А другое – недалеко от дома, в овраге, в глухом месте, где не проходили дорожки. Когда только Василиса родилась, Василий посадил там березку. Она хорошо прижилась. Ее так и называли: Василисина береза. Береза росла вместе с ней. И с годами рядом с ней раскинулись заросли ракиты, черемухи, ирги, кроны их сомкнулись, а внутри кустов образовалось пространство. В жаркий день туда любили залезать куры, прячась от полуденного зноя. Вот такое местечко и облюбовала себе Василиса. Разровняла землю, выдернула траву, из земли сделала полочки для посуды, развесила на кустах яркие тряпочки. В общем, как могла, украсила свое жилище. Наносила черепков от битой посуды. Тятя, по ее просьбе, сделал ей скамеечку, и «дом» преобразился, приобрел вполне жилой вид, не лишенный таинства. Подражая взрослым, принимала в доме гостью: подружку Полину. Угощала ее пирогами из глины, они вели беседы, ну точь-в-точь, как их мамы. И обязательно брала в свой дом любимую тряпичную куклу. Проголодавшись, кто-нибудь бежал в избу и возвращался с двумя ломтями хлеба. Девочки сидели на скамейке, грызли ржаные корочки, мечтательными взглядами обводя свое убежище.
Даже Фролка Монахов заглянул по-соседски в «дом» Василисы. Любопытно ему стало, почему девчонки так часто ныряют в заросли кустарников. У него и его друзей возле реки в зарослях ракитника и ежевики, обтянутых хмелем, тоже были потаенные места. Там можно было спрятаться от всех, притихнуть и помечтать. А еще, притаившись, можно через щели ветвей подглядеть за купающимися девчонками. А если убежище подходило к реке, то и посидеть, свесив ноги в теплую речную водицу.
На берегу Белой только дети, разомлевшие на солнышке, греются. Благодать! Река поблескивает. А в нее развесистая ива с поклоном наклонилась. Заглядывает в светлые воды реки. Любуется собой. И вправду красивая, есть на что посмотреть. Многочисленные тропинки вьются к ее берегам, разделенные зарослями кустарников. Босоногая Василиса с подружкой Полиной бегут по тропинке к речке. Светлые волосики заплетены в косички, в одной синяя ленточка, в другой – красная. Хотя не ленточки это вовсе, а полоски ткани. Но все равно красиво.
Мир ребенка отличается от мира взрослых. Это мир настоящего. Еще нет груза прожитых лет. Дети не тревожатся за будущее, ведь рядом с ними родители. Они с улыбкой встречают происходящие с ними события, а если и расстраиваются, то ненадолго. Ребенок более открыт, доверчив и поэтому более счастлив. Он умеет искренне радоваться пустякам.
Василиса все смотрит на дорогу, ожидает возвращения отца с ярмарки. Василий с отцом Полины, кумом Мироном, рано утром уехали в уездный город Белогорск. Поехали продавать рожь и льняное масло. Хороший урожай в этом году уродился. Можно деньгами разжиться да инвентарь прикупить. Василиса с Полиной уже и за деревню несколько раз сбегали, все смотрели, не едут ли их тятьки. А потом заигрались в своем «доме» в кустах и забыли про все. Услышали фырканье коня и помчались во весь дух к избе, только пятки сверкали.
А Василий уже покупки раскладывал и рассказывал. За пять пудов ржи приобрел кое-какой инвентарь, около шести аршин ситца и черные кожаные ботинки на высокой шнуровке – жене. У Анисьи даже дух захватило. Прижала ботинки к груди, глаза закрыла от радости, сразу из бабы в девку превратилась. Василий даже крякнул от удовольствия: не ожидал от жены такого бурного, искреннего проявления чувств. Василисе – ленты красные. И стал на стол высыпать сушки, выложил сахара большую головку.
Сам сапоги с ног снимает и посматривает на жену и дочь. А у самого в душе радость плескается. Ему сапоги от отца достались. Надевал их только по праздникам да в поездки. Еще послужат.
А Анисья все не может ботиночки из рук выпустить. Такие в грязь не наденешь, да и на каждый день жалко. А вот по праздникам или в церковь сходить… Это можно. Но в церковь не в них, конечно, пойти, а в лаптях, а перед церковью переобуться и перед алтарем в них постоять. Так надолго хватит. Еще и дочери достанутся. Анисье приятно, что у нее такие ботинки, как у Софьи Андреевны, ну, не совсем такие, но похожие. Да еще приятно, что муж купил, да как раз по ноге, с размером угадал. Это же надо, сам додумался купить, она бы никогда не попросила и сама не купила. Деньги и на хозяйство можно потратить.
В любой деревне всегда свой чудак найдется. Есть такая категория населения земного шара. Луговская не исключение. Мало того, что с такими людьми вечно что-то случается, так это становится достоянием всего околотка. Да они и сами любят подогреть интерес к себе. И неважно, сколько лет ему – коль это есть в человеке, то на всю жизнь. Народ над ними потешался, да и сами они давали для этого повод. И слыли чудаками и неудачниками.
Петуховых в деревне несколько семей было. Но примечательной была семья Петухова Кузьмы. Кузьма никого не боялся и никого не признавал. Это он так сам говорил. Но в действительности он многих боялся, только виду не показывал. Хорохорился, как говорили в деревне. Но кого он по-настоящему побаивался, так это свою жену Матрену. Когда Кузьма напивался (а это случалось не так уж и редко), она и поколотить его могла.
Работать он был небольшой охотник. Свое хозяйство в запустении держал. Матрена была и за мужика и за бабу, да еще и рожать успевала. А Кузьма охотнее в сторожа нанимался, чем с плугом и косой горбатиться. На этом поприще с ним всяческие забавные истории происходили, которые становились достоянием всей деревни.
Однажды ребята с гулянки шли и увидели, как сторож, охранявший сад господ Луговских, храпака такого давал, что не могли они не свернуть на этот зов. Кузьма возле шалаша на соломе расположился – ночи еще были теплыми – и вот рулады выводит. У сторожа был соломенный шалаш с таким маленьким лазом, что в него можно было влезть только на четвереньках и лучше пятиться, как рак, а то можно внутри и не развернуться. Поэтому в теплые ночи он предпочитал спать рядом с шалашом. Озорники нарвали яблок и обложили ими сторожа, а ногу привязали к столбу шалаша и начали яблоню трясти. Кузьма спросонья как рванул: и шалаш повалил, и сам распластался. Долго еще с поцарапанным лицом ходил…
Но и у него хватало соображения, чтобы всю деревню провести. Где-то в июле по деревне прошел слух, что в этом году возле Ярыгинских болот уродилась отменная малина. Бабы засобирались за полезной ягодой. Но на следующий день от дома к дому слух пошел, что Кузьма Петухов из лесу вернулся в разорванной одежде и с перекошенным от страха лицом. И всем охотно так рассказывал, что ходить к болотам в этом году не надо, потому что там завелся медведь, а может, и леший, он от пережитого ужаса не очень и разглядел. Еле ноги унес. Как чумовой, мол, улепетывал в сторону деревни, только пятки сверкали. Петр Петрович на своей новенькой бричке ни за что бы не догнал. А в доказательство показывал порванную одежду и царапины на лице. А сам свои плутовские глаза прячет.
Мужики заподозрили неладное и решили выведать, в чем дело, то есть «язык развязать». Сколько самогону на него извели, а все без толку. А Кузьма стал куда-то пропадать, ходил веселым и на народ свысока посматривал. Видно было, что распирает его от переизбытка чувств. Скоро секрет открылся. Поехал Матвей, сын Козодоева Клима, на базар в соседний уездный город Дубровицы и увидел Кузьму, продающего малину. Чудак, а скумекал, как конкурентов устранить! Долго бабы дарили ему косые взгляды. Только с тех пор ни с медведями, ни с нечистой силой в малиннике Ярыгинских болот никто не встречался.
Из Белогорска Василий приехал поздно. Анисья миску со щами поставила, ложки мужу и дочери подала: «Ешьте-ешьте, а то на голодный желудок цыгане приснятся». Василий шутку не поддержал, молча ужинал. Анисья видела, что глубокие складки пролегли на его лбу. Что-то его мучило. Но с вопросами не лезла. Сам расскажет.
– Слышь, мать, из уезда многие крестьяне уезжают за Урал. Большие наделы земли там дают безземельным, – старался говорить весело, а глаза прятал. Ничего не ответила Анисья, только руки, как две плети, повисли вдоль тела.
