Ригель замолчала, что-то лихорадочно вспоминая, из-за чего все ее лицо пребывало в замешательстве. Качнувшись, она уперлась одной рукой о стену, а второй подперла лоб, будто бы ей было тяжело носить все эти мысли, что ее переполняли. А сам Альбус оцепенел, не испытывая ровным счетом ничего, что должен был: удивление, отвращение — все то, чтобы испытал Джеймс или отец. Он просто слушал и понимал наконец, что какая бы улыбка не была у нее, внутри у Ригель сплошная ненависть и боль, которые просто захватили ее, навсегда уничтожив хоть что-то человеческое.

— Я видела, что она пронесла палочку на заседание, — вдруг тихо сказала она, не меняя позы. — И я понимала, что все это не без участия вашего старшего руководителя. Он хотел мне отомстить за Селену, ха-ха. Мерлин, как же смешно, — но только Ригель не смеялась, а просто медленно осела на пол, не убирая руки. Приглядевшись, Альбус заметил, что ее трясет. — Она не стоила таких жертв…завистливая, избалованная сука, вот кем была миссис Сэлинджер — истинная дочка своего папаши, который, к тому же, сам является мафией. Они все, Альбус, мафия, и их не уничтожить. Твой отец, помнишь, в тот вечер у мистера Гарварда, сказал про семьи, которые страдают от Черных Капюшонов, на что ему ответили, что это все — попытка сделать покойника лучше; попытка изменить облик убитого в глазах общественности! — воскликнула она истерично, сжавшись сильнее. Дрожь стала явственнее, ее уже просто колотило. — Меня обвиняют в бесчеловечности, но чем же лучше они? Почему у них есть право так относится к потерям людей, смеяться над их попытками доказать, что, на самом деле, это было убийство, а не несчастный случай. Как они смеют сидеть в этих длинных дорогих мантиях, вещать о правах и о равенстве, попивать вино из хрустальных бокалов, а потом уничтожать целые семьи, и смеяться. Как?

Голос сорвался, и Ригель наконец заплакала громко, сильнее впечатывая ладонь в лоб, и Альбус, подойдя к ней и опустившись на колени, с содроганием сердца отвел ее руку в сторону, внимательнее посмотрел в это заплаканное, красное, но все еще чрезмерно красивое лицо. Они смотрели друг другу в глаза и не говорили ничегошеньки, общаясь на каком-то ментальном уровне, забыв о словах. Но вдруг лицо ее просветлело: слезы перестали литься, а глаза лихорадочно забегали, ища какой-то ответ.

— Я больше так жить не буду, — прошептала она в каком-то бреду, схватив его лицо своими руками. — Я уничтожила Селену, чтобы занять ее место, и теперь остался только мистер Кроусон. Альбус, ты же поможешь мне? Ты сделаешь это для меня?

Альбус вздрогнул. Внутри у него началась настоящая буря.

— Зачем ты все мне это рассказала, Ригель? — прошептал он осипшим голосом, не убирая глаз. По ее лицу расплылась нежная и ласковая улыбка; так улыбаются, когда дети задают очевидный вопрос.

— Потому что ты такой же, как и я. Мы из одного теста: алчные, лицемерные, высокомерные и очень сильно любим свою семью. Ты понимаешь меня, как и я тебя. Наше притяжение, которые ты наконец почувствовал, основывается лишь на том, что мы принимаем друг друга такими, какими мы есть. Ты — это мое зеркало, и наоборот.

Она коснулась его губ, но на этот раз нежно, без страсти и импульса, аккуратно касаясь пальцами, будто бы Альбус был для нее чрезмерно ценным, и она боялась его сломать. Отвечая ей, он сжал ее сильнее, пытаясь стереть несуществующее между ними расстояние. Его так тянуло к ней, что Альбус был готов отдать всю свою жизнь, только лишь бы раствориться в этих нежных губах, которые, казалось, дотрагивались до самой души.

Когда поцелуй прервался, Ригель уже выглядела, как и всегда: высокомерной и злой, а ее истерику выдавали лишь невысохшие дорожки слез.

— Что ты будешь делать теперь?

— Разве непонятно? Я избавлюсь от мистера Кроусона и стану женой его сына.

— Но если его не удастся засудить? У него столько связей и денег, — медленно протянул Альбус, посматривая на нее с сомнением.

— Что ж, тогда я убью его, — легко и непринужденно, будто бы в этом уже не было ничего особенного.

Альбус усмехнулся, опустив голову, и опять заглянул в эти карие глаза с треугольным солнце. Это был конец, так было написано в этих зрачках. Больше Ригель никогда не позволит ему увидеть всю ту малую любовь, что иногда мелькала в ее взгляде, она навсегда выкинет свои чувства, которые лишь изредка будут отдаваться внутри отголосками. Забини станет сильной, потому что такова была ее натура — она никогда и никому не прощала слабостей.

— Я люблю тебя, — опять проговорила, нежно улыбнувшись, и поцеловала уголок его губ.

— И я тоже, — опустив взгляд, чтобы не видеть, как она уходит.

Когда же он поднял наконец глаза, в комнате никого не было. В ней стояла тишина и только скомканное постельное белье напоминало ему о прошедших часах. И внутри у него тоже больше ничего не существовало: побитый, он сидел на полу, мечтая о забытье.

Но только потом Альбус встал, выпрямил спину и усмехнулся в своей ироничной манере.

В конце концов, его все еще ожидали Лили и Скорпиус; семья, которая обязательно попытается повлиять на его выбор, но более всех его ждал он сам.

Потому что впереди у него только борьба, в которой нельзя быть кем-то другим.

Потому что Альбус отчаянно устал носить маску.

Ригель была права: он такой же, как и она, и более уж над ним ничто не властно.

Берегитесь, потому что Альбус Поттер воскрес, и больше для него ничто не чуждо.

Комментарий к 10. Жаркая исповедь

До конца совсем немного :)

========== bones 2 ==========

Наслаждайтесь сном.

Потому что, когда вы проснётесь,

начнутся кошмары.

***

За окном стеной шел дождь, капли нещадно постукивали по стеклам, и у нее в голове стоял такой же, до невозможности противный грохот, будто бы кто-то там, в самой черепной коробке, нещадно отбивал кувалдой ритм. Хотелось закричать, слиться с воем ветра и раствориться в слезах, что стояли в глазах и никак не хотели омыть щеки. Как буря властвовала на улице, так и внутри у нее все разрывалось и металось, снося безразличие и стервозность. Ригель была сломлена. Еще чуть-чуть, и она упадет навзничь, и только брат, дорогой, любимый Маркус, заставлял ее стойко держаться на ногах и не опускать плечи.

Дверь хлопнула характерно, и она, все это время ходившая по комнате взад-вперед, остановилась, вцепившись в мраморный подоконник, и с расширенными глазами посмотрела на входящего. Он был бледен, с мокрыми волосами и помятой одеждой, а в его глазах была обреченность, которую уже просто невозможно было сдерживать. Сжав сильнее подоконник, Ригель приложила вторую руку к груди, где висел фамильный медальон, и стала покручивать его нервно.

— Маркус, — тихо прошептала она и увидела, как дернулась его голова. Устало взлохматив волосы, он улыбнулась как обычно: ярко и искреннее — так улыбаются, когда знают, что больше ничего нет.

— Боюсь, меня ничто не спасет.

— Нет! — закричала она, с такой силой сжав мрамор; еще чуть-чуть, и ее костяшки посыпались бы на пол. — Неправда! Ты опять обманываешь меня…не может быть такого…зачем ты так?..

— Ригель, — тихо прошептал он, и в его глазах блеснуло что-то, оставив на ее сердце рубец — она не могла видеть, как он опускает руки, как вот так вот смотрит на нее. Нет, Забини не умеет проигрывать и ни за что не потеряет еще и его. Хватит. Только не сейчас.

— Я пойду к Клариссе, — Ригель лихорадочно стала искать свою палочку, нервно ходя по комнате, делая хоть что-то, лишь бы не чувствовать, как внутри все полыхает. — Она же наша тетя, да и те деньги, что ей отдала мать…она непременно отдаст нам их…все будет нормально…ты только посиди и подожди…я обязательно все устрою, вот увидишь…только потерпи.

— Ригель, — повторил он настойчиво, дернув ее за руку. Она остановилась, не решаясь поднять глаза, и повисла, как безвольная кукла со сломанным механизмом.

— Что? — робко и едва слышно.

— Не делай ничего, чтобы оставило отпечаток на твоей гордости. И забудь обо мне как можно быстрее.