Женщина рожает, и земля, на которой она живет, тоже родит. Значит, женщина – самое главное существо на земле? Выходит, что так. Она – источник жизни! Но женщина без мужчины не родит. Мужчина ее и обеспечит, и защитит. Значит, они оба важны, чтобы новая жизнь зародилась и никогда не прерывалась. Как и хлеб без земли. Земля – женщина. Хлеб – мужчина. Они тоже друг без друга не могут.

Боль накатывала волнами. Не хватало дыхания. Анисья застонала и почувствовала, что боль уходит. Когда ребенок закричал, Анисья обессиленным голосом спросила:

– Кто?

– Девочка, девочка, вон какая глазастенькая, – весело ответила Марфа. Одной рукой она держала ребенка, а другой легко шлепнула новорожденную по крохотной красной попке. Малышка закричала, а Марфа рассмеялась: «Певунья родилась».

Человек криком известил о своем появлении в этот мир. Дитя уже жило целых девять месяцев, но это были совсем другие месяцы – в утробе матери, связанные пуповиной. А теперь его отделили. Девочка совсем беззащитна перед этими людьми. И теперь от них, но прежде всего от матери и отца, будет зависеть, как она будет расти, развиваться, чем ее будут кормить. Анисья что-то говорит, а голос такой слабый, совсем не слышно, Марфа ниже наклонилась.

– Вася, наверное, мечтал о сыне.

Марфа махнула рукой.

– Ага, все отцы мечтают о сыновьях, а любят больше дочек. Вон Федор Маркелов трех сынов имеет, пил беспробудно, чуть ли семья по миру не пошла. Агафья совсем с ним извелась, а как родилась Хавронья (угораздило их назвать девку таким именем, на свинячье похоже, где они его только нашли?)… Так я о чем говорю – как родилась дочка, так Федор пить перестал, а несколько лет совсем не просыхал. Девке шестой год, а он ее с рук не спускает. Идет на луг, в одной руке вилы, а на другой Хавронья сидит и обнимает его за шею. И оба смехом заливаются. А ты говоришь, сына.

Все это Марфа рассказывала, а руки делали свое, привычное дело: мыли, обтирали, пеленали. Сделав все необходимое, она положила ребенка рядом с Анисьей, приговаривая: «Ну, теперь расти, дитятко, по часам и минуткам – на радость родителям и миру честному».

Вот свершилось чудо, и сразу все человеческие проблемы ушли, отодвинулись куда-то далеко-далеко, за горизонт. Анисье не верилось, что будничная суета может вернуться. В эти минуты во всей Вселенной было только два человека: маленькая девочка без имени и мать, склонившая голову над ней. И эта малютка уже известила о своем появлении – не весь мир, конечно, но трех людей точно.

Василий во время родов стоял в сенях и слышал раздирающие душу крики Анисьи. И она чувствовала его присутствие через стену, но ни за что не согласилась бы, чтобы он присутствовал при родах. Стыдоба какая, засмеют в деревне. Когда ушла повитуха, Василий приблизился к жене и робко, неуклюже погладил ее по волосам; перевел взгляд на дочь, и его сердце наполнилось такой нежностью, которой он от себя не ожидал и в которой боялся признаться. Все эти нахлынувшие чувства одновременно смешивались со страхом за абсолютно беззащитное существо. В нем боролись два чувства – желание взять дочь на руки и боязнь этого. Утром, проснувшись от плача малютки, Анисья увидела рядом с подушкой букетик васильков.

Не в капусте найденный, не аистом принесенный, а родился человек в муках. Так предначертано человеку приходить в этот мир – с болью. Но муки быстро забываются, и остается радость. Прежде всего, радость для родителей. Родилась девочка в бедной семье, и поэтому жизнь ее была предопределена от колыбели до смертного часа (если не произойдет чуда, но в чудеса не очень-то верили). Работа с раннего детства. При изнуряющей работе – жизнь впроголодь. Постоянная борьба за выживание. А те, на кого работали эти полуголодные люди, и ели сытнее, и жили веселее. Одна из несправедливостей жизни…

У Василия и Анисьи сомнений не было в выборе имени дочери – конечно, Василиса. Анисья очень любила цветы, которые сельские жители считают злостными сорняками, – васильки. А она их во всех уголках сада сажала и любовалась. В саду цветы, рядом любимый Васенька; может быть, и васильки любила потому, что его имя созвучно было с названием цветка. И вот долгожданное счастье: в самом начале двадцатого века, после шести лет их совместной жизни, родилась дочка. Счастливее матери, чем Анисья, не было на всем белом свете. Конечно, Анисья втайне молилась о ребенке. Бездетность воспринималась в деревне как наказание судьбы и большое человеческое несчастье.

Крестили Василису через неделю, в церкви села Поречье. В метрической книге приходской батюшка Святослав сделал запись, что дано ей имя Василиса, что рождена она 7 июля 1901 года. Родители: крестьянин Никитин Василий Акимович и его законная жена Анисья Савельевна. Крестными родителями новорожденной стали крестьянин Мартюшев Наум Емельянович и крестьянка Левченкова Пелагея Кирилловна.

Родилась Василиса, любимая и долгожданная, и еще не знала, что этот мир сотрясается от войн, беспорядков, насилия, политических и экономических потрясений. Что именно в этом году в далекой Италии народ устранял последствия ураганов, разрушивших целые города, жители Индии страдают от сильного голода, а на Обуховском заводе в Петербурге произошла забастовка. Но, как бы вопреки всему плохому и разрушительному, в этом году впервые присуждаются Нобелевские премии: физику Вильгельму Рентгену, химику Якобу Вант-Гоффу, медику Эмилю фон Берингу. А Антон Павлович Чехов написал свою бессмертную драму «Три сестры». Но никто из жителей Луговской этого не знал. А многие не узнали этого до конца своих дней…

Начинался двадцатый век. И накатывались его великие события. Но пока до Луговской они не дошли, потому изменений особых не было. Все шло по заведенному не один век назад кругу. Семья Никитиных жила, как все: трудились, чужое не брали, а если давали, то не брезговали.

Через несколько дней жизнь семьи Никитиных вошла в привычное русло. В печи ранним утром загорался огонь: хозяйке надо приготовить на семью, подоить корову и проводить ее на пастбище. В разгаре была сенокосная пора, и деревня вымерла, все от мала до велика уходили на луга. Каждый день заготовки сена – это корм скоту на несколько недель. Василий видел, как слаба жена, и запретил ей ехать с ним на луг. Погода установилась жаркая, сено высыхало, по выражению деда Лукьяна, «на вилах». Спешили убрать, пока не было дождей.

В эту пору случилось несчастье в семье Евстария Трифонова. Во время грозы загорелась изба. Летом все в поле или на сенокосе, только старухи да малые дети дома. Старухи с иконой Божьей матери стали обходить соседские дома. Когда народ прибежал, изба полыхала, спасти ничего не удалось: ведрами воды разбушевавшийся пожар не затушишь! Все, что нажито долгими годами тяжкого труда, пропало. Страшнее этого была только смерть близкого человека. Вся семья в раз оказалась раздетой, разутой.

А Евстарий Тихонович воспринял пожар, как кару Божью. Он смотрел на бушующее пламя, где погибало нажитое непосильным трудом добро, цепенея от страха и беспомощности. Волком не выл, волосы на себе не рвал, а может быть, выл и рвал, только не видел этого никто. Мужик не баба, прилюдно свое горе не выплакивает. А вот его полуживую жену Аксинью бабам с трудом удалось увести с пепелища.

То ли Божья матерь пощадила, то ли ветер дул в сторону реки, но пожар на соседские дома не перекинулся. А то помнят старожилы, какая беда в деревне приключилась в середине девятнадцатого века, тогда полдеревни выгорело. Вот было горе так горе! Потому и боялись пожара: он похлеще вора будет, все унесет, что нажито.

Деревня, где жили Никитины, находилась в центральной части России и называлась Луговская – по фамилии помещиков, которые с незапамятных времен ею владели, да и не только Луговской, а и еще несколькими деревнями. Но Луговская среди них была самой большой, за шестьдесят хозяйств перевалило, а отсюда и наиболее многочисленной. И передавалась она от отца к сыну уже не одно столетие. После отмены крепостного права, когда были разрушены устои помещичьего землевладения, Луговские сумели сохранить право собственности на многочисленные земли и диктовали крестьянам свои условия. Да и некуда было крестьянину идти.