– То есть, ты будешь ходить за мной и следить, чтобы я не порезался?

– Леонард, – полный иронии голос, – вы действительно не оставляете надежду меня переубедить, или вам просто нравится разговаривать со мной?

– Скорее первое. В этом случае количество отчётов сократится вдвое.

– Оставьте эту затею. Подождите…

Они прошли мимо какого-то неосвещённого коридора, но Хан, остановившись, вернулся к нему.

– Можете подсветить паддом? – обратился к МакКою. – Кажется, там есть что-то.

МакКой отстегнул от пояса и передал ему фонарик.

– Не хочу думать, что было бы здесь с человеком без карты, – пробормотал попутно.

Хан загородил крыльями весь проём.

– Он бы умер, – ответил зачем-то. И затих, осторожно проходя вперёд и подсвечивая себе экраном падда. Сделав несколько осторожных шагов, окликнул доктора. – Вам это может быть интересно. Посмотрите.

Встал боком, чтобы открыть обзор. Перед ним лежало скрючившееся в предсмертной муке тело в разорванной одежде. Из его кожи прорастали тонкие побеги – видимо, фаза прорастания для этого существа наступила одновременно с отключением системы жизнеобеспечения. Побеги так и застыли – наполовину пробившиеся через кожу.

– Начинаю понимать, почему та группа предпочла умереть от недостатка кислорода, – МакКой присел у тела, доставая трикодер и разглядывая застывшие в холоде побеги. – Через сколько эта дрянь проклёвывалась? У неё был инкубационный период?

– Думаю, был. Но это, конечно, гипотеза.

Хан склоняется над телом, рассматривая. Трогает кожу в месте прорастания, отламывает застывший побег, шарится в сумке с контейнерами для образцов.

– Сон разума порождает чудовищ, – вспоминает зачем-то древнюю крылатую фразу. – Интересно, чей разум породил эти чудовища.

– Не знаю и знать не хочу. – МакКой поднялся. – Но до «кармана» отсюда метров триста. Что-то мне подсказывает, что этого в «карман» не допустили. Или выгнали оттуда.

====== В каких богов не верят сверхлюди ======

Оказавшись на корабле и после всех проверок и процедур очистки – у себя в каюте, МакКой заблокировал дверь и сразу запросил связь с командованием через личный код доступа. Так он связывался в конце каждой недели, отчитываясь о состоянии подопечного.

Он стоял перед монитором, уперев ладони в крышку стола, и ждал, пока буёк подпространственной связи где-то на середине расстояния перенаправит сигнал до Земли.

По экрану пошли помехи, слегка исказив милую мордашку Ичи Осавы, адмирала, курирующую весь проект.

– Офицер МакКой? – спросила она приятным низким голосом, изобразив вежливое недоумение.

С момента последней связи прошло три дня. И его явно не ждали.

Опустив приветствия и прочие расшаркивания, МакКой сразу перешёл к делу.

– С проектом что-то не так, адмирал. Мне не нужно даже проводить новые тесты, я и без того уверен в их результате. Это не Джон Харрисон, у нас по кораблю расхаживает Хан. И я должен знать, ваша ли это недоработка или... некая особенность проекта, о которой вы сочли нужным умолчать до времени.

Она помолчала, слегка прищурившись.

– Коммандер, проект является нашим экспериментом, разумеется, и в рамках его мы можем вводить любые условия. Однако вы прекрасно знаете, что сломать чью-либо личность, полностью перестроить её мы не можем. Это от вас не скрывалось, поскольку прописано в законодательстве Федерации наряду с запретом на клонирование. Ничего, выходящего за его рамки, мы со сверхлюдьми не делали. Скажите, вы внимательно читали условия эксперимента?

Мягкий тон, которым это было сказано, взбесил МакКоя окончательно. Он наклонился ближе к монитору, ощущая, как сжимаются упирающиеся в столешницу пальцы.

– Я доктор, а не юрист, адмирал. Если вы намеренно сокрыли в формулировках документации то, что у нас по кораблю ходит временно «оглушённый» гипнозом сверхчеловек – любой, слышите, – любой акт агрессии с его стороны будет на вашей совести. Насколько я знаю из общения с другими кураторами, мы до сих пор понимали ситуацию одинаково.

Адмирал перестала улыбаться.

– Вы выдвигаете обвинение?

МакКой с силой втянул носом воздух. Это помогло взять себя в руки.

– Я прошу о честности. Не так много, учитывая мою подпись в документах о неразглашении информации и согласии на любые условия эксперимента.

– Послушайте…

– Нет, это вы послушайте. Вы поставили нас, кураторов, в положение, когда мы являемся единственной прослойкой безопасности между экипажем и сверхлюдьми. Но мы сами – люди!

– Послушайте меня, офицер МакКой. Если бы мы не были уверены в безопасности проекта, мы не пустили бы подопытных на корабли. Для вашего беспокойства причины нет. Вы знаете, что в любой момент можете обезвредить своего подопечного, не так ли? Он уже проявлял признаки агрессии?

– Как таковых – нет.

Адмирал сделала паузу, давая ему, видимо, возможность прочувствовать себя бестолочью и паникёром в полной мере. Не подействовало. От мыслей о том, что по кораблю свободно ходит убийца Джима, МакКоя начинало потряхивать.

– На этом и строится эксперимент, – снова заговорила Осава. На этот раз в её голосе никакой показной теплоты не было – облезла, как старая краска с ровной металлической поверхности. – С помощью мягкого внушения мы убедили Джона и его людей в том, что они лишились своих амбиций и свирепости. Чтобы эксперимент был полным, в это же должны были верить и вы, кураторы. И вести себя соответствующим образом. Самовнушение – серьёзная сила, доктор МакКой, вам ли не знать.

– Но он вот-вот осознает себя, – сказал МакКой, устало опускаясь на кресло. Крылья ломили за спиной. Ощущение, будто его предали, использовали, как тряпку, которой затыкают наскоро течь. Их всех. И сверхлюди, и их кураторы были просто подопытными кроликами в эксперименте командования.

– Это чудовищно, адмирал, – дать надежду на нормальную жизнь… надежду, не имеющую под собой твёрдых оснований.

– Мы говорим с вами об этике, доктор? – Осава приподняла брови. – Сверхлюди нужны Федерации. Их интеллект, их возможности, их… кровь. На случай, если вы вдруг вспомните то, что забыли. Успешность эксперимента оценивается нашими аналитиками как крайне высокая. А вы получили приказ. Есть ещё вопросы?

– Нет, адмирал.

МакКой отключил связь. Некоторое время сидел неподвижно, вспоминая Хана в лаборатории и Хана здесь, на корабле, среди экипажа. Кажется, внушение действовало ровно до того момента, пока Хан оставался один на один с датчиками и резиновой свиньёй, лишённый социальных контактов.

Я при нём не куратор, а надсмотрщик. Если вдруг некий Джон Харрисон откажется играть по правилам, я обязан устранить его. Знаешь, на что похоже? На попытку пристроить ненужный валяющийся в кладовке хлам. Если эту рейку нельзя использовать как подпорку для персикового дерева, которое повредил ураган, её следует выкинуть. Но попробовать всё же стоит.

Но что делать ему самому, МакКой ни малейшего понятия не имел. Он видел Хана на планетоиде – готового, пусть и в достаточно авторитарной манере – защищать, а не разрушать и убивать.

Проблема – и разговор это выявил, состояла не в том, что Хан мог быть опасен как объект эксперимента. Он был опасен потому, что МакКой сам, исподволь, начал ему доверять. И может быть, где-то внутри себя хотел сделать его…

Частью своей семьи?

Он склонился над столом и упёрся лбом в его поверхность, ощущая нарастающую боль в крыльях.

Спок определённо начал лучше контролировать хлопки своих крыльев – хорошо, потому что Джим начал опасаться, что придётся заниматься сексом в… каске какой-нибудь. Или одолжить ушанку у Чехова. Неэротично, зато безопасно.

Но нет, теперь Спок ограничивался пятью-шестью хлопками. И Джим любил видеть это – как вулканец прикрывает глаза, как напрягается его тело, предчувствуя оргазм, как сильно и глубоко он вбивается в тело Джима, выгибается, смотрит жадно из-под прикрытых век, и… заходится в наслаждении, хлопая крыльями. Потрясающе горячее зрелище.