки отказывались слушаться, и набрать номер удалось только с третьей попытки.

— Прокурора Баратеона, пожалуйста. Да, мэм. Моя фамилия… Грейджой. Пожалуйста, мэм, мне срочно нужно с ним поговорить. Спасибо, я подожду, — Теон закусил губу в ожидании ответа. — Здравствуйте, сэр. Я… я вчера получил письмо от Рамси Болтона. Нет, подсунули под дверь моей новой квартиры. Это уже второе! Я… я не мог. Я очень боюсь, сэр. Да, я помню, что ему дали пожизненное, но… Спасибо, сэр. Хорошо, я постараюсь.

Последние слова он произнес тихим, безжизненным голосом и положил трубку на рычаг. Разговор с прокурором не принес ему облегчения. Баратеон напомнил ему, что Рамси никогда не покинет тюрьму. Но Теон никак не мог успокоиться, его трясло, и страх сводил все внутренности в один липкий противный ком.

Через пару часов Теон все же нашел в себе силы выйти в прихожую. Он еще раз вспомнил слова прокурора Баратеона: “прекрати трястись, этот ублюдок до конца своих дней будет сидеть за решеткой”. Теон уговаривал себя, что письмо — это просто слова на бумаге и нельзя бояться вечно. Надо учиться жить нормально, чтобы не впадать в истерику и не седеть еще больше от каждого дурацкого письма. Тем более, что прокурор обещал перекрыть все каналы, и писем от Болтона больше не будет.

Собравшись с духом, Теон залез на кровать с ногами и попытался унять заполошно мечущееся в груди сердце.

Это просто слова на бумаге. Рамси в тюрьме и останется там навсегда.

Затаив дыхание, Теон осторожно вскрыл конверт.

На этот раз в нем было два листка, аккуратно вырванных из блокнота — один был исписан с обеих сторон, а второй заполнен до половины. В отличие от предыдущего измятого письма, бумага была бережно сложена и не замусолена. Строчки в тексте шли ровной линией, и всего лишь несколько слов были обведены кружком.

“10 февраля

И снова здравствуй, мой славный Вонючка! Как я вижу, ты совсем отбился от рук, и все мои уроки этикета пропали даром. Ты забыл, что это очень невежливо — не отвечать на полученные письма?

Но я понимаю тебя и даже готов не заметить, что ты проигнорировал мое послание. Оно ведь сильно напугало тебя, верно? Я знаю, что ты обмочил себе штаны, когда прочитал письмо, а потом всю ночь скулил от страха. Я это знаю. Я все про тебя знаю. И поэтому могу понять, что тебе было тяжело написать ответ.

Ну так соберись с силами, и напиши мне сейчас. Я хочу услышать твои объяснения и твои оправдания.

Я многое хочу услышать от тебя. Мне вообще хочется поговорить с тобой по душам — сутки напролет, не торопясь.

Ты хорошо помнишь стол для анатомического препарирования? Конечно же помнишь, мой славный, ведь ты столько раз лежал на нем. Все будет как обычно. Я раздену тебя догола, привяжу к столу, возьму инструменты, сяду рядом, и мы будем разговаривать по душам.

Я хочу разобраться — в каком месте я допустил ошибку? Где?! Что я проглядел? Почему мой Вонючка, которого я так любил, и о котором, твою мать, так заботился, нанес мне подлый удар в спину?!

Я хочу узнать все. Я хочу узнать, в какой момент у тебя возникла мысль о предательстве. Когда это произошло? В какой день? В какой час? Где ты был в это время и чем занимался?

Чем купил тебя этот олень-прокурор? Чем он поманил тебя? Он обещал тебе защиту? Деньги? Новые зубы? Может, он предложил тебе свой член? Или отсосал тебе? Не стесняйся, Вонючка, мне ты можешь рассказать все, и даже это.

А может быть, ты так сильно боялся тюрьмы, что решил избежать ее любой ценой? Но ведь нам она не грозила, глупыш. У федералов не было никаких прямых улик и доказательств. При самом худшем раскладе мы бы отсидели за решеткой максимум несколько месяцев — за найденный пакет травки. В тюрьме ты был бы под моей защитой, и ни один мудак не осмелился бы даже поднять глаза на тебя.

Потому что ты мой!

Я бы устроил так, чтобы мы сидели в одной камере. И потом мы бы вышли из тюрьмы вместе. Неужели ты думаешь, что я бы бросил тебя там?

Так скажи мне, почему ты согласился на то, что предложил тебе Баратеон? Почему ты предал меня, Вонючка?

Когда ты будешь в моих руках, я не буду торопиться. Я буду задавать вопросы, а ты будешь рассказывать мне все в мельчайших подробностях — с самого начала. Мы начнем со дня ареста. Тогда ты был мне верен. Я помню, как ты выкрикивал мое имя и полз ко мне по полу, а потом один бык огрел тебя прикладом, сука. Я бы забил ему в задницу этот долбаный автомат, но ты сам помнишь — меня к тому времени уже крепко скрутили, да и остальных ребят тоже.

Тогда ты хотел, чтобы я защитил тебя от быков. Я видел страх в твоих глазах. Тогда ты был всецело моим. И вдруг потом все изменилось. Наш адвокат Фрей сообщил мне, что ты даешь федералам показания, твою мать. Сливаешь им все. Если бы не ты, Фрей вытащил бы нас под залог, и к суду мы бы навели везде порядок. Никто ничего бы не раскопал. И все было бы хорошо. Но ты стал петь Баратеону, сучоныш, и теперь всем нам приходится напряженно работать над вопросом нашего освобождения.