— Для Бетти все это уже не важно. Она изменилась.

— И ты этим переменам рада, не так ли?

Она снова молчит. Честный ответ не желает сходить с губ, раздраженных едким соком лимона. ЭфПи Джонс от природы не отличался особой прозорливостью, но сегодня, на удивление, все его удары бьют точно в цель.

— Да, рада, — отвечает он за жену, воспользовавшись ее замешательством. — Бетти сейчас как пластилин, и ты можешь вылепить из него идеальную фигурку, а Джаг мешает тебе. Ему нужна прежняя Бетти, но тебя это не устраивает, и знаешь почему? Потому, что прежняя Бетти тебя не любит. И ты ее не любишь. Ты впустила ее в свою жизнь потому, что выбора не было. Не умри Хэл, ты бы о ней и не вспомнила. Я всегда это знал.

У Элис перехватывает дыхание. На мгновение она закрывает глаза и сильнее сжимает телефон. Ей кажется, что слова мужа убили крохотную частичку ее души.

Еще одно меткое попадание. Контрольный выстрел, не оставивший ей никаких шансов. Как бы мерзко это не звучало, но «новая версия» Бетти и впрямь нравилась ей гораздо больше старой и чем дольше она просуществует, тем лучше для них обеих. Для реабилитации ее материнства этот фактор имел первостепенное значение. Она дала обещание, а их, к сожалению, нужно держать.

— Зря ты позвонила, — говорит ЭфПи, обреченно вздохнув. — Теперь все станет ещё хуже.

Несколько секунд висит напряженное молчание, а после Элис спрашивает:

— А такое возможно? Чтоб еще хуже…

— Мне кажется, ты к этому стремишься.

— О, вот как. Выходит, мы с твоим сыном движемся в одинаковом направлении.

ЭфПи снова вздыхает. Когда он снова заговаривает, голос его заметно смягчается. Быть может, он жалеет о том, что так безжалостно вспорол старые раны на сердце любимой жены.

— Послушай, Элис, — говорит он, — ты злишься на него, я понимаю. Парень свалял дурака и поверь мне — он уже за это поплатился. Я не защищаю его и не оправдываю, он виноват и с этим не поспоришь, но… Дай Бетти самой решить, хочет ли она изоляции от Джага или нет. Не усложняй, прошу тебя. Нам и без того сейчас нелегко.

Элис на мгновение задумывается. Но не о том, чтобы выбросить белый флаг, нет. Она думает о Джагхеде и завтрашнем дне. Дне настоящей расплаты…

— Элис? — с тревогой зовет ее голос на том конце. — Ты слышишь меня?

— Да, я слышу.

— Ну так что скажешь?

— Скажу, что Бетти захочет изоляции. Я в этом не сомневаюсь.

— Откуда такая уверенность?

— О, ниоткуда. Я просто знаю это.

— Бога ради, Элис, что ты задумала? — с опаской спрашивает ЭфПи. Кажется, еще немного и его беспокойство начнёт вытекать из динамика.

Вопрос повисает в воздухе. Вместо ответа он слышит едкое:

— Забавно, со мной ты попал в яблочко, а собственного сына разгадать не сумел.

ЭфПи теряется.

— О чем это ты?

— А знаешь, что еще забавней? — В голосе жены таится неприкрытая горечь. — Похоже, Арчи Эндрюс был единственным, кто по-настоящему любил эту бедную девочку.

Элис обрывает разговор и осторожно выключает телефон, испытав легкий укол совести. Ей живо представляется картина того, как муж, озадаченно сдвинув брови, снова и снова давит клавишу вызова, но вместо родного голоса в трубке из раза в раз звучит равнодушный механический. Элис знает, что рано или поздно от нее потребуют объяснений, но пусть это случится не сегодня.

Еще с минуту она сидит на кухне. Наливает в стакан двойную порцию джина и наспех проглатывает его, словно горькую пилюлю. Для крепкого сна, разумеется, ведь снотворное сегодня под запретом. Потом убирает бутылку в холодильник и поднимается наверх. Наконец-то она в своей спальне, с трудом переставляя ноги, доходит до кровати и садится на край, понемногу собираясь с мыслями. В оранжевом свете уличных фонарей, проникающем сквозь песочные шелковые шторы, перед Элис медленно, кадр за кадром, проплывают события минувших дней, а то и лет, ей остается лишь выхватить из этой вереницы нужное и пристальней вглядеться. Разобрать на кирпичики. Понять. Но чтоб понять, нужно вернуться в начало. Да, вот оно, блеклая картинка с надписью «Ванкувер».

~~~

И тогда она исчезла из спальни и перестала быть Элис Джонс. Теперь ее звали Элис Нора Купер и она молодая мама. Ребенок появился на свет только через десять часов после первой схватки, роды были трудными, и Элис, измученная, обессиленная, едва не отдала душу Господу. На календаре было седьмое января, седьмой день дождливой канадской зимы.

И вот настал чудесный момент первой встречи — в палату торжественно внесли новорожденную дочурку Куперов. Младенец сердито кричал, и Хэл, новоиспеченный папаша, светившийся от счастья подобно новогодней елке, с улыбкой отметил, что легкие у девочки как у оперной певицы. Добрая акушерка с поздравлениями вручила вопящий сверток растерянной матери, посоветовав без промедления накормить малышку. Та сделала все так, как ей велели, и чудо — крикунья успокоилась. Пока Хэл умилялся, разглядывая крохотное существо с красной рожицей, Элис держа его на слабых руках, отчаянно ждала, что сейчас, в этот самый миг внутри расцветет чувство запредельной нежности и любви. Любви абсолютной, глубокой и неискоренимой, той, что навеки связывает два сердца — дитя и матери. Но ничего такого не произошло. Ее сердце упорно молчало.

Она списывала это на послеродовую депрессию и продолжала ждать. Дни текли, превращаясь в повседневную рутину, от которой возникало чувство острого недовольства. По ночам Элис без устали прокручивала в голове варианты альтернативных жизней, загоняя себя в еще более глубокую яму, что в конечном итоге привело ее в кабинет психотерапевта.

Наступил короткий период облегчения, к ней пришло долгожданное спокойствие, а с ним — утраченная способность засыпать без таблетки «Золпидема». А вот всепоглощающая любовь к дочери так и не пришла. «Послеродовая депрессия» затянулась на добрые двенадцать лет, и стало ясно, что ожидание было бессмысленным.

«Скажите, Элис, этот ребенок желанный?» — спросила ее доктор Уоллис на одном из сеансов, на что получила короткое — да, конечно. Нечестное и трусливое. Желанные дети рождаются от желанных мужчин. Хэл Купер никогда таковым не был. Она вышла за него нарочно, второпях, чтоб забыть Форсайта Джонса, но в большей степени — насолить ему же, вот только признавать это упрямо не желала.

Форсайт… Единственный, о ком Элис могла сказать — нужен, как воздух. Она полюбила его в четырнадцать и сделала запись в розовом дневнике — «Навсегда». Родители запрещали им видеться, сажали непокорную девчонку под замок, а она все равно сбегала. Ее наказывали, его — грозились вздернуть на дыбе, но все было тщетно. Казалось, никакая сила в мире не способна их разлучить. Но так уж вышло, что такая сила все же существовала и имя ей — страх. В восемнадцать Элис сбежала от него на поиски идеальной жизни, потому что боялась до конца своих дней застрять в проклятом Саутсайде, рожая каждый год по ребёнку и едва сводя концы с концами. Мать твердила это без умолку, и она поверила. ЭфПи был связан по рукам и ногам своим «королевским» положением в банде Змеев и уехать вместе с возлюбленной не мог. Или не хотел. Южная сторона намертво въелась в него, поработила волю, внушив двадцатилетнему пареньку, что жизнь в чужом городе станет для него настоящей пыткой. В Саутсайде у него были его семья, верные друзья и королевский статус. Амбиции у него тоже имелись, но страх глобальных перемен оказался сильнее.

Он умолял любимую остаться, обещал завязать с незаконными делами и в корне поменять уклад жизни Саутсайдских Змей, но Элис сомневалась. Ей безумно хотелось остаться с ним, но еще сильней хотелось изменить мир вокруг себя, получить образование в престижном университете, словом двигаться вперед, навстречу светлому будущему. Она мечтала писать серьезные романы, кружить в вихре шумных студенческих вечеринок, литературных кружков и политических дискуссий. Жажда новых открытий захлестнула ее с головой и юной северянке казалось, что она сможет завоевать любой город. И через неделю после выпускного она купила билет и уехала покорять Ванкувер.