Сулу шёл впереди, держа руки на фазере. Перья настороженно подрагивали. Как антеннки. Чехов отстал от него, заметив краем глаза какое-то шевеление.

Одна из лабораторий зияла разбитым окном-перегородкой. Пашка подошёл к нему, держа свой фазер, заглянул в ощетинившуюся осколками дыру.

Замер как вкопанный.

Огромный, до потолка клубок щупалец занял собой угол немаленького лабораторного помещения. Был он по меньшей мере семьдесят кубических метров, простираясь до самого потолка, из него торчали осколки стекла и сломанные части мебели, и все эти щупальца вяло шевелились, как будто… как будто…

Пытались заползти друг под друга в поисках так недостающего им тепла.

Спрятаться.

В одну ослепительную секунду в мозгу словно что-то вспыхнуло, и Чехов осознал масштаб происходящего – они встретили новую форму жизни. Не углерод. Не кремний. Жизнь на границе материи и энергии, обитающая на своей родной планете в невозможной для человеческого представления форме, которая получалась из видоизменённых молекул дорсалия, разогретых до высоких температур. Скорее всего, это было иное, пятое состояние вещества.

Кто знает, что произошло? В планету этих частичек врезался астероид? Она столкнулась с другой планетой? Но отколовшийся гигантский кусок дорсалия в смеси с платиной попал в открытый космос, потерял тепло, затвердел, внутри него образовалось множество полостей-пещер, переходов, галерей... Платина образовала внутри и снаружи дорсалиевого слоя защитную плёнку. Планетоид.

Живые частицы внутри уснули, почти что умерли, впали в глубокую спячку. Видимо, дрейфующий планетоид притянула гравитация обитаемой планеты. И гуманоиды с погибающей планеты освоили кусок дорсалия, не имея понятия, что кроется в сверхпрочном металле. Они сделали внутри планетоида свой корабль, увезли вместе с остатками своей вымирающей расы и частички – за тысячи световых лет от их родного дома.

Долгое время катастрофы удавалось избежать. А потом авария повредила тонкий слой платины, отделяющий дорсалий от тепла... И частички проснулись по одной им ведомой причине.

Чехов тихо выдохнул, не отрывая взгляда от клубка.

Вот эти растительные уродцы-щупальца, жалкое подобие среды обитания, попытка живых частичек приспособиться и спастись вне условий родной планеты. Эта форма жизни никогда, никогда не пойдёт с ними на контакт, потому что контакт в принципе невозможен из-за разницы сознаний. Более того, единственный способ взаимодействия человечества и этих частиц – уничтожение. Либо частицы уничтожают человечество в попытках спастись, либо человечество эти частицы – с той же целью.

И он, Чехов, сам придумал способ их уничтожения.

А ведь до сих пор, с самого поступления в академию в 14 лет, Пашка был уверен, что в контакт можно вступить с любой расой, было бы желание и настойчивость.

Так какая атмосфера нужна для существования живого зефира?

– Сулу, – позвал Чехов слабым голосом, не в силах пошевелиться и глядя, как медленно клубок начинает разматываться в его сторону. – Кажется, я очень сильно перегрелся.

– Вы были правы, к благу Федерации я больше не имею отношения. И это намного, намного хуже для вас, доктор. Посмотрите туда.

Мягкий голос Романенко. Плавное жужжание какого-то механизма. Хан дорого бы отдал сейчас если не за возможность шевелиться, то за возможность видеть каждую минуту этой пытки.

Чтобы у него была причина ненавидеть этих людей сильнее, чем сейчас.

Хан думает, что поймает главного, отрежет ему язык и уши, выдавит глаза и переломает руки.

– Это ваш корабль, доктор. За который вы приняли ответственность, как капитан. А ещё это – четыреста жизней.

Обе комнаты, разделённые перегородкой, имели одно и то же панорамное окно с видом на космос. На миг обе они осветились ярким золотым светом. Хан знал его. Фазерная вспышка.

Несколько безумных секунд тишины. Сработавший интерком.

– Слушаю.

– Адмирал, прямое попадание. Левая гондола выведена из строя.

– Ждите новых указаний, – ровно сказал Романенко и отключил комм. – Пока что мы лишь подбили левую гондолу. Следом нанесём удар по корпусу в районе нежилых палуб. Скажем, технических. Несильный удар, доктор, но он пробьёт ваш слабый щит. Следующий вызовет разгерметизацию. Сам корабль ещё можно будет восстановить. Но покойный капитан Кирк… – голос главного стал доверительно-тихим, – насколько я помню из вашего запроса о помощи, после заражения приказал большей части ваших людей эвакуироваться именно на эти палубы. Сейчас, доктор, я отдам приказ нанести удар…

– Вы не сможете. Нет… – голос Леонарда прерывается, дрожит.

– Говорите. Бессмысленных смертей можно избежать.

Тишина.

– Коммандер Леонард Горацио МакКой, ЮСС «Энтерпрайз», личный номер CS-1794-N-42…

Закрой глаза, моё сокровище. Не смотри.

Хан надеется, что Леонард так и сделает. Сам он из-под полуприкрытых век видит, как помещение озаряет вторая золотая вспышка.

Этот корабль ещё никогда не переставал его слушаться. Энтерпрайз, его хорошая, умная девочка, всегда правильно понимала, чего от неё хотят. А если «болела» – ломалась, Скотти мог поднять на уши весь свой отдел, не спать хоть трое суток, но найти, в чём дело, и всё исправить.

Сейчас, на блокированном мостике, стремительно теряя управление, после двух ударов, сотрясших корабль, он ощущал себя, как у постели близкого родственника в коме, которому одну за другой отключают системы жизнеобеспечения. Он даже не мог запросить данные по состоянию пострадавших палуб – он ничего не мог, и это был кошмар.

Скотти не успевал переключать системы на мостик, не успевал переводить их – системы обесточивались одна за другой, управление переходило на запасную консоль.

Всё произошло за какой-то час. Сначала Адлер собирала вокруг себя людей и что-то им вещала, потом исчезла с мостика, потом Скотти отвлёкся на Чехова и Сулу, которые попросили разблокировать пятую палубу для какого-то эксперимента, а ещё через несколько минут Скотти с Ухурой уже перекрывали доступ на мостик, потому что их шли линчевать, как предателей. Кирка на борту не было, Спока и МакКоя тоже, командование Лен никому передать не успел, когда Райс их с Ханом транспортировал, а Джонсон, командующий бета-смены, погиб. Адлер осталась последним живым и присутствующим на борту командующим старшим офицером. И командование она на себя приняла, объявив Хана, Кирка и МакКоя предателями.

Внизу, на шестой палубе, с панелью управления турболифтом работало несколько человек. Пытались разблокировать доступ на мостик. Кинсер пытался им помешать – сломать систему управления лифтом до того, как её разблокируют снизу. Судя по запаху палёной проводки, получалось.

– У инженерного охрана, – это Нийота, – где я смогла подключиться к видеонаблюдению. Они меня блокируют, может, их больше... Ох, чёрт!

Скотти вылез из-под инженерной консоли, поднялся с пола. И понял, что вызвало возмущение Ухуры. На экране было видно, как Адлер, стоя в пятом инженерном отсеке на двадцатой палубе, вещает перед толпой в три десятка человек. Крылья так и топорщились. Скотти чуть от возмущения не задохнулся – это были его люди, его команда! Ухура включила звук.

–... и предал честь офицера, честь капитана, следом за старшим медиком поддавшись Хану! В каком уставе прописано, что наша верность должна быть продана этому узурпатору из прошлого, считающему, что люди – второсортный мусор?! Если адмирал Райс сумеет вытянуть у доктора формулу лекарства из крови Хана, мы сможем вернуться домой с гордо поднятыми головами. А если нет – нам останется умереть, не допустив заразу до обитаемых планет! При любом исходе наша задача – вернуть управление кораблём, чтобы...

– Она ненормальная! В нас выстрелили дважды, и она до сих пор считает, что это Хан виноват?! – воскликнула Ухура, вырубая аудиоканал.

– Она ненормальная, согласен, но действует быстро. Я успел вернуть на нас и заблокировал для них только навигацию, но что это, нам, чёрт возьми, даёт, – Скотти рукавом форменки вытер со лба пот. – Разве что проложить красивый курс на столкновение с Корундом. Ну и выстрелить мы по-прежнему можем – они никак не нащупают генеральный протокол.