— Зачем? — яростно воскликнула она, резко посмотрев на брата: он как будто стал бледнее и старее, на всем его лице лежал отпечаток страха. — Не говори так, будто все уже решил. Если тебя не станет, что же будет со мной? Как мне тогда жить?

— Так же, как и всегда, — громко проговорил Маркус, и все его лицо исказилось от гнева. — Так, будто ничто не способно уничтожить тебя, будто тебе нечего терять. Не позволяй людям брать власть над твоим сердцем, не смей плакать и унижаться, слышишь? Встань на ноги уверенно, Ригель, и держи спину ровной. Моя жизнь кончена, а вот ты…ты обязана добиться вершин.

Нервно сглотнув, она отшатнулась, наткнувшись на спинку дивана, и во все глаза смотрела на брата. Перед ее взором пронеслось детство — в нем был только он один, ее Маркус, с которым Ригель делила печаль и радость, с которым смеялась так искренне и который единственный был свидетелем ее слез. Она всегда подражала ему: вела себя высокомерно, клеила улыбку на уста и унижала тех, кто был недостоин внимания, потому что он один был для нее авторитетом, лидером, чье мнение всегда одерживало верх.

Неужели она вот так просто лишиться его, вспомнит вдруг о гордости и не воспользуется шансом, даже если тогда ей придется упасть лицом в грязь?

Нет, Ригель не такая: ради своей семьи она готова на все.

— Это мой выбор, унижаться или нет, — жестко ответила наконец, наблюдая, как искажается его лицо от раздражения. — И ради тебя я попытаюсь вновь. Я достала ее адрес.

— Ригель! — прогромыхал Маркус, но она уже его не слышала. Отыскав глазами палочку, Ригель схватила ее и выбежала на улицу, тотчас промокнув. Дождь был такой мощный, будто капли оставляли синяки на коже, а ветер, противный, сильный ветер, бросал их прямо в лицо.

Поежившись, Ригель сжала палочку сильнее и попыталась сфокусироваться. Она столько дней искала свою тетю и лишь однажды увидела ее, когда та гуляла со своим сыном на детской площадке. Они смеялись беззаботно и выражали истинно семейное счастье, и ей было плевать, что где-то есть ее родные племянники, которые, возможно, нуждаются в ее помощи. Кларисса Сэлинджер вычеркнула отпрысков своей сестры, Ригель это понимала, но где-то внутри нее все еще теплилась маленькая надежда, что тетя поможет им. Иначе просто не могло бы быть.

Дом Сэлинджеров был неопрятным, но на фоне других — верх роскоши. Они жили в беднейшем районе, и Забини, оглядываясь, морщилась, не понимая, как можно довести себя до состояния, когда ты прекращаешь бороться и просто опускаешься на дно. Мотнув головой, она постучала в дверь, ерзая на ступеньках от холода, ведь он пробирал ее до костей. Поправив легкую ткань домашнего платья, Ригель сжала кулаки, пронзая ногтями кожу, и ощущала, как все тело ломится от усталости: неделя беспокойств и постоянных тревожных мыслей не прошла даром.

Дверь скрипнула и на пороге появился пухлый мужчина, который трусливо посматривал на гостью, взмахнув палочкой. Когда свет коснулся ее лица, он слегка отшатнулся, удивленный.

— Кто там? — прогромыхал женский грудной голос, и мужчина, дернувшись, как от пощечины, тихо проговорил:

— Кажется, это к тебе, дорогая.

Послышалась возня, что-то металлическое громыхнуло и до ее слуха дошли легкие, непринужденные шаги. Через минуту на пороге стояла Кларисса, которая, подняв глаза, с ужасом вытаращилась на незваную гостью. Обойдя мужа, она закрыла дверь у него перед носом и с яростью прошептала, подойдя к Ригель:

— Что ты здесь забыла? И как нас нашла?

— Тетя, — спокойно проговорила Ригель, ощущая дрожь во всем теле, ей было нереально холодно. — Помоги мне, деньги…нам срочно нужны деньги, я все верну, могу дать расписку, но одолжи, пожалу-…

Ее голос дрогнул, еще никого Ригель Забини не умоляла. Она посмотрела на это морщинистое лицо, в котором замечала отголоски матери, а потом прикусила губу до крови, мечтая провалиться сквозь землю. Кларисса Сэлинджер выглядела не на шутку злой.

— Да как ты посмела? — проговорила она, схватив ее за руку и с силой дернув. — Заявилась тут, понимаешь ли, деньги ей нужны. Иди работай в бордели, за такое миленькое личико тебе много заплатят, а к этому дому не смей даже на шаг приближаться, ничтожество, — Кларисса со всей дури оттолкнула ее от себя, будто бы Ригель была чем-то мерзким и грязным, и вытерла свои руки о фартук, морщась. — Как и мать твоя была потаскухой, так вот и ты такой будешь. Прокрутили все деньги, а теперь пришли. Родственники, понимаешь ли, — возмущенно скрестив руки, проговорила Кларисса, а все ее лицо будто бы потемнело от ненависти. — Ошибаешься, вся твоя семья — в могиле, а я для тебя никто. Так что проваливай, пока я не позвала людей.

— Тетя, пожалуйста, — перебила Ригель ее, чувствуя, как внутри просто все колотится. Такого отчаянья она не испытывала давно. — Я правда-правда все верну, только дай деньги… Маркус…его могут убить…

— А мне какое дело? — возмущенно прошептала в ответ, подходя к двери. Обернувшись на секунду, миссис Сэлинджер проговорила безразлично. — Такое же ничтожество, как и Мессия. Смотреть тошно.

Громкий хлопок был для нее спусковым сигналом. Ригель зажмурилась сильно, чувствуя, как внутри все разрывается от крика, и, не выдержав, дала ему волю, вцепившись в перила. Ей было так мучительно больно от бессилия и от понимания, что она никто. Эти чувства разрывали Ригель, вызывая в душе невиданную ранее бурю. Дождь, кажется, усиливался, но она уже не ощущала ни холода, ни унижения, только какая-то ненависть возвышалась над всем, придавая ей невиданную энергию.

Но потом она вспомнила о брате, у которого оставалось так мало времени, и, нащупав под ногами палочку, трансгрессировала домой. Шатаясь, Ригель аккуратно посмотрела во внутрь гостиной, в которой все еще горел свет, и увидела, что Маркус внимательно смотрит в окно, сгорбившись.

Время еще было.

А значит, не было повода сдаваться.

***

Она пришла к дому тети еще раз, но, постучавшись, ей не ответил никто, только штора дрогнула за окном. Забини было все ясно — Кларисса не поможет, и с каждым днем, когда Ригель приходила к этому дому, в ней сильнее разгоралась ненависть. За что она так с ней? Почему она не может единственный раз помочь?

Брат был плох. С каждым днем у него ухудшалось здоровье, а страх будто въелся в кожу, настолько болезненно выглядел Маркус. И чем хуже было ему, тем отчаяннее становилась Ригель. Гордость замолчала, на место ее пришла тупая ноющая боль и осознание, что только через постель она сможет найти деньги. Но к кому же податься?

Вычерчивая губы красным и смотря на свое отражение, Ригель видела, насколько она была неотразима. К ее ногам упадет любой, но выбрать нужно было только самого перспективного. Того, у кого были и власть, и деньги.

Самайн был идеальным вариантом. Несчастный брак, а значит мучительный, ненавистный ему секс с женой — этим можно было воспользоваться. Но выше всего возвышалось то, насколько он был влюблен в нее. Как Кроусон смотрел на Ригель: в этом взгляде было все, начиная от тоски, заканчивая нестерпимой жаждой. Он непременно согласится на эту аферу, но не потребует ли чего большего, воспользовавшись ее отчаянием? Не станет ли играть?

Ригель, нацепив на себя самую соблазнительную улыбку из всех, нервно сглотнула, сжав руки. Какова бы ни была его цена, она заплатит ее. Даже если придется убить себя окончательно, даже если потом она никогда не сможет расплатиться. Для нее брат был выше «я», и она будет бороться, унижаться, ползать в ногах, но сделает все возможное. Таков был ее нрав.

В последний раз заглянув в комнату брата и внимательно посмотрев на него, Ригель обнаружила его спящим. Что-то внутри у нее дрогнуло, какое-то мучительное ощущение надвигающейся катастрофы сдавило ее легкие, но нужно было спрятать отчаяние, боль и свое смятение. Она должна быть сильной и раскованной, чтобы Самайн согласился дать ей денег и не попытался воспользоваться ситуацией.

Вздохнув, Ригель подошла к кровати и поцеловала Маркуса в лоб, из-за чего он нервно дернулся, но не проснулся. Надо было действовать.