— Прости меня, — заикаясь, говорит Вероника. Она мягко отстраняется от парня, утирая с глаз остатки влаги. — Ты пришёл по делу, а я тебя в жилетку превратила. Боже, какая же я размазня.

— Нет, что ты, не извиняйся. В конце концов, это я заговорил о Реджи.

— Ладно, давай лучше о твоей статье.

«Еще один обман, — с горечью думает он. — Прости меня, Ронни, иначе я не могу. Ты потеряла свою любовь и как бы цинично этот не звучало — уже безвозвратно, а у Бетти ещё есть шанс удержать свою. И я помогу ей. Слишком много людей пострадало, пора положить этому конец».

***

После гнетущей и слегка пугающей прогулки в Пикенс-парке, Бетти гениально играет человека, терзаемого адской мигренью, отделывается от Эндрюса и спешит домой. Захлопнув парадную дверь, она прижимается к ней спиной, издав вздох облегчения. Находиться рядом с этим человеком становится все труднее. Боже, а ведь когда-то ей это нравилось. Знать бы тогда, к чему приведут несколько ночей в его постели, на пушечный выстрел не подпустила бы к себе. Ещё этот чертов ужин… Папаша Фред обещал приготовить лазанью по секретному рецепту, от которой у всех, попробовавших её, напрочь сносило крышу, и будет преступлением, если Бетти не отведает это чудо. А ещё — Кевин. И как он умудрился так облажаться? Давала ведь указание — никаких резких движений, все как обычно, но, видно, хрупкая душевная организация взяла вверх над здравым рассудком. Земля под его ногами уже начинает дымиться и нужно поставить этого бедолагу в известность.

Только она отлипает от двери с намерением подняться в свою комнату, как лестница тихонько скрипит под весом спускающегося по ней человека. «Джаг?» — мелькает отчаянная надежда и тут же гаснет.

— О, тебя-то я как раз и жду. — Тон Элис не сулит ничего хорошего, и Бетти судорожно начинает перебирать в уме все свои косяки за прошедшие дни.

— А в чем дело?

— Это ты мне расскажи, дорогая. — Элис идет в гостиную, и дочь с неохотой следует за ней.

— Можно без загадок, — страдальчески морщится Купер. — Говори, какой на мне грех и покончим с этим.

— Арчи Эндрюс, — театрально высоким голосом говорит миссис Джонс, уперев руки в бока. — Почему, Элизабет, почему все самое важное я узнаю от посторонних?!

Твою же мать. Час от часу не легче.

— Опять в Твиттере написали?

— Нет, пересеклась в супермаркете с его отцом.

— Оу, и как прошло? — подтрунивает над матерью Бетти.

— Замечательно! — огрызается Элис. — Я выглядела полной идиоткой, в то время, как он в красках описывал ваш предстоящий званный ужин, в полной уверенности, что я в курсе событий!

Бетти подавляет смешок, представляя лицо матери в тот счастливый момент.

— Нет, она ещё и веселится! — возмущенно восклицает женщина. — Ты совсем совесть потеряла?

— Не волнуйся, у меня её никогда не было. — Алые губы растягиваются в премилой улыбочке.

Элис на секунду теряет дар речи от переходящей всякие границы наглости, а у Бетти, тем временем, в кармане пальто звонко чирикает телефон, возвещая приход нового сообщения. Едва она видит имя отправителя, сердце её ускоряет ритм, а когда сообщение открывается, так и вовсе чуть не выпрыгивает из груди.

От: Dr. Watson

«Код красный! Я на месте. Жду».

Элис, ужин у Эндрюсов, сам Арчи — все это вылетает из её головы за считанные секунды. Желудок тотчас скручивает от волнительного предчувствия, а фантазия бешено бурлит, подкидывая самые невероятные варианты.

— Что там? — раздраженно спрашивает мать, напоминая о своем существовании.

— Неотложное дело, — трагическим голосом сообщает Бетти, пряча телефон в карман. — Жаль, такой разговор сорвался!

— Я никуда тебя не отпускала! — верещит миссис Джонс, но дочь уже бодрым шагом направляется к выходу.

— Скоро вернусь! — кричит ей Бетти, открывая дверь. — Не скучай!

Оставшись в одиночестве, Элис Джонс с сожалением думает о том, что со снятием ареста она, пожалуй, слишком поторопилась.

***

Половинка серебристого ночного светила плавно покачивается в мутных водах Свитвотер. В воздухе тянет сыростью и, как ни странно, ароматным дымком. На берегу, в окружении вековых сосен задорно трещит небольшой костёр, на котором, шипя, поджариваются толстенькие сосиски, источающие просто божественный аромат. В паре метров от костра два байка терпеливо ожидают своих хозяев — короля «Змеев Саутсайда» и его отца, бывшего «змея».

— Давненько так не сидели, верно? — говорит ЭфПи Джонс, обращаясь к сыну, на лице которого пляшут огненные блики. — Так хорошо… Тишина и покой.

— Лови момент, — усмехается Джагхед, подкидывая в костёр дров. — Неизвестно, когда ещё такой случай представится. Если вообще представится…

Подкормленный топливом огонь весело гудит, даря окружающим его людям такое необходимое в холодный ноябрьский вечер тепло.

— Не говори так, ещё ничего не кончено.— Отец вмиг суровеет.

— Разве? — Джагхед поднимает бровь. — По мне, так все очевидней некуда.

— Я говорил с Пенни, у неё есть п…

— Да нет у неё ни хрена! Она боится в этом признаться, вот и выдумала весь этот бред про новые зацепки. Будь у неё план, я узнал бы об этом первым.

В зеленых глазах скачут два крошечных костерка, но ЭфПи кажется, что покраснели они не только от огня.

— Ты ошибаешься, Джаг. Скоро убедишься в этом.

Тот лишь хмыкает, покачав головой, и тянется к вертелу с сосисками. Перевернув их к огню непрожаренной стороной, он шарит в кармане серой куртки и достает пачку сигарет. Прятаться от отца он перестал ещё два года назад, когда тот поймал его и Свита, вовсю дымивших возле «Белого Змея» в крайне нетрезвом состоянии.

Закурив, он немигающим взглядом глядит в огонь. Даже после того страшного пожара, он не перестал любить эту стихию. Она завораживает его. Гипнотизирует. Восхищает. Пламя причудливо извивается, превращаясь в самые невероятные, фантастические образы. Каждый человек видит в нем что-то своё, идущее от сердца, а потому — особенное. Что видит он? Бирюзовые глаза… Мягкие волны пшеничных волос… Самую красивую на свете улыбку… Она мерещится ему всюду — в огне, в толпе, в темноте ночи. Даже у тишины её имя — Бетти… Бетти… Бетти.

А потом милый образ в языках пламени исчезает и на его месте возникает новый. Остекленневшие глаза… Слипшиеся от крови чёрные волосы… Застывшие в жуткой гримасе синие губы… Эта картина будет преследовать его до гробовой доски, как напоминание о малодушии, поставившем жирный крест на его жизни.

— Эй, — окликает его отец. — Ты в порядке?

— Я это заслужил… — тихо говорит Джагхед, и в этот момент в огне отчетливо слышится гудение.

— О чем ты? — ЭфПи с тревогой смотрит на сына.

— Я струсил, а теперь расплачиваюсь.

— Твою мать, Джаг, о чем ты говоришь?!

— Той ночью, на ферме…я был там.

Он давно хотел открыться отцу, просто подходящего момента не находил. Груз вины за сокрытие правды давил на него стотонным прессом, вынуждая ненавидеть себя ещё сильнее. А сейчас…сейчас стало так легко.

Признание сына потрясает мужчину. В пляшущих бликах огня его лицо делается похожим на маску. Ни один мускул не дергается, а глаза даже перестают моргать.

— Я не убивал Реджи, — поспешно добавляет Джаг, напуганный реакцией отца. — Когда я приехал, он уже был мёртв.

— Господи…

Это все, на что способен оглушенный шокирующей новостью ЭфПи.

— Сначала я хотел вызывать копов, уже набрал 911, в потом… Внутри, словно, щелкнуло что-то и я…я просто сел в тачку и уехал. Никогда себе этого не прощу.

— Какая разница? — слабым голосом отзывается отец. — Тогда тебя арестовали бы на месте преступления.

— Да, и это спасло бы меня. Я был чист — ни следов крови на одежде, ни оружия. Келлер, наверняка, продержал бы меня изоляторе до выяснения всех обстоятельств, и случись обыск, стало бы ясно, что меня подставили. Сидя за решеткой, я вряд ли сумел бы подбросить орудие убийства под свой матрас.

С ноющей болью в груди, ЭфПи осознает правоту этих слов. Один звонок — и сейчас его сын сидел бы здесь абсолютно свободным человеком, без груза вины и страхом за будущее. Один гребанный звонок. Одна сломанная жизнь.