Те клочки земли, которые получили крестьяне, были такими маленькими, а земли такими худородными, что не могли прокормить крестьянскую семью. И вынужден был крестьянин опять идти в кабалу к барину. Приходилось работать с раннего утра до позднего вечера. Семья Василия Никитина не была исключением. Большинство крестьян, как и Никитины, в качестве арендной платы не могли предложить помещику ничего, кроме своего труда. Исключение составляли некоторые семьи, что имели хорошие земельные наделы и по несколько взрослых детей, которые на равных с родителями работали по хозяйству. Если в семье имелся здоровый и сильный мужик-пахарь, это считалось залогом семейного благополучия. Чаще всего в качестве платы отдавали помещику половину урожая. Оставшегося после расчетов с помещиком хлеба крестьянину не хватало, семьи жили впроголодь. Обнищание крестьян продолжалось и после реформы 1861 года. Нередко случались эпидемии тифа, холеры, дизентерии. Они были обычными явлениями в русской деревне.
Река жизни приносила и уносила события страны, деревни, семьи, но с судьбой никто не спорил. У крестьян особая позиция: благодари судьбу, не искушай, от судьбы не уйдешь. Но никогда в крестьянстве не угасала надежда на лучшую жизнь, а главное, на лучшую долю для детей. Это помогало выжить.
Первые поселенцы деревни, по всему, были люди дальновидные. Землю с щедрой природой выбрали. И поля, и луга, и лес – все есть, но крестьянину даже на такой земле жилось не сытно. Все зависело от капризов погоды. Хорошо, если полоски земли в разных местах. Тогда в засушливый год выручит полоска в низком месте, в дождливый – на взгорье. Но не всем везло. Деревня Луговская расположилась на берегу реки Белой. Название реки возникло не случайно. Правый берег реки был белым от изобилия в нем мела, и от этого, особенно весной, когда уровень воды поднимался на несколько метров, по реке плыли белые разводы. В месте, где располагалась деревня, река делала плавный изгиб и очень походила на кошечку Мурку, которая от удовольствия выгибала спину. Так и мурлыкала река свою песенку на радость жителям деревни, особенно детворе, которая летом плескалась в водице с утра до позднего вечера, а зимой каталась на салазках да на самодельных коньках. А сколько тайн и вздохов услыхала река за свою долгую жизнь! Умела хранить секреты.
Крестьянин душой был привязан к реке на всю жизнь. Она и напоит, и накормит, и вымоет. Белая начинала свой путь где-то далеко за горизонтом и заканчивала далеко за горизонтом. По пути лениво петляла среди лугов, полей и лесов, огибая деревеньки. По пути принимала воды притоков. Один находился верстой выше, как бы разделяя территории деревень Луговской и Владимировки, второй был ниже по течению, он с холмов бурно устремлялся к старшей сестре, а достигнув своей цели, смешивался с ее водами и сразу успокаивался.
Дом помещиков Луговских стоял особняком на возвышенности. Был большим, с колоннами, на окнах ажурные наличники. Возле дома был разбит парк с геометрически проложенными дорожками. Стройные ряды аллей, состоящих из лип, акаций и тополей, шли от дома к реке. Неподалеку сад с фруктовыми деревьями и аккуратно подстриженными рядами смородинных и малиновых кустов. На холме расположилась беседка из дерева, такая легкая и воздушная, как будто сейчас оторвется от земли и полетит. Из нее открывался прекрасный вид на реку. В беседке господа летом пили чай, беседовали, играли в настольные игры.
Не один хозяин тесной избенки украдкой вздыхал, глядя на помещичьи хоромы. Не одна крестьянка вздыхала, глядя на наряды барыни. Другой жизни они не знали, и жизнь барыни Луговской была для них верхом мечты о хорошей жизни. Но и свою жизнь они любили, любили такой, какой она была. Но еще лучше проехаться в карете, а тебе лакей ручку подает. Барыня Софья Андреевна протягивает руку в перчатке, а другой держит маленький белый зонтик, чтобы белизну лица не испортить и не стать похожей на деревенских баб. А платье у нее пышное, приталенное, все в сборках и рюшечках. Барыня не думала о куске хлеба. Он у нее был каждый день. С детьми она говорила на французском. Никогда не брала их на руки, никогда не целовала их неистово, как целуют крестьянки своих детей. Может быть, барыня это делала тогда, когда никто не видит? Должен же и у нее сработать инстинкт материнства.
Любимым предметом споров баб были шляпы Софьи Андреевны. Они у нее были роскошные и разных фасонов. Меняла она их часто. Вот у баб и возникали споры. Захарихе нравилась шляпа цвета топленого молока, с круглыми полями, украшенная белыми кружевами, а Макарихе – зеленая, на полях которой разместился букет фиалок. Но у них было единое мнение относительно маленькой шляпки. Она напоминала бабам куриную голову с гребешком и казалась несуразной.
Избы крестьян располагались ниже по течению реки, так как Луговские никогда не разрешали своим крестьянам строительство выше их имения. Мало ли что они могут сбросить в реку. Дома стояли густо, по шесть-восемь в связке. Разделялись огороды изгородями, чаще плетеными из прутьев. А через несколько домов находились пологие проходы и спуски. С годами их народ и скотина протоптали и наездили, по ним можно было и к реке, и в лес, и на луг попасть.
На другом берегу простирались луга, которые и после отмены крепостного права принадлежали Луговским и частично сдавались в аренду крестьянам. Весной река разливалась, и луга затопляло. Мост уходил под воду. Но весенние разливы усадьбе и избам были неопасны. Берег был высоким. Когда вода уходила, на лугах, во впадинах оставалось много небольших озерец. Через какое-то время в них расцветали белые лилии и желтые кувшинки.
Несмотря на то, что деревня располагалась в красивом месте, избы были низкие, в основном вросшие в землю. Почерневшие бревна с поднятыми ветрами соломенными крышами, прогнившими крылечками, маленькими окошками с пузырчатыми стеклами создавали мрачный вид.
Окна изб смотрели на юг и на восток. Северная и западная стороны, за малым исключением, были глухие, без окон; на северной стороне печь располагалась, а к западной примыкали сени. Чтобы выйти из избы, нужно пройти сени и только затем на улицу. А в сенях всего навалено: и сбруя, и инструменты. На стенах гвоздей было натыкано, штырей, полочек, на которых все это висело, лежало, а летом еще и зимняя одежда на крюках висела, ждала своего студеного часа. Часть сеней под кладовку отведено, а в ней бочки, бочонки, мешки, короба с продуктами.
В отличие от других помещиков, Луговские не лютовали. Если кто-то из крестьян из-за неурожая или болезни не мог вовремя заплатить ренту, то ему предоставлялась отсрочка на какое-то время, или он отрабатывал, а попросту батрачил на полях и ферме Луговских.
Крестьяне больше боялись не самого хозяина Петра Петровича Луговского (который в имение приезжал только летом, а в другое время года жил в городе), а его управляющего, Силантия Хмурнова. С ним не забалуешь.
Дружно жили Василий и Анисья Никитины. Оба работящие, вставали рано, еще затемно. И начиналась череда нескончаемых дел. Василий на барском дворе за лошадьми ухаживал. И жена ему под стать, вся в хлопотах, а жили впроголодь, хлеб да картофель – вот и вся еда. А нервы как натянутые канаты, потому что шла вечная борьба за урожай, и мучил вечный страх голода. Василий никогда на жену голоса не повышал, как это делали деревенские мужики по пьяни или дури. Изба хоть и не лучше, чем у других, такая же неказистая, а как могли, обихаживали ее. Василий, если выпадала свободная минутка, постоянно что-нибудь мастерил. Стол, лавки, полати – все было сделано его руками. Он даже деревянный пол сам сделал: от земляного уж больно холодом веяло, особенно зимой. У зажиточных мужиков и дома были покрепче, и землицы было побольше, да и достаток другой.
Возле избы Никитиных проходил глубокий овраг, по дну которого жители протоптали тропинку: хозяева по ней коров гнали на пастбище, дети к реке сбегали, а зимой на санях катались. А когда случались ливневые дожди, то потоки воды стремительно неслись в Белую.
