Анисья, когда увидела, что дело у дочки спорится, порадовалась, что взяла ее с собой. Проворные ручонки так и сновали, быстро наполняя кружку черникой. Ягодка маленькая, а пока человек ей не поклонится, в лукошко не полезет.

Умаявшись, Анисья присела и, прислонившись к березе, задремала. Проснулась она резко, как от удара. Василиса была неподалеку, рот ее был измазан чем-то темным. Разжав ладошку дочери, не смогла сдержать крик: та держала в руках черную ягодку с синеватым отливом, но это была не черника, а ядовитые ягоды, которые плохо действуют на сердце. Сельские жители называли их по-разному, одни – вороньим глазом, другие – волчьими ягодами. Не усвоила дочка материнской науки, что всякую ягодку в руки берут, но не всякую в кузов (а значит, и в рот) кладут.

Схватив Василису, бросилась Анисья к Марфе. Та дала ей какое-то питье, от чего девочку стошнило. Все обошлось. Но Анисья этим летом дочь в лес больше не брала.

Не сытно без молока. Василису угощала крестная Пелагея. Их корова еще две недели назад отелилась. Но у них своя семья большая.

Наконец, ночью и их Зорька отелилась. Новорожденного Василий и Анисья внесли в избу, настелили соломы возле печки, чтобы обсох. Ему было тепло и сухо.

Утром Василиса проснулась и почувствовала, что в избе что-то изменилось. Свесив голову с печки, обнаружила за ней нового жителя. Шерстка у него гладкая. Очень захотелось девочке его потрогать.

Теленок, которому не дали еще клички, проснулся от того, что его гладила чья-то рука. Рука была маленькая и добрая. И ему не захотелось открывать глаза: вот бы так лежать, а тебя гладят. Но есть-то хочется, и теленок открыл свои большущие глаза. Надо встать, чтобы видели, что он проснулся. Оказалось, не так просто – копытца скользят, ноги разъезжаются. Только с нескольких попыток ему удалось подняться.

Потом подошли две хозяйки: большая и маленькая. Маленькую большая называет Доченькой, а маленькая большую – Матушкой. Стали молоком его поить. Не сразу это у него получилось. Доченька с Матушкой стали ему имя подбирать. Так как это была телочка, красная с белой звездой на лбу, то и назвали Звездочкой. Так у нее появилось имя. Она не знала, что это значит, но ей понравилось, и она охотно на него отзывалась. Маленькая хозяйка ласково гладила ее и нараспев произносила Звез-доч-ка, а она старалась лизнуть руки девочки. Они пахли молоком, а молоко телочке очень по вкусу пришлось. Звездочка уродилась непоседой, все норовила со своего ложа уйти, по избе погулять. Там всегда найдется, что пожевать. То рушник потянет, то тряпку с загнетки, которой Анисья чугунки придерживала, когда вынимала из печи. Пришлось отгородить место ее временного постоя.

А когда стало теплее, телочку выпустили во двор. Она удивленно смотрела по сторонам. Здесь все было по-другому, и запахи иные. А главное, был простор. И никто не стоял рядом и не сдерживал вырывающийся восторг. Она подпрыгнула несколько раз и оглянулась на свою маленькую хозяйку. Увидев радость на лице девочки, поняла это как одобрение. И с удовольствием проделала этот трюк еще несколько раз.

Когда Звездочка окрепла, а во дворе потеплело, ее перевели жить в сарай. Там находилось существо, очень похожее на нее, только в несколько раз больше. У него были огромные рога, даже больше ее головы.

– Это твоя мама Зорька, – Василиса гладила ее и показывала в сторону рогатого существа.

А большая хозяйка называла это рогатое существо кормилицей. Ну, если хозяюшки говорят, что это ее мама, так тому и быть. Только рога у нее уж больно страшные. Неужели и у нее такие когда-нибудь будут? Безобразие какое-то. И для чего они нужны? Пока непонятно.

Через несколько дней Зорьку и Звездочку из сарая выгнали. При свете Звездочка сразу поняла, что та похожа на нее. Как же она сразу не узнала своей матери? Если у Василисы есть мама, то и у нее она должна быть. Их погнали куда-то вместе. У обеих хозяек были маленькие прутики, но никто их не бил. И пока они шли по улице, из ворот выходили другие, похожие на них существа, такие же большие, как ее мать, и маленькие, как она. Но все они были разных цветов. И черные, и красные, и пегие, и пятнистые. А хозяйки ласково называли их Машками, Красулями, Чернушками, Ночками, Пеструшками и легонько похлопывали по бокам. Они мычали, обнюхивали друг друга и продолжали путь уже вместе. Только проводив своих кормилиц до выгона, хозяйки, перекинувшись друг с другом словом, возвращались домой. Анисья перекрестила корову и теленка. Первый раз на пастбище после долгой зимы.

Так Звездочка проводила свои первые весну и лето. Щипала траву, отбивалась от комаров и мошек. Иногда, как и ее сверстники, попадала под кнут пастуха. Вечером, когда еще не наступили сумерки, она возвращалась с матерью и другими коровами домой. Шли они степенно, каждая взрослая корова несла набухшее вымя. Стадо редело. Коровы останавливались у ворот и, устало мыча, ожидали, когда выйдут хозяева, подоят и впустят в сарай. Каждая знает свой двор. Звездочку маленькая хозяйка ждала с краюшкой хлеба. А большая хозяйка – с ведром, и уводила ее мать в хлев.

Весну деревня ожидала с тревогой и, одновременно, с надеждой. Надо как-то было выжить в это голодное время – запасы продовольствия, кормов подходили к концу.

Ночью Анисья прислушивалась к доносившемуся со стороны Белой шуму и треску, который то затихал, то усиливался. Налезая друг на друга, ломались льдины на реке. Звуки ледохода на Белой разносились далеко. От наползающих друг на друга льдин исходила могучая сила. А поутру и стар и млад шли к реке посмотреть на эту мощь. Увиденное так завораживало, что приходилось прилагать усилия, чтобы отвести глаза от этого наваждения. Вода уносила все плохое: мысли, слова.

Жизнь – это тоже река, с порогами и запрудами, по ней тоже нужно учиться плавать. И возвращались от реки усталые и притихшие, обновленные, как после обряда причастия. Значит, скоро она широко разольется. Радовались, что дожили до весны.

Василий сходил посмотреть на делянку с озимыми. Поля начали освобождаться от снега. Всходы на пригорке уже были ярко-зелеными, а во впадинах – темные, не просохшие от застоявшейся воды. Своим хлебушком не разбогатеешь, но жить можно. Едоков немного.

А у детей тоже забота, Василиса с Полиной трудились с самого утра. Вооружившись палками, пропускали весенние потоки. Все они неслись вниз к реке. И дети, устраняя запруды на пути воды, вместе с ручейком проделывали путь к реке. Освобождали ледяные заторы от преград, выпрямляли русло потоков. «Кораблики» из маленьких сучков деревьев цеплялись за кусочки льда, останавливались и начинали беспомощно кружиться, и тогда маленькие штурманы спешили освободить их из ледового плена. Доведя свое «судно» до Белой, девочки возвращались к устью ручья, и вновь и вновь без устали повторяли этот путь.

У стариков для разговора теперь одна тема.

– Ну как, Клим, какая весна нонче будет, затяжная аль быстрая? – спрашивает Лукьян Емельянович Левченков и хитро посматривает на своего кума.

– Быстрая, кум, дружная, теплая, – отвечает Клим Тихонович Козодоев.

– Ох, не пропустить бы сроки, – старики замолчали, всматриваясь в даль, как будто там искали подтверждение своим мыслям. Хорошо, если теплая, тогда бы все вовремя посеяли. Пора уже посмотреть озимые, как рожь перезимовала, появились ли всходы. С посевной нельзя торопиться. В холодную землю бросишь семена – не взойдут. По осени нечего будет собирать и пойдешь с котомкой по миру. Помнят, помнят старики голодные годы. Но и затягивать с посевной тоже нельзя. Вот и ходят Лукьян и Клим каждый день в поле. Не пропустить бы сроки, вся деревня с замиранием сердца на них смотрит. Землю в руках мнут, что-то шепчут, к носу приложат, вдохнут.

И вот оба старика в очередной раз, растерев по комочку земли в руках, понюхав их одновременно и одобрительно кивнув друг другу, зашагали в сторону деревни. Можно начинать сеять.