К закату дня мороз крепчал и подгонял хозяйку деревенского особняка быстрее кидать постиранное белье из тазика на натянутые веревки. Мокрое белье тут же коробилось, и вода, стекающая с постиранных рубашек и штанов, моментально превращалась в причудливые сосульки.

Ветер нехотя раскачивал бельевые веревки, за высоким забором сгущались сумерки. Зимний вечер задержался было над двором, по которому шустро бегала ладная хозяйка, но ненадолго, и над таежной деревенькой воцарилась ночь.

Закончив стирку, Вера вышла из бани, потянулась, осмотрелась, и вновь принялась за дело. Теперь она бегала по всему двору, ловко огибая высокие сугробы, то с ведрами воды, то с бадьей распаренного зерна, то с охапкой дров на руках. Хоть и одежда на Вере хранила городскую принадлежность: вельветовые штаны ярко зеленого цвета, драповый берет, припорошенный соломенной крошкой, синяя импортная куртка, подвязанная по талии шпагатом; но в сноровке деревенским женщинам она не уступала.

Напоследок, она протащила корыто с коровьими лепешками сначала по двору, потом через – узкий проход между баней и туалетом, и, пройдя метров десять по картофельному полю, вывалила свежайший коровий навоз прямо на снег, при этом она мурлыкала себе под нос одну и туже песню: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня, … не морозь меня, моего коня …»

Двор, огороженный забором и деревянными пристройками, освещала тусклая лампочка над крышей дома. Протоптанные во дворе дорожки, с высоты птичьего полета, могли показаться звериными тропами, веером расходящимися от крыльца добротного дома, сделанного из бруса. Каждая тропинка имела свой пунктам назначения. Хорошо протоптанные дорожки вели только к стайке, бане и колодцу, а узенькие извилистые – к туалету и гаражу, зато от крыльца к воротам можно было дойти по тротуару, состоящему из двух широких досок. Тротуар, гордость хозяйки, был очищен от снега метлой и имел форму прямого угла.

Остальные тропки расчищались по необходимости и большей частью протаптывались сами по себе. Самая широкая тропа пролегла между крыльцом дома и баней. Против крыльца, по всей длине двора, был выстроен деревянный навес для хранения дров. Под его широкой крышей стояла нескладно сложенная поленница, а перед поленницей – чурка с топором-кувалдой в кривом распиле.

С запада, дровяной навес подпирался стайками, а с восточной стороны его ограждала баня.

Баня и стайки были срублены из почерневших от времени стволов. Эти избушки имели такой старообрядческий вид, что вызывали у Веры необъяснимую тоску по царскому времени. В большом сугробе перед баней находилась собачья будка, а сбоку – пристроился туалет, в котором над дыркой специального назначения находился самодельный унитаз, сделанный руками отца хозяйки дома. Главным украшением туалета была фабричная туалетная крышка. Хорошая вентиляция нужника достигалась дверными щелочками, через которые хорошо проглядывался весь двор.

За дровяным навесом и туалетом пролегло заснеженное картофельное поле.

Дощатый гараж был построен в восточной парадном, углу двора, и от него к воротам вел сплошной высокий забор, а забор подпирала поленница. Между забором и домом стояли стопудовые ворота, выкрашенные в зеленый цвет. Ворота запирались на деревянный засов.

Между гаражом и воротами находился колодец, к нему от тротуара вела очень извилистая тропа, ходить по которой было так же скользко и опасно, как и черпать воду из обледенелого колодца.

С новогодними морозами вода в колодце за ночь покрывалась ледяной коркой, и Вера сначала кидала в колодец колодезное ведро, набитое камнями, а, когда лед разбивался, то она вместе с Катюшей черпали воду их колодца наперегонки, пока она вновь не покрывалась льдом.

Восточный хозяйственный угол двора занимали стайки, одна стайка предназначалась для свиней и овец, а другая, более просторной и высокая, для коров и кур. Между стайками проходил крытый коридор, ведущий на коровий загон. Под высокой крышей коровьего сарая хранилось сухое пахучее сено.

От коровьего сарая к дому тянулся заборчик, калитка которого была завалена снегом. За этим заборчиком открывался вид на небольшой огород, огороженный от улицы редким штакетником. Урожаем овощей гордиться Вера не могла, зато георгины у нее вырастали на славу всей деревни.

Если в гараже обычно сушились зерно и картошка, то машина, для которой и строился этот гараж, стояла перед крыльцом, в центре двора, и зимой представляла собой самый большой сугроб.

С улицы, если две глубокие калии от широких колес совхозной техники можно было назвать улицей, парадный фасад этого добротного дома украшали тонкая березка в заснеженном палисаднике, вечернее свечение красных атласных штор в окнах дома, да, высокие ворота, которые в ночной темноте казались позднему путнику неприступной крепостью.

Этот врачебный дом был выстроен на высоком берегу сибирской речушки, за которой начиналась тайга.

Постепенно в таежную тишину уходили последние звуки засыпающей деревни, и на охоту в тайге выходили дикие звери.

Вера любила субботу, особенно, когда все дела по хозяйству завершались, и для нее наступал субботний отдых, предвестник долгожданного покоя в воскресное утро.

Как это замечательно, просыпаться в воскресенье от веселого шепота детворы и от желания готовить им завтрак! Зимой корова была в запуске, а вся домашняя скотина уже с субботнего вечера была вдоволь напоена и накормлена, поэтому никто не имел права тревожить покой хозяйки утром выходного дня.

Как заслуженную награду, воспринимала Вера свою очередь идти в баню.

Парилась в бане Вера всегда в свое удовольствие. За целую неделю это было то короткое время, когда у нее появлялась возможность припомнить свою принадлежность к женскому полу. Собственная женская судьба представлялась Вере прогоревшими углями, которые хоть и тлели себе потихоньку, но жара не давали. Женщина уже давно отучилась себя жалеть, потому что для жалости к себе у нее сил не оставалось. Теперь ее спутниками по жизни были усталость и одиночество.

Что толку жаловаться, когда нет рядом утешителя? Да, и какие могут быть сентиментальные переживания в бане, когда мыться Вере приходилось самой последней из семьи и зачастую за полночь, в то время, как ее чистые и выпаренные ребятишки в чистеньком белье ждали маму за кухонным столом.

В традициях семьи после бани полагались беляши или манная каша.

Дети ожидали прихода мамы из бани, а Катя по праву старшинства пугала малышей рассказами про «банницу», которая в полночь выбиралась из-под скамейки в парной и охотилась за ребятишками, чтобы затащить одного из них под лежанку. Дрожа от страха, Таня и Витя еще больше гордились своей мамой, которую боялась не только банница, но и вся деревенская детвора.

Хотя в тот морозный день в бане было не так жарко, как обычно, но Вера была довольна и тем теплом, что осталось от жара. Она, ковшик за ковшиком, плескала воду на остывающие камни, вытягивая из духовки последний пар, потом банным веником вбивала его в тело, чтобы согреться на всю неделю вперед.

Надо сказать, что в бане ей часто припоминался разговор с одной веселой вдовой.

Болела вдова редко, но на прием к Вере ходила регулярно. Жаловалась эта славная татарочка не столько на свои болячки, сколько на вдовью участь.

«Ох, Вера Владимировна, однако, досталось мне, горя-то, полные-то кошелки. Детей-то я, однако, одна, без мужа, ростила, а где они теперяча? В городе, однако, большими людьми стали. Я-то и не горюю, я баньку себе протоплю, жаркую – жаркую, на верхнюю полку заберуся и хлястаю себя веником, однако, между бедрами по одному срамному месту, чтобы не зудело и мужика не просило. Всяку таку дурь из себя выколачиваю, чтоб не донимала».

Этот совет Вере тоже пригодился. Она опять плеснула из ковшика воду на угли. Они зашипели, и горячий пар взлетел облаком к потолку. Отхлестав себя с оттяжкой, женщина с жалостью посмотрела на самодельный веник, который уже потерял листву и превратился в метелку из прутьев.