Этого Вера не могла простить никому!

«Пусть им будет сам бог судьей».

Завыл на луну Пират. Вера сонно потянулась. Она выключила настольную лампу и ее убаюкивала счастливая мысль, что ее верный Пират никогда не даст свою хозяйку и ее детей в обиду. Он защитит их всех от злых людей и от охотничьих псов! Он сильный!

Когда она с детьми осталась одна в Андрюшино, то младших детей в первое время обижали деревенские ребятишки, и Таня с Витей прибежали к ней жаловаться. Сначала Вера хотела разжалобиться, а потом вспомнила о Пирате. Когда дети вышли за ворота с Пиратом на поводке, то все ребятишки забрались, кто на столб, кто на забор, в общем, кто куда, ибо Пирата было за что уважать. Вериных детей Пират любил, а чужих игнорировал, но в свой двор он не пускал ни взрослых, ни детей.

Представляя запряженного в санки Пирата, а рядом с ним ее веселых ребят, Вера заснула, оставляя дальнейшую работу над кармой до следующей субботы.

Вера готовилась встретить очередной Новый год в Сибири и по сибирским традициям. Ей хотелось, чтобы в этот чудесный праздник все в ее доме блистало чистотой, чтобы елка светилась новогодними огоньками, и на столе среди салатов дымились в тарелке отварные пельмени.

Поэтому в ее доме каждую декабрьскую субботу проводилась генеральная уборка. Эта предновогодняя уборка сильно портила настроение пятнадцатилетней Катюши. Вместо гуляний с подружками и друзьями ей приходилось разбирать шкафы с одеждой, хлопать ковры и следить, чтобы Таня с Витей не улизнули на улицу от домашних дел раньше времени, но малышам нравились праздничные переполохи, которые приближали приход из тайги Деда Мороза с подарками.

О пельменях в новогоднем меню можно было не беспокоиться. Если летом Вера варила детям пельмени из щуки, то под Новый год пельмени планировалось сделать из доморощенной свинины. Под потолком веранды уже висела расчлененная свиная туша.

Рубить замершее мясо, было делом не простым. Топор обычно со звоном отскакивал от туши, а замершая туша – от топора. Это напоминало цирковое представление топора и свиного окорока, которое Веру злил неописуемо. Она бегала с топором за ускользающей задней ляжкой и рубила ее наотмашь.

Когда пол на веранде, становился красным от мясного дождя, то наступало время сбора отколотых мясных кусочков, которых обычно хватало на фарш для пельменей.

С мукой было проще. Мешок муки местного помола уже с осени эдаким барином стоял в углу веранды.

В преддверии Нового года, какая может быть диагностика кармы по субботам. Дыхнуть было не когда, не то, что кармические эксперименты со своей памятью проводить.

Ко всему прочему, в начале декабря, Иван Илларионович, местный электрик, решил рассчитаться с Верой за ремонт электропроводки и рассчитаться он собирался странным образом.

«Рассчитаешься позже».

Вера расслышала в этих словах неприятный намек на то, что она не только сельский врач, фигура в народе уважаемая, но и одинокая женщина. Неудивительно, что неконкретность такого расчета, не давало женщине забыть местного бригадира электриков.

Вместо сосредоточенной подготовки к годовому отчету и подготовки к встрече Нового Года, ее ожившее для любви сердце хотело только одного: настоящего деревенского романа.

Прошло уже три года, когда Вера очнулась на реанимационной койке в районной сибирской больнице, но очнулась уже совершенно другим человеком.

Эти три года ничто и никто не могли помешать ее духовному спокойствию, которое больше походило на тотальное безразличие к себе, к людям и ко всему миру. Такой духовный холод имел свою рациональную полезность: безразличный к собственной судьбе человек не нуждается в любви, в дружбе и в понимании, и никакие эмоции не бередят его душу понапрасну. Теперь Вера посвящала себя скорейшему воспитанию детей, чтобы по их совершеннолетии, снять со своих плеч ответственность за их судьбы.

Речь шла даже не о воспитании Кати, Тани и Вити, а о том, чтобы просто сохранить им жизнь в том сибирском захолустье, куда она забралась.

Как часто Вере казалось, что чем тяжелее был ее деревенский труд, тем ленивее двигалось время, а чем оно ленивее двигалось, тем спокойнее становилось на сердце.

В эти три года личная жизнь казалось Вере недопустимым излишеством, но после учебы в Тюмени во время банного одиночества она стала тосковать, как простая деревенская женщина, а, может быть, как каждая одинокая женщина на земле.

Надо сказать, что плыть по течению жизни холоднокровной щукой ей не позволила жизнерадостная Марина с севера.

Встреча с Мариной произошла во время прохождения прошлогодних двухмесячных курсов терапевтов в Тюмени. Иногородним врачам предоставлялось на время учебы спальное место в общежитии. Марина приехала на учебу в Тюмень из городка, расположенного на крайнем севере, и ее подселили в одну комнату с Верой. Командировочные выплаты Марина имела северные, значит, солидные, поэтому она жила в общежитие с размахом северной царицы, а от ее желания постоянно веселиться и веселить всех вокруг себя, можно было серьезному человеку тихо сойти с ума. Чтобы не потерять свой душевный покой, приобретенный такой ужасной ценой, Вера уходила из общежития каждый вечер на прогулку, она шла по улицам города и по-воровски заглядывала в светящиеся окна горожан, где за занавесками царил сказочный семейный уют.

Иногда она заходила в церковь, чтобы послушать старославянские хоры или в католическую капеллу, где орган исполнял Баха, музыка которого нещадно терзала души верующих и неверующих.

На выходные дни Вера уезжала домой, чтобы проведать детей, оставленных на попечение родителей, которые ушли на пенсию для того, чтобы поддержать свою дочь в «сибирской ссылке», а Марина оставалась в комнате общежития одна и скучала без своей соседки, которая, как никто другой, умела внимательно слушать ее истории и кормила горячим ужином.

С первого дня учебы северянка предложила Вере кооперироваться в приготовлении пищи, где Вере отвадилась роль поварихи, которая привозила из деревни картошку, сало и соленую капусту, а Марина покупала на рынке не только свежее мясо, но и свежие овощи и фрукты. И это в преддверии зимы!

Марина имела хороший аппетит и веселый характер, а Вера не шла ни на какие другие контакты со своей соседкой, кроме деловых отношений.

Однажды, за ужином Марина взмолилась.

– Вера, ну посмотри на себя. Да, краше в гроб кладут. Улыбнись мне, хотя бы только губами, чтобы суп из говяжьих ребрышек не застыл в моем желудке. Ты ведь ненамного меня старше меня, а ведешь себя, как копченная старуха. Волосы зачесаны назад, под глазами темные круги, а губы поджала, как агрессор перед нападением. Так охладеть душой, как ты, можно только перед экзекуцией. Смотри, сколько на свете радостных событий, неожиданных свиданий и полные вороха любовных приключений. Верочка, проснись, наконец-то, и пой …

Такие разговоры Вере не нравились.

– Марина, прекрати. По какому праву ты разговариваешь со мной так неуважительно? Ты знаешь мою жизнь? … Нет. Тогда не суди тех, кто тебя все-таки старше и не учи меня жизни. Если я тебе, Марина, мешаю развлекаться, то подожди пять минут, и я уйду.

Закончив свою короткую речь, Вера решительно вышла из-за стола и, накинув на плечи зимние пальто с полинявшей чернобуркой, рванулась к выходной двери, но Марина уже стояла на пороге.

На внешний вид, Верина соседка была толстушкой без всякой гармонии. Но широкое в плечах тело при полном отсутствии талии славно держалось на отменно стройных женских ножках, обутых в высокие зимние сапоги. Ее пухлый живот под небольшой грудью прикрывался модной распашонкой из черного атласа. Пусть Марина имела излишний вес, но двигалась она с таким изяществом, словно прошла школу бальных танцев при Дворце культуры. Вера заприметила, что стоило ее соседке игриво обратиться к незнакомцу, как тот, тут же, делался плюшевым мишкой в ее пухлых ручках, но на Веру эти чары не действовали.