– Но как душу можно исправить через крыло? И как падение с… – он помялся, – откуда бы то ни было могло повредить мою душу?

– Вы, наверное, считаете, что душа эфемерна и не имеет физического воплощения, Павел, – Хан улыбается. Откладывает карандаш. – Но для меня это всё равно, что заявить, что зрение эфемерно и не имеет физического воплощения. Ваш глаз страдает, когда в него попадает соринка – но вот соринка вынута, и через пару минут ваш глаз восстанавливается, верно?

Кажется, Чехов окончательно запутался. Он только беспомощно нарисовал на краю листа утку и большой гриб.

– А можно я лучше буду просто думать, что крыло – это крыло?

– Вы вольны думать так, как вам угодно, Павел. И верить в то, что кажется вам возможным. Вы даже можете считать, что я рассказал вам интересную сказку из древних времён. Для меня это – правда, иногда даже чересчур суровая. Но вы – люди другого времени.

Хан подтягивает к себе их чертёж, сворачивает его в трубку. Нужно заканчивать их встречу на сегодня, время позднее. Это даже хорошо, что Чехов столько разговаривает. Чем интересней для обоих будут такие беседы, тем дольше они будут взаимодействовать. И тем лучше узнают друг друга.

====== Как устроить оранжерею в шкафу и не дать капитану списать эссе ======

– Пойдём, – МакКой кивнул Хану, за которым пришёл в научный. Оторвал его от работы, но так даже лучше – Хан этого не ожидал. – Корабль подошёл. Вам решили устроить очную встречу.

– Вы всё ещё не говорите мне, с кем именно я встречаюсь.

Хан осторожно закрыл пробирки, убрал в держатель, держатель понёс к холодильной камере. Видеть его в маске, очках и защитных перчатках было непривычно.

– Сам понимаешь, меры предосторожности. Вдруг вы учините мировой заговор, не выходя из транспортаторной.

– Вы не верите в это.

Разоблачившись, Хан подошёл к МакКою, окидывая его пронзительным взглядом своих нечеловеческих глаз. В такие моменты казалось, что он смотрит, стараясь запомнить тебя на всю оставшуюся жизнь.

– Вам нравится смотреть на меня? – прервал Хан их молчание.

– Мне не нравится долго ждать, – МакКой кинул взгляд на стену с хронометром. – Готов?

– Конечно, – он улыбается. – Ведите, доктор.

Пока они идут в коридоре, МакКой старается не допускать соприкосновения. Даже случайного. С него хватило подозрений Джима и заснятой сцены в коридоре.

Поэтому он идёт чуть впереди.

– К слову, – тихо, – не лез бы к Чехову. Он – ребёнок впечатлительный.

– Я рассказал ребёнку сказку, не…

– Не волнует. Я тебя предупредил.

МакКой остановился у двери в транспортаторную. Она мягко открылась. По бокам уже стояла вооружённая охрана, напротив ждала О’Мэйли – старший офицер медицины с корабля «Саратога», с которой МакКой разговаривал не более чем час назад. Именно они вдвоём продумали детали встречи своих курируемых и сейчас просто кивнули друг другу в знак приветствия.

Её подопечный стоял чуть впереди, вскинув подбородок и сцепив пальцы опущенных рук. Светловолосый и голубоглазый, высокий, широкоплечий, будто пришедший из норвежского эпоса. Хан на его фоне выглядел даже изящным.

МакКой остался стоять у дверей.

– Иди, – сказал Хану. – У вас пятнадцать минут.

Хан, кивнув – всё это время он смотрел на второго – прошёл вперёд. Второй также сделал несколько шагов ему навстречу.

– Вольг, – Хан сцепил руки за спиной.

– Господин, – Вольг упал на одно колено, склонив голову. – Я счастлив видеть вас.

– И находишься в добром здравии, как я понимаю. Это отрадно.

– Я здоров, господин. – Вольг поднимает голову, смотря на него. Долгий взгляд, какой МакКой не раз наблюдал и у самого Хана. – Вольг пришёл, чтобы служить вам.

Он порывается сделать какой-то жест – вроде бы, приложить правую руку кулаком к левому плечу, но Хан не даёт ему это сделать. Хан берёт Вольга за плечи и заставляет подняться.

– Тебе пора понять, что мир изменился, Вольг. – Хан держит его крепко, несмотря на разницу в росте. – Сильный человек не боится перемен. Особенно, если они необходимы.

– Господин, мы всегда сами были источниками перемен.

– И мы проиграли. Нужно быть мудрее. – Хан улыбается, делает шаг вперёд и стискивает Вольга в объятьях. – Я действительно рад видеть тебя, мой добрый друг и соратник.

МакКой мучительно пытается понять, играет Хан или нет. Понял он уже, что никто не калечил его психику? И если да, зачем это представление?

Он обменивается взглядом с О’Мэйли – на видеоконференции кураторов они предположили, что у сверх-группировки есть какой-то секретный язык – жестовый ли, иносказательный. Для его определения каждому предоставлялись видео таких встреч сверхлюдей друг с другом, но пока что безрезультатно. Как вообще понять, что из сказанного может быть тайным шифром? Разве вот что принять за тайный шифр взволнованное подрагивание Хановых крыльев. Женщина отрицательно качает головой и снова переводит взгляд на обнимающуюся парочку.

И МакКой вдруг понимает, что помимо простого неверия, не хочет, чтобы Хан был заговорщиком. Чтобы осознавал свою «сверхсущность» снова.

Хан тем временем разговаривает с Вольгом. Вольг полон возмущения.

– Я не сразу узнал вас, господин. Что они с вами сделали?

– Мне тоже не нравится эта внешность. – Хан фыркает, поводя плечами. То, как его крылья почти что сделали попытку развернуться, говорит об искренности его недовольства. – Первое время я смотрел в зеркало и не видел там себя. Сейчас уже принял новое лицо. Ты привыкнешь.

– Оно не похоже на вас.

– Ты так горюешь о моём лице, будто видел во мне лишь его. – Хан грозно выпрямился. Перья на его крыльях встопорщились. – Вольг, не гневи меня. Ты за лицом шёл? Отвечай.

– Нет, – он опускает голову, – господин. Простите.

– Ты не нажил ума.

Хан качает головой. А потом обнимает Вольга.

– Ты несдержан. Работай над этим. Будь достоин имени сверхчеловека.

Они разговаривают ещё некоторое время; о былых временах и небе, полёт в которое в их эпоху казался сказкой.

– Время, – напоминает МакКой через пятнадцать минут. Напоминает резко.

– Конечно, доктор, – Хан кивает ему. Снова берёт Вольга за плечи. – Последние мои слова, Вольг. Запомни их и передай тем, кого ещё встретишь. Мы покинули своё время и не вернёмся в него больше. Мы должны научиться жить здесь. Сейчас. Федерация дала нам дом, и мы будем ценить это. Ты услышал?

– Я услышал.

– Ступай.

Хан отпускает его и с пару секунд смотрит, как тот возвращается к своему куратору. Потом и сам разворачивается и идёт к МакКою, непривычно задумчивый.

– Пойдём, – собственная ладонь против воли ложится ему на спину, между крыльев – так успокаивают детей или друзей. Личный жест. И МакКой убирает руку. Впрочем, Хан не противится: они покидают транспортаторную и выходят в полутёмный коридор в молчании.

– Мы не смогли бы оставить вас наедине по протоколам. Но надеюсь, такой день придёт.

– Вы не мешали нам, доктор, – отзывается он спокойно. – По крайней мере, не мешали мне. А Вольг… он всегда был недалёким. Но сейчас, когда он один, это опасно в первую очередь для него.

МакКой останавливается посреди пустынного коридора и оборачивается к нему.

– Скажи мне, ты веришь в проект реабилитации? Действительно считаешь, что вы сможете принять Федерацию и её законы?

– Нет, доктор. – Хан чуть улыбается ему. Глазами. И МакКой понимает, что он знает, и вопрос теперь, когда догадался. Две недели назад? Полтора месяца, когда только вышел из лаборатории? – Ваши законы всегда будут для нас чужими. Но это не значит, что мы не сможем жить с вами в мире. Главное – найти, ради чего стоит оставаться и стараться. Или ради кого.

– Я тебя понял.

МакКой доводит его до самой каюты. На душе кошки скребут из-за новостей и ещё – ноют крылья. Но ему сегодня много работать: вместе с научниками передавать «Саратоге» данные по планетоиду.

В дверях Хан останавливается и оборачивается к нему. Берёт его руку в свои, склоняется и целует костяшки.