— Я знаю, это неприятно, но тебе придется выслушать то, что я собираюсь сказать, — говорит Элис, и голос её звучит уже не так отчужденно. — Все, что произошло с тобой в ту ночь, на той старой ферме — это результат твоих решений, Бетти. Ошибочных, роковых решений. Ты была готова отдать жизнь за человека, который не заслуживал и минуты твоей жизни. Он знал Арчи Эндрюса едва ли не с детства, знал, на что тот способен, но все равно позволил тебе вести с ним опасную игру. Будь ты ему по-настоящему дорога, он пришёл бы ко мне, к нам с ЭфПи, и все рассказал, и тогда все сложилось бы иначе. Ты осталась бы невредимой и не лежала бы сейчас на этой кровати с изуродованным лицом…
Бетти кажется, будто в её тело вонзились сотни раскаленных копий. Она не может говорить, не может плакать, не может пошевелиться. Ей сводит челюсть, и постепенно ею овладевает нервная дрожь.
— Я прожила с Джагхедом пять лет, но так и не смогла до конца понять, — с тяжелым вздохом продолжает Элис. — Когда я узнала о ваших отношениях, я была в гневе. Я грозилась отправить тебя назад, в Ванкувер, если это не прекратится. И знаешь, однажды ты едва не уехала. Вы с Джагхедом здорово поссорились, ты даже собрала вещи и поехала на вокзал, но спустя пару часов вернулась домой. Я так радовалась… Боже, если бы я знала тогда…— Она издает тихий стон и умолкает, её губы дрожат. Но тут же снова зажимает себя в тиски, натягивая маску непоколебимого хладнокровия. — Да, знай я тогда, чем все закончится, я бы не позволила тебе остаться в этом чертовом городе. Но сейчас уже поздно сокрушаться, ничего уже не изменить.
— Я осталась ради расследования? — деревянным голосом спрашивает оцепеневшая Бетти.
— Кевину ты рассказала, что Арчи перехватил тебя на вокзале. Он умолял тебя не уезжать, признавался в любви, и у тебя, как видно, закрались подозрения. С этого все и закрутилось.
— У нас снова начался роман?
— Да, но я как всегда, узнала об этом от посторонних, — с лёгкой досадой в голосе отвечает Элис. — Ты никогда не делилась со мной, но это не твоя вина. Я ведь бросила тебя, о каком доверии может идти речь, верно? — Она горько усмехается, но после говорит: — Я была слепа, Бетти, не могла разглядеть очевидного. Когда Фред Эндрюс, отец Арчи, проговорился мне о вашем романе, я даже не настрожилась. Я пришла домой, мы с тобой повздорили, и на этом разошлись. А я ведь знала, где-то в глубине души, что у тебя к Джагхеду серьёзное чувство, и ты не стала бы через пару дней после ссоры заводить интрижку за его спиной. Я знала это, но не придала никакого значения. Как же я была слепа…
— Джаг…— говорит Бетти, ее окаменевшие губы еле шевелятся. — Он…позволил? Я и Эндрюс… Он позволил нам?
— О да, милая, он позволил, — с мрачным удовлетворением отвечает мать. — Он позволил тебе встречаться с Арчи, позволил впутаться в опасное расследование, позволил тебе рисковать жизнью ради его свободы. Как знать, может он считал, что ты ему обязана, и поэтому реагировал так спокойно. В конце концов, это ведь из-за тебя его чуть не убили и под суд он попал благодаря тебе. А может, ему просто-напросто было все равно, ведь он тебя никогда не любил.
— Не правда, — едва слышно говорит Бетти. — Вчера он сказал…
— Знаю, мне он тоже сказал, что любит тебя, — прервала её Элис. — Звучало это так искренне, не поверить было невозможно, но вот в чем проблема — до вчерашнего дня он молчал.
— Молчал?
Элис снова берет ладонь дочери в свою и крепко сжимает её, будто это прикосновение облегчит ту невыносимую боль, которую она собирается причинить своему единственному ребёнку. Ничего, боль скоро пройдёт. Все когда-нибудь проходит.
— Да, милая, до того, как ты попала сюда, Джагхед не разбрасывался такими словами, — уверенно говорит она, а сердце её обливается кровью. — Однажды я случайно услышала, как он говорил с тобой. Ты была в коме, а он дежурил у твоей постели. Я стояла за дверью и слышала каждое его слово. Он просил у тебя прощения, а я не могла понять, за что он его просит. А потом все стало ясно. Оказывается, он извинялся за своё молчание. Он сожалел, что ни разу не признался тебе в своих истинных чувствах, как это делала ты, и как оказалось, не единожды. Говорил, что поступал так, потому что не заслуживал твоей любви, что недостоин и все в таком роде. Его раскаяние было таким искренним, и я даже поверила ему, но потом он сказал…
Элис резко умолкает, будто ей перекрыли доступ кислорода. Заминка длится секунд пять, которые кажутся Бетти вечностью, а потом мать снова заговаривает:
— Он сказал, что ищет любое оправдание, лишь бы не признавать очевидного. Ему было нечего сказать. На все твои признания ему попросту было нечего ответить.
— Но вчера… Почему он так сказал? — чужим голосом спрашивает Бетти.
Молчание длится секунд десять, после которых…
— О, я думаю это чувство вины, — тихо говорит Элис, а после короткой паузы добавляет: — И жалость. Да, жалость и чувство вины.
Она умолкает и наступает звенящая тишина. Бетти смотрит перед собой невидящим взглядом, оцепеневшая и покрытая нездоровой бледностью. В ушах звучит голос Джагхеда, без конца повторяющий те лживые, пустые слова. «Моя любимая»…Лживые и пустые.
Внезапно в затуманенном мозгу вспыхивает мысль, которая не даёт ей покоя с момента пробуждения от коматозного сна. Пусть это случится сегодня, сейчас, хуже ей уже не станет.
— Дай мне зеркало, — обращается она к матери. — У тебя есть, я знаю.
Элис растерянно моргает, не зная, что ответить.
— Милая, это не лучшая…
Бетти переводит свой остекленевший взгляд на лицо матери. Жуткий взгляд, есть в нем что-то пугающее, леденящее, от него по коже идёт мороз.
— Вытащи из своей сумки гребанное зеркало и дай его мне! — сквозь зубы говорит она, выдергивая свою ладонь из рук матери.
Элис бессловно повинуется. Что-то в голосе дочери, в её глазах, заставляет беспрекословно исполнить то, о чем через минуту они обе пожалеют. Она встает с кровати и подходит к креслу, на котором лежит сумка-тоут карамельного цвета из новой коллекции «Louis Vuitton», роется в ней (Бетти чудится, будто она слышит шуршание подарочной бумаги) несколько секунд и наконец достаёт то, что нужно.
Так же без слов, она подходит к кровати и протягивает дочери золотистый глянцевый футляр квадратной формы, на котором красуется эмблема бренда «Yves Saint Laurent». Не глядя на мать, Бетти берет футляр из её рук. Опустив голову, она некоторое время просто разглядывает его, не решаясь открыть. Глупо думать, будто ей не страшно. Страшно, еще как.
— Милая…— Элис неуверенно мнется возле кровати, не решаясь сесть. — Может отложим это…
Но она не успевает договорить.
Дрожащими пальцами Бетти открывает крышку футляра, в котором оказывается компактная пудра. И объемное зеркало. Сделав глубокий вдох, Бетти подняла его и, держа на уровне лица, заглянула в зеркальную гладь.
Не проходит и секунды, как из её горла вырывается судорожный всхлип. Гримаса боли и ужаса искажает худенькое личико, и Бетти зажмуривает глаза, отчаянно сдерживаясь, чтоб не потерять контроль над эмоциями.
— Ну все, довольно!
Элис протягивает руку, чтоб забрать чёртово зеркало, но в это мгновение Бетти открывает глаза. Она отталкивает руку матери, не позволяя ей забрать золотой футляр.
— Нет, — срывающимся голосом произносит она. — Я должна…
— Бетти, живо верни мне зеркало! — строгим голосом приказывает мать, снова протягивая руку.
— Уходи.
— Я уйду, как только ты отдашь мне это чёртово зеркало!
Бетти поднимает на неё глаза и говорит, выплевывая каждое слово:
— Катись нахрен из моей палаты!
Элис вздрагивает, будто от пощечины. Она возмущенно открывает рот:
— Отлично! Делай, что хочешь, мне плевать!
Она резко поворачивается и в два шага подходит к креслу. Схватив сумку, со злостью закидывает её на плечо, и быстро уходит прочь из ненавистной палаты. Дверь с оглушительным треском захлопывается, и Бетти остаётся в одиночестве.
